Читать интересную книгу Человек напротив - Вячеслав Рыбаков

– А может, она всего лишь пошла на поводу у животного начала в человеке? – уронил Симагин.

– Ну да, а цари и большевики не пошли! – язвительно подхватил гость. – Они к духовному воспарили! То-то приличный чистый сортир теперь только у президентов и отыщешь! Вождям, значит, простительны животные слабости – но вот уж если простой строитель коммунизма окажется столь морально нестоек, что, презрев положенное ему духовное пылание, унизится до метаболизма, то пусть гадит на свой страх и риск где и как сумеет! Я уже не говорю о сексуальных коллизиях в коммунальных квартирах… А меж тем если там, где человек вынужден быть животным, ему не позволять этого, он превращается в скота! Так что не надо ля-ля! – простецки возмутился он. – Духовность… Помнишь, Макиавелли писал: "Если вы рассмотрите людские дела, то увидите, что те, кто достиг великих богатств и власти, добились их силой или обманом, и захваченное с помощью лжи и насилия они приукрашивают фальшивым именем "заработанного", чтобы скрыть мерзость своего приобретения. И те, кто по наивности или по глупости избегают такого рода действий, остаются навечно в рабстве, ибо верный раб – все равно раб, а добрые люди всегда бедны; из рабства помогает выйти только измена или отвага, а из бедности – погоня за наживой и обман".

– О-о, – засмеялся Симагин, – если уж мы начнем за спины великих прятаться… Помнишь, Конфуций говорил: "В государстве, в котором царит порядок, стыдно быть бедным. В государстве, в котором царит беспорядок, стыдно быть богатым".

Гость в сердцах даже прихлопнул себя ладонью по колену:

– Опять эта окаянная ваша русская зависимость от государства!

– Ну, ты в пылу полемики уже и Конфуция в русские зачислил! – от души засмеялся Симагин, с облегчением и удовольствием чувствуя, что сидящий напротив, не на шутку разволновавшись, напрочь утратил свою снисходительную неуязвимость. – Это лестно, честное слово!

Гость оторопел на мгновение, потом тоже рассмеялся – чуть принужденно. Потрепал Симагина по колену неожиданно вытянувшейся поперек кухни рукой:

– Ну азиатская! Азиатская, я хотел сказать. Ну почему, скажи на милость, мне должно быть дело до состояния государства, если у меня, у меня как такового, мое дело спорится? Да лишь бы это государство мне не мешало – и пропади оно пропадом!

– Дом пропадом, семья пропадом, дети-родители пропадом… Лишь бы мое дело спорилось! Так, что ли?

– Знаешь, для нищих духом это очень привлекательно все звучит, конечно, но на деле попытки создать социальную организацию, основанную на лучших человеческих чувствах, на сыновней любви, отцовской заботе, братском бескорыстии и так далее – на этике! – всегда кончаются диктатурой. Нет организаций более тоталитарных, чем те, которые основаны на этике! Потому что в любой этической системе люди не равны. Одного уважаю больше, другого меньше, одного люблю, другого нет, и этот разброс объективно оправдан тем, что один, скажем, суровый талант, а другой – добряк, а третий – только к бутылке прикладывается. Кому-то родней первый, кому-то – третий… И всегда кончается тем, что Юпитеру можно то, чего никоим образом нельзя простому быку из народа. Ну а дальше уже вопрос техники – кто первей успеет пролезть в Юпитеры.

– Складно звонишь, – кивнул Симагин.

– Поспорили проверенный товарищ с десятилетним партстажем и буржуазный спец. Кто прав? Ну конечно, проверенный товарищ, тут и разбираться нечего! Как же он может быть не прав, ежели он проверенный? Какой же он проверенный, если может быть не прав? Расстрелять спеца без лишних разговоров! Поспорили добрый прихожанин и нехристь – кто прав? Ну разумеется, прихожанин, он же заповеди блюдет, он причащается регулярно, а нехристь – всем понятно, что за фрукт! Само собой, в железы нехристя и в острог! И пусть только попробует судья рассудить иначе… Вот тебе и вся твоя этика! – Он довольно и гордо сверкнул улыбкой, наслаждаясь неуязвимостью своей логики и умением красно формулировать мысли. – Альтернатива одна-единственная, и ты знаешь это не хуже меня. Никаких проповедей, никаких заклинаний, никакого кликушества, никаких призывов к доброте, состраданию, чувству долга… Элементарно: один для всех закон и равенство особей, за которыми признано право на равный эгоизм, перед законом. А уж если равенство перед законом – значит, равная самостоятельность, а если самостоятельность – значит, никто в этой жизни никому ничего не должен, а если никто никому не должен – значит, каждый сам по себе, а если каждый сам по себе – значит, каждый сам за себя!

– Да, – вздохнул Симагин, – зэт из зэ куэсчн.

– Это для тебя… куэсчн! – вконец разъярился гость. – И для таких, как ты! Слепоглухонемых с идеалами! Даже человечество… этот затерянный в бездне муравейничек… и то уже ответило на этот твой куэсчн, и закрывать глаза на то, что ответ давно дан, – малодушно, глупо, недостойно тебя!

– Да ты не переживай за меня так, – сказал Симагин.

Некоторое время гость молчал и только вглядывался Симагину в лицо, покусывая губу. Потом, совладав с собой, улыбнулся с прежней обаятельностью.

– Похоже, – сказал он негромко, – я понапрасну трачу цветы своего красноречия. У меня возникло страшное предчувствие, что нам не договориться. Чем больше я стараюсь тебя убедить, тем больше ты задираешь нос. Неужели мой приход был ошибкой?

– Извини, – сказал Симагин, – если тебе так показалось. У меня совсем другое чувство. Я был очень рад наконец с тобой познакомиться. И разговор такой содержательный…

Гость покачал головой.

– Нет… То есть это-то да, я с удовольствием с тобою пофилософствовал, и еще бы пофилософствовал, редко встретишь оппонента, у которого от первых же моих слов не стыла бы кровь в жилах… Но смысла в продолжении разговора я не вижу. Пока мы не начали, ты и не помышлял о драке. А сейчас, чем убедительнее я говорю, чем меньше у тебя доводов в ответ, тем сильнее тебя подмывает скрестить шпаги. Это же не шутки, пойми! Ты ведь даже не вдумываешься в мои слова, ты отметаешь их с ходу!

– Не все, – сказал Симагин.

Присвистнув сквозь зубы, гость смерил его взглядом.

– На чью помощь ты рассчитываешь?

– Честное пионерское, ни на чью.

– Ты безумец. Ведь стоит мне всерьез разозлиться – а я уже начинаю злиться, потому что это очень унизительно: честно пытаться убедить и уберечь, а напороться на презрительное неприятие… Если я разозлюсь, мне стоит только дунуть…

– А вот это не надо, – проговорил Симагин. – Не будем портить наш товарищеский вечер… наш высокодуховный и высокоинтеллектуальный диспут дешевым запугиванием.

– Да, правда, – сказал гость и поднялся со стула. – Хорошо. Значит, официальный вызов.

Симагин, как вежливый хозяин, сразу тоже встал.

– Да не хочу я никаких вызовов и никаких дуэлей! – от души сказал он, и тут же ему показалось, что его слова могут быть восприняты как попытка пойти на попятный. Но он говорил правду. Хотя и страшновато было. Да что там страшновато – попросту страшно. – И оспаривать у тебя ничего не хочу, ни кусок колбасы, ни власть над тварным миром! Честное слово. Но Антошку я вытащу. Помимо того, что я Асе обещал это сделать, я еще… и сам хочу. Вот попроси меня объяснить, почему я хочу – не смогу. Тут моя позиция чрезвычайно уязвима. Никаких разумных доводов привести я не в состоянии. Хочу – и все. Я тоже умею хотеть. И… вот еще что, – он помедлил. Красноречием ему было не равняться с самым галантным и остроумным собеседником в истории человечества. Он и пробовать не хотел. Но сказать надо было. Скорее для себя, чем для того, кто стоял напротив. – С тех пор как возник человек, он мечтает быть лучше. Не просто ЖИТЬ лучше – БЫТЬ лучше. Стать лучше. Он напридумывал для этого уйму способов. В том числе и весьма кровавых. Почему массы людей так слепо повиновались диктаторам столько раз? Потому ли, что очень их боялись? Нет. Из страха становились покорными только приближенные, точно знающие, что им грозит и почему… осведомленные о целях и способах насилия, сопричастные ему микродиктаторы у главного трона. А телята из народа просто были уверены, что в этом огне становятся лучше. Их делают лучше. Они так страстно и так вечно хотели стать лучше – но не знали как. А вот сейчас, вот-вот, это произойдет. И когда давление снималось, они скучали отнюдь не только по сильной руке, отнюдь не по хозяину, как о них зачастую думают снобы. Оскорбительно и несправедливо, неумно думают. Их брала тоска оттого, что их сняли с наковальни, на которой, как они были уверены, из них куют нечто более совершенное. Пропадала внутренняя духовная цель. Не внешняя – завоевать жизненное пространство, построить Турксиб или что-то подобное – а внутренняя.

– Так ты же лучше меня все понимаешь! – почти в восторге воскликнул гость.

– Погоди… да. Вот такие страшные штуки выкидывает желание стать лучше. И тем не менее оно никуда не пропадало в течение полумиллиона лет. Что оно такое, откуда в человеке взялось – не нам с тобой судить. Есть, вероятно, уровни по отношению к нам, дружище, – старательно вдавил во фразу это панибратское обращение Симагин, – еще более высокие. Это их компетенция. Но, думаю, означенному стремлению мы не в меньшей степени, чем открытию колеса, плуга, бронзы, железа, парового котла и банковского кредита, – обязаны тем, что вышли из пещер, потом из землянок, потом из катакомб… Много чем мы ему обязаны. Все искусство возникло из него. Все религии сформировались под его воздействием. Между прочим, почти все юридические нормы именно им продиктованы. И все те области человеческого бытия, куда нормы эти не могут дотянуться и где, тем не менее, отнюдь не царит поножовщина – тоже облагорожены именно им. Но в последние несколько десятков лет – а что такое несколько десятков лет по сравнению со всей историей! – люди определенного цивилизационного типа стали утрачивать это стремление. Видимо, в рамках системы ценностей их цивилизации человек достиг возможного в сем мире предела совершенства. В том числе и этического. Стремление жить лучше, присущее любому животному, вплоть до креветок каких-нибудь, дрыгающихся по морям, по волнам в поисках пищи пообильней и воды потеплей, – оно осталось. А человеческое стремление самому стать лучше – начало пропадать. Оно конечно, совершенно правильно Сервантес заметил: "Человек таков, каким его создал Господь, а порой и много хуже". Но дело-то в том, что мы НЕ ЗНАЕМ, нам не дано знать, НАСКОЛЬКО хорошим создал человека Господь. – Симагин с невольным удовольствием, но и с сочувствием отметил, как при слове "Господь" и раз, и два скрючило стоящего напротив. Ладно, сказал себе Симагин, мелко это. Больше не буду вредничать, пусть слушает спокойно. – А потому никогда не можем быть уверены, что дальше уже некуда. И куэсчн этот самый, вопрос вопросов, вот в чем: действительно ли человек достиг предела возможного духовного совершенствования? Если да – ему каюк, потому что, действуя в соответствии со стремлением жить лучше, не становясь лучше, лет за пятьдесят-семьдесят мы сожрем Землю окончательно. Сожрем, переварим и утонем в продуктах собственного метаболизма. Если нет, тогда… тогда стремление становиться лучше следует беречь, лелеять и пестовать. Чем я и намерен заниматься, не делая никаких поблажек и для себя, – вздохнул. Жуть брала от того, что надо произносить гостю в лицо эти бесповоротные слова. – Понимаешь, твоя так называемая самостоятельность лишает вид перспективы. Ты же чувствуешь: ты самый лучший, и ни пятнышка на тебе, ни помарочки; идеал, а не существо. Тебе не за кем тянуться, и не для кого. А моя, так сказать, зависимость дает шанс карабкаться от ступеньки к ступеньке. Вверх.