– Вот. – Женщина убрала меч в ножны. – Оставим ему. Он найдет.
Осел фыркнул вдруг в свою торбу, взбрыкнул ногами и умер. Вол обошел его. Кровь брызнула контрабандисту на ногу – он не стал вытирать.
Сердце у него колотилось. Ужас стоял вокруг стеной, как туман.
Вран опять отошла, но рыжая не сводила с него глаз. Он перевел дух так шумно, что Вран оглянулась. В ноздри ударил запах свежей убоины. Вол замычал, не глядя на труп; хозяин взял его под уздцы и повел прочь, приговаривая успокаивающие слова.
Женщины, считая и Вран, потолковали о чем-то; тощая обмакнула длинную палку во взятый из перевернутой повозки горшок и сунула в огонь. Когда палка занялась, женщина подняла факел повыше и закидала костер ногой.
Бок вола был весь в ослиной крови. Женщины, переговариваясь, уходили в туман, контрабандист двинулся следом. На том месте, где он поначалу оставил повозку, факел осветил лошадиный глаз и пятнистую шкуру, послышалось ржание, зашуршали копыта. Женщины, отыскав своих спутанных лошадей, садились на них; контрабандист остановился, гадая, не бросят ли его одного в темноте. Потом голос Вран сказал откуда-то сверху:
– Не беспокойся, мы шагом поедем. Следуй за нами.
Они и правда ехали медленно достаточно долго, чтобы вывести его на дорогу. От первого факела зажгли еще два, дешевое масло сильно чадило.
Вран подъезжала к нему трижды – то одна, то со спутницей.
– Куда вы теперь? – спросил он ее в третий раз.
– В Западную Расселину! – разделяя общее веселье, сказала она. – Мы наконец-то покидаем Неверион.
Убившая осла женщина прокричала что-то в ночь, размахивая факелом.
– Там нам хорошо будет, – объясняла Вран. – Створки Расселины имеют такую же форму, как наши внутренние клинки. Оказавшись внутри, – она хлопнула в ладоши, – мы снова попадем в область цивилизации и здравого смысла. Оставим позади эту безумную страну с ее рабами и освободителями, страну, где якобы правит императрица, а на самом деле – злокозненные мужи, которых невозможно застать на месте. Хочешь со мной, мой умный красавчик?
– Нет! Я не могу!
Она объехала его повозку кругом и ускакала вперед. Верно ли судила о своей подруге рыжая, едущая вместе со всеми? Еще через пару стадий он залез на козлы, щупая сзади и под сиденьем. Не достать ли на всякий случай что-нибудь из оружия? Он решил не делать этого и потащился дальше, вдыхая и выдыхая туман. Факелы впереди превратились в размытое розовое пятно, но возгласы и смех еще слышались.
Не окликнуть ли их, обеспечив себе защиту, хоть и пугающую? Он чувствовал себя покинутым, брошенным.
Он представил, как стоит на троне в том подземелье, а Вран лежит у его ног, скованная. Или наоборот? Перебирая в уме разные картины, он ждал прилива желания, могущего открыть ему причину пережитой этой ночью тревоги.
Но кладези его тела оставались безмолвными, будто их вовсе не стало.
Нет, решил он. Эти фантазии слишком близки к правде (пусть и непознанной), чтобы представлять себя или ее в цепях.
Пусть себе едут. И она в том числе.
Вздремнул он, что ли? Повозка все так же дребезжала в рытвинах, но света впереди больше не было.
Его окружала тьма – он ничего не видел дальше вожжей.
Не обратился ли вол в крылатое чудище, влекущее его по небу или по морю?
Может, остановиться? Прилечь прямо в повозке, дождаться, когда в нее заглянет солнце… или окровавленное лицо со шрамом?
Или ехать дальше во мрак, не позволяя себе уснуть?
Вопросы утомляли его, и он стал сочинять историю. «Ты не поверишь, – говорил он воображаемому слушателю, – сколько времени я убил на погоню за Освободителем – как последний дурак, ищущий героя, который придал бы смысл его жизни. Он был моей страстью и моей целью! И вот как-то ночью, едучи на юг, я повстречал его у костра при дороге. Герой? Обыкновенный разбойник! Он накормил меня, усыпил мою бдительность видимостью дружбы, а потом попытался убить! Хотел повозку мою угнать, будто бы ради своего дела! Это точно был он. Раньше я встретил его человека, и та – то есть тот – сказал мне, где его можно найти. Шрамы у него есть, это верно, но он не одноглазый – всего лишь бельмо на глазу. Еле я ноги унес. Обычно он без своих людей ни на шаг – они или рядом, или в лесу сидят и ждут его зова. Мне повезло, что на этот раз он решил пойти на разведку один. Он врал, конечно, что не один, но я его ложь разгадал. Полоснул его по лицу одним из клинков, что вожу в повозке, – как раз по здоровому глазу пришлось. Я не видел, ослеп ли он целиком – он сбежал. Я опрокинул его повозку, зарезал его осла, а поклажу даже не тронул. Там покрышка красивая была, кожаная, но я и ее не взял – такой уж я дуралей. Он за мной не стал гнаться – то ли из-за раны, то ли просто боялся».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Смотри, как бы он после тебя не догнал, – говорил невидимый собеседник. – Знаю я этих душегубов с большой дороги…»
Ну, я же все-таки выбрался оттуда в темноте и в тумане, таком густом, что ни звезд, ни луны, а то и солнца не видно было. Казалось бы, человек, которого весь Неверион чтит (я знаю, потому что со многими говорил и сам чтил его раньше), казалось бы, такой человек должен достойно себя вести. Ты не ждешь, что он подкрадется к тебе в ночи и приставит нож тебе к горлу, как вор в колхарийском переулке…»
«А он что, так и сделал?»
«Нет, – отвечал наш контрабандист, снова оглядевшись по сторонам, – но непременно сделал бы, если б представился случай. Теперь, после встречи с ним, я знаю, каков он. Этот человек использует то, что дураки вроде меня в него верят. Я это знаю из первых рук. Мог ты себе представить, что Горжик Освободитель, всенародный герой – обыкновенный головорез? Я-то, глупец, думал, что он хочет избавить народ от страданий, а он попросту караулит на каждом перекрестке и…»
Контрабандист содрогнулся, глядя вперед так, будто там вдруг выросла каменная стена. Он и верно был дураком, слушая мудрецов и учителей Невериона. Правда – немеркнущий свет, говорят они? Правда – это мрак, куда страшно заходить одному и где таятся всевозможные ужасы.
Правда в том, что сам он – испуганный невежда, затерянный в безлунной туманной ночи.
Он заплакал, почти беззвучно, но дружественный голос в уме, не обращая на это внимания, отечески-ворчливо сказал: «Я слышал многих людей, не одобрявших Освободителя. Он, говорят они, думает только о себе, как и все остальные. Признайся, что в наши тяжкие и опасные времена предполагать такое только разумно».
Контрабандист отвечал сквозь слезы: «Теперь-то я понял, что он лжец, убийца и вор, ничем не лучше тебя или меня. Теперь я сужу о нем по себе».
«Нет, не стану я про это рассказывать, – решил он. – Никогда, никому».
Прежде всего, это глупо. Он высморкался и сплюнул. Всякий, кто хоть что-то знает про Освободителя, выдумщика сразу разоблачит. Он, конечно, дурак, но не настолько же.
Он ехал по темной дороге, продолжая рассказывать свою историю себе самому.
10
Два босоногих солдата тащили по неровному полу бревно. Длинный кряхтел, коренастый помалкивал. Обменявшись кивками и парой слов, они закинули свою ношу в широкий очаг – шире, чем они оба, если сложить их в длину.
Искры и дым поднялись столбом. Горжик, сидя за дощатым столом, поднял глаза от карты.
Солдаты отряхнули руки – один о волосатые ляжки, другой о гладкие, – отдали ему честь и вышли.
Коренастый был женщиной, варваркой.
Одно из потолочных стропил – год назад, а может и сто – сломалось, упершись одним концом в пол. Закопченная мозаика между шестью уцелевшими стропилами от этого нисколько не пострадала, а к косому теперь крепили факелы, вешали на него оружие и занавески – кстати, можно сказать, пришлось.
Один боец, стоя под факелом, осматривал свой меч – двойной, что ли?
«Нет, – подумал Горжик, – померещилось из-за игры пламени». Или из-за пива, которое он решил не пить, но все-таки выпил.
Нойед, сидя на другом конце стола в своем железном ошейнике, смотрел не в огонь, а на стену у очага.