Читать интересную книгу Таинство христианской жизни - Софроний Сахаров

Опыт «персоны», по-видимому, весьма редкое явление в мире. Обычно мы, люди, имеем опыт индивидуальности, иначе говоря, последней степени деления; по-гречески это выражается термином «атомон» (атом). Если принять это определение в том смысле, что, разделив или разложив его, мы теряем вместе с тем ту сущность или ту природу, к которой относился сей атом, а не в том, в каком мыслили мы ранее сей термин, то есть что его «нельзя разделить, разложить». Итак, живя в повседневности сей опыт ограниченности индивидуума (термин, который мы склонны смешивать с персоной в обычном социальном словоупотреблении, особенно на Западе), мы действительно не без труда поймем «восточных», отвергающих персональное в Божественном Абсолюте. Для них сей термин выражает прежде всего ограниченность, лимитацию. И в этом смысле я понял их в начале моего увлечения Востоком. Но затем постепенно открывалось мне иное, вернее, иные измерения в Бытии Божественном и космическом-тварном.

Для нас, христиан, ясно, что заповедь о любви зовет к осознанию сего принципа персоны. Вне любви — мы не живем никакой персоны; ни своей, ни иного существа. Поскольку религии Востока, в сущности, суть религии «естественные», «антропоморфические», постольку «новая» заповедь Христа о любви им будет неведома. И действительно, невозможно жить заповеди Христа в перспективе Востока, сверхперсонального по своей догматической установке.

Когда открылся мне Христос как Живой Бог Абсолют, живая вечность, а вместе с тем и как Первообраз человека, тогда во Христе и через Христа я стал стремиться и в моем маленьком существовании осуществить сознательным усилием, подвигом, сотрудничеством с Богом моим Творцом сей ОБРАЗ ХРИСТА, вся и все в Себе носящего, все объемлющего, всему дающего Свет и Жизнь, никого не уничижающего, никого не сокрушающего Своим могуществом, но созидающего всех, любящего всех, даже до последнего и малейшего, влекущего к Себе все тварное, призванное к Бытию из НЕБЫТИЯ волею Творца.

Если возвращусь к воспоминаниям о моем духовном поиске, то должен буду еще договорить о том, как иногда развивался мой опыт.

С одной стороны — стремление совлечься всего преходящего, всего относительного, дабы перешагнуть некий невидимый предел в моем сознании, когда живым станет мое осознание моей безначальности, моей беспредельности, моего «единосущия» с Истоком всякого бытия. Эта грань, когда нужно было постепенно приготовить все мое существо к тому, чтобы отрешиться и от моего персонального существования, представляла для меня непроходимый порог. Непроходимый не потому, что я боялся потерять мое маленькое индивидуальное существование, мою «душу» или что-то в этом роде. Нет. Но потому, что это было для меня до конца парадоксальным, паралогическим: не в плане мышления, но в плане некоего иного порядка восприятия бытия, иначе говоря, «онтологически» неприемлемым. Так я приблизился к некоему состоянию, когда Откровение, данное Моисею: «Аз есмь Сый», приняло для меня мой, личный характер. Эти слова Писания я воспринял как Откровение о Персональности Абсолюта. «Аз есмь Сый» — то есть вся полнота Бытия заключена в ПЕРСОНЕ, ничего нет далее этого Начала. Бытие, понимаемое как «Сущность», и Персона — тожественны. Это тожество Абсолютного Бытия и Абсолютной Персоны немедленно привело к осознанию того, что если мы, люди, по образу Божию, то мы тоже персоны... но в настоящей данности нашей мы еще не актуализированные персоны, а лишь творимые из ничего. Мы станем персонами лишь по завершении актуализации той потенции, которая, как чистая потенция, в начале творится Богом. В своем конечном осуществлении человеческая персона тоже должна стать до конца актуализированною, следовательно, «чистым актом».

Какое значение для аскетического действия имеет это для меня? Прежде всего в Откровении о Триипостасном Боге я увидел тот Первообраз, по которому создан Человек-человечество: единая сущность-натура, множество персон. Данные нашего исторического или эмпирического опыта, в силу которых мы живем ограниченность «индивидуума», никак не должны мы догматизировать, как некую «НОРМУ»; не должно считать сие основанием для нашего конечного представления о человеке и на этом основании строить нашу общечеловеческую жизнь, в частности жизнь Церкви. В обычной жизнедеятельности мы постоянно отдаем преимущество «количеству», и ради одной персоны мы не хотим жертвовать множеством. И это не так далеко от правды и правильности действия, потому что каждая данная личность, в силу своей незавершенности, еще далеко не равна ВСЕМУ человечеству, как это мы видим во Христе. Мы недалеки от правды, когда осуждаем отдельных людей ради мира и сохранения многих. Но в случае осуждения Христа Каиафой мы видим, что этот принцип суда есть глубочайшее отступление от того идеала, который поставлен Богом для нас в вечности. Один Христос в тот момент, как и во всякий иной момент истории, равен всей полноте Богочеловечества. Он был предельная ценность Земли. Осуждая Его, синедрион ради мелких и ничтожных интересов отверг Того, Кто есть единственное оправдание всех и всего.

По учению Церкви, в Божественном бытии не Сущность или Природа определяет Персоны-Ипостаси как отношения внутри сей Сущности, но совершенно свободное, ничем не обусловленное самополагание Лиц Святой Троицы.

Утверждается тожество между Ипостасью и Природой; но нет такой Сущности, которая в каком бы то ни было смысле трансцендирует Ипостаси, превалирует над ними. Не внося противоречия в тожество Ипостась-Сущность, мы различаем одно от другого. Чем возможно объяснить для Ипостаси Сына и Слова способность воспринять в Себя тварную природу человека, совместить в Себе две природы: Божественную и человеческую? Перенося сие на себя, я надеюсь, оставаясь тварью, воспринять Божественный образ бытия, но не как слияние с Сущностью Перво-Бытия, а как дарование мне АКТА вечной жизни Божества.

В перенесении сказанного о Божественном бытии на человеческое бытие мы можем говорить уже так: каждая человеческая ипостась проходит, как тварная, некий «процесс» свободного самоопределения (в Божественном бытии нет никакого процесса, но Бытие изначально является всесовершеннейшим, исключающим всякий процесс).

Когда все человеческие ипостаси свободно самоопределятся так же тожественно между собою, как это мы видим в Божестве, тогда и в человеческом бытии осуществится образ Святой Троицы, то есть единство сущности (объективного момента) при множестве ипостасей как носителей всей полноты этой сущности, этого бытия. Доколе это тожество самоположения человеков не достигнуто, дотоле не прекратятся деления и некая борьба.

Однако в процессе самоопределения тварных разумных существ мы стоим пред явлением, не обладающим абсолютной свободой, творящим все вне всякой зависимости от чего бы то ни было другого. Мы, тварь, вызваны из небытия в бытие волею Сущего изначально. Вне сего Сущего для нас нет никакого положительного бытия, и создать таковое из ничего, из самих себя, мы не можем. Этим свойством мы не обладаем. Таким образом в процессе нашего самоопределения мы стоим пред лицом Божественного бытия, Которое предложено нам для избрания. Мы можем только включиться в это Бытие, но никак не создать какое-либо иное.

Когда эрудит встречается с человеком, мало читавшим, то он с презрением уклоняется от него. Когда второй не видит любви в эрудите-богослове, то он также с жалостью смотрит на него и не имеет с ним почвы для общения в молитве. И обоим им скучно быть вместе. Оба несовершенны, но все же второй ближе к подлинной жизни, чем первый.

Можно так сказать: когда мы пытаемся выйти из пределов, из ограниченности, лимитации нашей индивидуальности, когда мы пытаемся перейти грани всей протяженности времени, также и всей протяженности пространства, тогда естественно пред нами стоит задача, которая была так свойственна всем гностическим течениям, всем восточным великим религиям, всем большим философам, а именно: перестать существовать как отдельная персона. Но характерно при этом то, что в таком случае мы непременно отбрасываем в нашем сознании, представлении о Боге тот же самый персональный момент: и Бог, и человек становятся, по существу, безличными. Таков фатальный конец идеи тожества человека с безличным Абсолютом.

Не знаю, может ли вообще кто бы то ни было претендовать на то, чтобы утверждать себя действительным обладателем сверх-религиозного, то есть сверх-конфессионального опыта, иначе говоря, что он до конца прошел путь всех религий: браманизма, буддизма, ислама, христианства? Во всяком случае я должен исповедать, что не считаю себя таковым. Но это не значит, что я непременно и неправ в своем суждении. Хочу сказать: если я теперь утверждаю, что Бог есть Персональный Бог, то это может быть вполне самой последней истиной; и утверждающие обратное, то есть Божество как сверх-личное, — неправы. «Не претендовать» в данном случае значит: ясно видеть невозможность логической демонстрации, доказательства, чего в сущности все ждут и ищут. Доказательства, с необходимостью, как в математике, приемлемого. Откровение о Троице есть последний предел, высшее познание о Боге, дающее ответ на все наши проблемы в плане человеческой истории и общества. Эта проблема явилась центральной проблемой всего моего существования после того, как я отказался от моей деперсонализации, обезличения. Отказался же я не потому, что так дорожил моей данной реальностью, моим настоящим состоянием, но потому, что все мое существо убеждалось, что совершенное Абсолютное Бытие не может быть иным, как Персональным. И человек, по образу Бога сотворенный, тоже персона. Итак, ясно сразу, что в тот самый момент, когда мы получаем откровение о Боге как Персоне: «Аз есмь Сый»... мы осознаем, что мы тварь и еще не актуализированные вполне персоны. Основываться на нашем повседневном опыте нашей индивидуальности при решении проблемы о Боге не приходится. Единственный путь — вера в Откровение. Это условие — вера в Откровение — нисколько не умаляет человеческий разум. Требовать, чтобы наш разум непременно был до конца внедогматическим, то есть без предписаний свыше, до конца автономным — равносильно оставить его в пределах той функции нашего существа, которая предназначена для нашей борьбы за существование, внешнее, физическое, и отчасти психическое. Мы видим из опыта всех предыдущих времен, всех великих религий и философских систем, что человеческий ум не может перешагнуть представления о Боге, свойственного всем им: где Бог понимается, скорее всего, как пространственно и временно беспредельный, объемлющий все сущее не как нечто тварное, вызванное волею Творца из небытия, но как его онтологическое продолжение, как эманацию ЕДИНОГО. И сие ЕДИНОЕ и есть Абсолютный, сверх-личный Бог... То есть, иначе говоря, если мы будем возводить низшие состояния бытия к высшим, то постепенно мы дойдем до полного отожествления (идентификации) с Самим Началом, то есть Богом. Нет грани по сущности. Все сущее будет единосущным своему Началу. И это движение мысли также непременно исключает аспект персональный в Абсолюте.