«Как неловко получается», — подумала она.
И увидела, что отец смотрит на нее. Рэнд перевел взгляд на Карлоса, потом снова на дочь. Трейси попыталась улыбнуться.
«Надо просто подойти и обнять его», — сказала она себе.
Но ноги не слушались, и Трейси подумала, не сесть ли ей обратно в «лендровер».
Отец медленно направился в ее сторону. По лицу трудно было понять, взволнован ли он.
«Нет, точно взволнован», — почувствовала Трейси.
Но было что-то еще, чего она не могла понять. Недовольство? Или разочарование? Но уж точно не радость, любовь или что-то в этом роде.
Она открыла рот, собираясь сказать: «Пап, привет!», но запнулась, и первым заговорил он.
— Что ты здесь делаешь?
Тон не был недовольным, но первые слова отца разочаровали Трейси.
— Привет, пап, — наконец выговорила она.
— Я не понимаю. Что ты здесь делаешь?
«Ясно, — подумала Трейси. — Ты не слишком рад меня видеть. Но не будешь же ты бесконечно повторять одно и то же».
— Я… в общем, хотела повидаться с тобой.
— А как же учеба? Как ты здесь оказалась? Что случилось?
— Ты не мог бы сказать хотя бы, что рад меня видеть? — поинтересовалась Трейси, осмелев. — Может, хочешь обнять меня и спросить, все ли у меня в порядке?
— Я рад тебя видеть, — запротестовал Рэнд. — Правда. Просто я несколько ошарашен…
— Ладно, проехали. Скажи мне, куда деть чемоданы, и я не буду путаться у тебя под ногами.
— Трейси, послушай, — начал Рэнд, протянув руки, но Трейси сделала шаг назад, подошла к «лендроверу» и стала выгружать чемоданы, швыряя их на землю.
Рядом оказался Карлос.
— Тебе помочь? — спросил он тихо.
— Нет! — крикнула она.
И добавила уже спокойнее:
— Сама справлюсь.
— Я только хотел помочь.
Трейси прислонилась к машине.
— Наверно, все вещи нужно выгрузить? — не унимался Карлос.
— Я сама это сделаю.
Она взяла два чемодана, а две сумки остались в багажнике «лендровера».
— Я вернусь за ними, — бросила она.
Карлос проигнорировал последнюю фразу, вытащил сумки из багажника и пошел за Трейси.
— Ты всегда такая упрямая?
— На себя посмотри, — огрызнулась Трейси.
Рэнд видел, как его дочь достает багаж из «лендровера», но все еще не понимал, что она здесь делает и как она сюда попала. Он стал быстро соображать. Ее приезд — это новые проблемы. Где ей остановиться? Сколько она собирается тут оставаться? И как он сможет ее устроить и заботиться о ней, одновременно занимаясь раскопками?
— Куда мне это нести? — спросила Трейси, которая уже стояла с ним рядом.
С самого начала разговора Рэнд не сошел с места.
— Сюда.
Продолжая держать в руке планшет, Рэнд подхватил у нее чемодан и направился к «фиату».
— Я приехал сюда вчера утром, — сказал он, оглянувшись через плечо. — У меня не было времени позаботиться о ночлеге. Положим твой багаж в машину, а потом поговорим насчет…
— Подожди, — перебила его Трейси возле машины. — Значит, мне негде остановиться?
Рэнд посмотрел на дочь, потом на Карлоса, потом на людей в черном и старшего сержанта Шарон, наблюдавшую за ними со своего поста у «Хеврат Кадиша». Снова перевел взгляд на Трейси.
«Хоть бы не все сразу», — подумал он, внезапно вспомнив слова Шарон.
«В Израиле все не так просто», — сказала она.
Теперь это звучало как пророчество.
29
26 год от P. X.
Иерусалим, Зал тесаных камней
— Тихо! — Каиафа ударил тяжелым посохом о каменный пол.
Синедрион собрался в срочном порядке, но присутствовали все до единого. И Гамалиил, и отец его Шимон, стареющий сын Хиллела Великого, и Ионатан, чье влияние растет день ото дня. И Александр, Никодим, Измаил, Елеазар.
— Это кощунство! — раздался громкий голос Иосифа Аримафейского.
— Позор! — послышались крики.
— Это оскорбление!
— Это подстрекательство!
Иосиф Вифанийский вышел вперед и разорвал на себе одежды до пояса.
— Идолопоклонство! — рявкнул он, и зал снова наполнился разъяренными криками.
Большинство членов Синедриона знали, что Понтий Пилат, новый префект Иудеи, приказал Августовой когорте заменить на зимний период когорту, расквартированную в Иерусалиме.[19] Со стороны это выглядело как обычная ротация войсковых подразделений. Прежний префект Валерий Грат тоже периодически переводил римские когорты из одной части Иудеи в другую, причем делал это с завидной регулярностью. Главной причиной таких перемещений было желание префекта как-то разнообразить провинциальное существование, тоскливое и однообразное. Но прибывшие вчера вечером войска вывесили в крепости Антония штандарты с профилем императора Тиберия — прямо напротив Храма, с его северной стороны.
Появление этих штандартов, на которых сверкал чеканный золотой профиль императора, стало настоящим потрясением для иудеев, которые с первыми лучами солнца пришли в Храм возносить молитвы и совершать жертвоприношения. У стен Храма сразу собралась толпа, и вот-вот могли начаться беспорядки. Рельефный портрет императора в виду Храма был воспринят как святотатство, ибо нарушал одну из заповедей: Господь запретил евреям создавать изваяния — не только идолов, но и самого Бога.
Каиафа ударил посохом об пол и поднял руку. Крики стихли. Сделав жест Анне, который не торопясь поднялся со своего места в первом ряду, Каиафа не сказал ни слова. В зале стало еще тише.
— Анна будет говорить, — провозгласил Каиафа.
Первые слова Анны прозвучали еле слышно.
«Он намеренно говорит так тихо», — понял Каиафа.
Первосвященник не однажды видел, как тесть понижал голос, чтобы быть услышанным.
— Пусть говорит! — раздался крик с задних рядов. — Я хочу слышать, что скажет Анна!
— Хотя у нас с его высокопревосходительством Валерием Гратом и были некоторые разногласия, — начал Анна, и в задних рядах понимающе засмеялись, — он все-таки смог понять и научился уважать те требования, которые предъявляет к нам наша вера. Он постоянно держал Августову когорту в Стратоновой Башне. Возможно, новый префект не столь хорошо знаком с нашими обычаями.
— Или он хочет, чтобы мы подняли восстание! — крикнул кто-то, и по залу прокатилось волнение.
— Дайте Анне закончить, — сказал Каиафа, поднимая руку. — Пусть говорит.