Весною Ковалевская с дочерью и с бонной переехала в подмосковное имение своей подруги и там продолжала заниматься устройством новой электрической лампы. Ковалевский же съездил к брату в Одессу и поселился снова в Москве, подыскивая себе какое-нибудь подходящее занятие. Здесь ему опять улыбнулось счастье: он познакомился с одним очень умным и ловким человеком, стоявшим во главе только что начавшегося развиваться нефтяного дела в России. Ловкий человек был поражен сметливостью талантливого естествоиспытателя и предложил ему принять участие в деле новой компании. Ковалевский сразу получил место со значительным вознаграждением. Осенью они наняли себе истинно барскую квартиру, обзавелись дорогой массивной мебелью и зажили в Москве на славу; оба они вновь были счастливы, но недолго. Ковалевского тяготила роль практического деятеля: он с грустью поглядывал на свои геологические и палеонтологические коллекции, и его тянуло к профессуре. Вскоре Ковалевские познакомились со многими профессорами Московского университета, и у Ковалевского появилась надежда пристроиться в университете.
«В сердце его совершалась борьба…» С одной стороны, ему так хотелось, чтобы его жена и дочь жили в полном довольстве, с другой – чувствовал неотразимое влечение к науке. Борьба была так велика, что совершенно поглощала его силы; они же и без того были подорваны его петербургской деятельностью, о которой мы говорили. В нем стали появляться странности – первые признаки душевного расстройства. Он сделался удивительно скрытным и неискренним. Жена, конечно, первая заметила эту перемену, но относила ее к тому, что он переменился к ней. Это ее очень огорчало и отталкивало от мужа. Часто во время его отсутствия она ходила в волнении по своим красиво убранным комнатам, не находя в доме ничего для себя милого, и думала: «Как быть?» В ней возникало чувство негодования. Она употребила все усилия привязаться к мужу и действительно привязалась и была ему верной женой; и теперь, больше чем когда-нибудь, она имела на него право: у них был ребенок…
Софья Ковалевская и Шарлотта-Анна Леффлер.
Через несколько лет после смерти мужа Ковалевская высказала то, что перечувствовала в то время, в своей драме «Борьба за счастье», написанной совместно со шведской писательницею Леффлер. В этом сочинении она, между прочим, изобразила мужа с женой, которые не имеют ни малейшего влечения друг к другу, но употребляют все усилия полюбить друг друга, и дело оканчивается тем, что в трудные минуты жизни жена не понимает мужа и оказывается бессильной его поддержать. Заметим, что это напоминает басню Крылова о цветах живых и цветах искусственных во время непогоды. Живые цветы после дождя становятся свежее, а искусственные – погибают. Привязанность Ковалевской к мужу не выдержала непогоды единственно оттого, что ей недоставало чутья любящего сердца. И муж, несмотря на свое благоговение перед женою, очень часто обходился с ней как с чужой, скрывая от нее свои неудачи. Это ее сильно раздражало. Зима в Москве 1880/81 года принесла ей мало радостей. Материальное благоденствие Ковалевских продолжалось недолго: Ковалевский, отличавшийся всегда таким мирным, уживчивым характером, не поладил с заправилами нефтяного дела и принужден был оставить свое место; вскоре он сделался доцентом Московского университета. Ковалевская также серьезно подумывала о кафедре.
Гёста Миттаг-Леффлер.
Уже в 1876 году она познакомилась с гельсингфорсским профессором Миттаг-Леффлером, бывшим учеником Вейерштрасса. Он посетил ее вновь в 1880 году в Петербурге, во время съезда естествоиспытателей, и зажег в ней смелые надежды на будущее. Это было только началом тех важных услуг, которые этот замечательный математик и энергичный человек оказал Ковалевской.
Из биографии Леффлер-Эдгрен – сестры Миттаг-Леффлера – мы узнаем, что он и в молодости с большим сочувствием и очень серьезно относился к женскому образованию. Автор этой биографии Эллен Кей говорит: «Оба старших брата, математик Миттаг-Леффлер, родившийся в 1846 году, и Франц Леффлер, родившийся в 1847 году, оказали громадное влияние на ее литературное развитие. Они постоянно твердили ей о том, как мало знаний дала ей школа, и настаивали на необходимости самообразования, заставляя ее заниматься шведским языком, историей, литературой и развивая в ней любовь к этим занятиям. Постоянно критикуя ее произведения, они всеми силами убеждали ее не выпускать их в свет, пока они не получат более зрелого, законченного вида, боясь, чтобы сестра не увлекалась дилетантизмом, в который так часто впадают женщины-писательницы».
Понятно, что при таком глубоко серьезном отношении к женскому образованию Миттаг-Леффлер не мог не остановить своего внимания на Ковалевской. И с первой минуты их знакомства он страстно желал открыть ей возможность преподавать в университете. Он даже попытался добиться для нее доцентуры в Гельсингфорсском университете, но безуспешно.
Обсерватория в Стокгольме.
В 1881 году основался новый университет в Стокгольме, и Миттаг-Леффлер принимал в этом деле самое горячее участие. Из Гельсингфорса он сообщил об этом Ковалевской и высказал твердое намерение добиться для нее кафедры в новом университете. Можно себе представить, какое впечатление произвело это на Ковалевскую в то время, когда она чувствовала, что в жизни ее должен произойти переворот. Желание работать по-прежнему ожило в ней с новой силой; наскоро собравшись, она взяла с собой дочь и уехала из Москвы в Берлин. Ковалевский, проводив жену, тотчас отправился к брату в Одессу, поручив своим добрым знакомым отдать на склад мебель и сдать квартиру.
Этим добрым знакомым такое поручение доставило немало хлопот: в квартире ничего не было уложено, ничего не заперто. В столовой на столе стояли самовар и чашки с недопитым чаем – и похоже было, что хозяева квартиры вышли на минуту и готовы вернуться. Между тем совместная жизнь Ковалевских была кончена. Но это была только размолвка, а не разрыв. Ковалевская поселилась с дочерью в Берлине, поблизости от своего старого друга и учителя Вейерштрасса. Теплая дружба этого великого математика и его глубокая вера в умственные силы своей ученицы окрыляли ее, – она вспомнила старое и засела за работу, имевшую чисто теоретический характер.
В первое время, впрочем, она не могла еще совершенно отвлечься от своих изобретений по электричеству: нам известно, что несколько раз она была у Сименса, сообщала ему свои идеи, но вскоре чисто теоретические занятия взяли перевес; она совершенно ушла в свои работы, виделась только с Вейерштрассом и усердно изучала мемуары Ляме о преломлении света в кристаллах. Для того чтобы дать понятие о ее жизни и настроении в то время, приведем вкратце ее собственное письмо из Берлина от 8 июля 1881 года к Миттаг-Леффлеру:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});