Все женщины, с которыми он флиртовал, и которые соглашались отдать ему свое сердце и свое тело едва ли не прежде, чем он просил их об этом, были искушенными, самоуверенными дамами бомонда.
Герцог попытался вспомнить, когда в последний раз беседовал с молоденькой девушкой при какой-либо интимности, и обнаружил, что не может отыскать в памяти ни одной женщины, которая не была, как выражались он и его современники, «на должной высоте».
Все это лишь подкрепило его убежденность, что нужно как-то избавиться от Катерины, и чем скорее, тем лучше.
При попутном ветре до Неаполя идти не так уж долго. Герцог в любом случае собирался заходить в Мессину, но он знал, что в Мессине нет венецианского посла, которому он мог бы поручить девушку.
Он даст ей денег, довольно крупную сумму — достаточную, чтобы обеспечить ее независимость.
Если Катерина убежит снова, прежде чем ее сопроводят обратно в Венецию, то это будет не его забота и не ляжет тяжестью на его совести.
По крайней мере, он на это надеется! У герцога возникло неприятное чувство, что в Катерине и ее затруднительном положении есть что-то, что будет трудно выкинуть из головы.
Бросившись на кровать в своей каюте, Катерина горько зарыдала в подушку.
Когда же слезы немного утихли, девушка спросила себя, почему ее так опустошил гнев герцога? Ведь она ждала этого. Еще ночью, когда, прячась в шкафу, Катерина услышала, как герцог ложится спать, она поняла, что он страшно рассердится, когда найдет ее.
Катерина была не настолько глупа, чтобы не сознавать, что ее исчезновение вызовет скандал. Но этот скандал раздуется до гигантских размеров, если станет известно, что она уехала из Венеции именно с герцогом.
Англичанин был очень крупной фигурой в обществе, а для ее деда — еще и фигурой политической важности, потому что прибыл в Венецию в качестве личного посланца от премьер-министра Великобритании.
Конечно, в ее обстоятельствах предосудительно становиться «зайцем», но ноги сами привели Катерину на пристань, где стояла яхта герцога.
Девушка доверяла ему с той первой минуты, когда увидела его в гондоле на Большом Канале и спросила у деда, кто это.
Они стояли у окна, но не во Дворце Дожей, а во дворце сестры дожа, двоюродной бабушки Катерины, которая попросила навестить ее.
Эту пожилую леди с острым язычком боялось почти все светское общество Венеции из-за ее любви к сплетням — казалось, ни один скандал не ускользал от ее внимательных ушей.
— Это англичанин, герцог Мелфорд, — ответил дож Катерине.
— Он очень красив, — прошептала девушка.
— Мелфорд! — воскликнула ее двоюродная бабушка. — Кажется, мне знакомо это имя! Ну конечно, это тот beau[9], в которого безумно влюбилась Дзанетта Тамьяццо, когда жила в Париже! Все говорили об этом, потому что до появления Мелфорда она была любовницей герцога Орлеанского — очень завидное положение для дамочки ее сорта!
— Но она предпочла Мелфорда, — сказал дож со смешком.
— Да, — подтвердила его сестра. — Дзанетта уехала с ним в Англию, и весь Париж смеялся над растерянностью герцога Орлеанского, который не привык оставаться в дураках.
— Не очень дипломатично, — заметил дож.
— Зато в высшей степени удовлетворяюще, — ответила сестра.
Катерина не заговаривала больше о герцоге, но все время думала о нем, и теперь, лежа на кровати, с мокрым от слез лицом, девушка сказала себе, что в ту самую минуту влюбилась в него!
Тогда она еще не знала, что это любовь. Она знала только, что страстно хочет снова его увидеть, и ей невыносимо сидеть взаперти во дворце дожа, когда герцог, конечно же, наслаждается карнавалом.
«Ранним вечером, — сказала себе Катерина, — все соберутся на площади Святого Марка».
Вся Венеция стекалась туда во время карнавала, за исключением юных девушек, как она, которым полагалось оставаться дома под надзором дуэньи — из опасения, что они непременно попадут в беду.
Катерина подкупила горничную, — пообещав ей золотую брошь, о которой та мечтала, — чтобы она раздобыла ей маску и традиционную кружевную накидку, табарро, которой венецианки покрывают голову и плечи.
Незаметно выскользнув из дворца, они наняли гондолу, и та перевезла их на другую сторону площади Святого Марка.
Немного испуганная собственной смелостью, Катерина смешалась с толпой, спешащей по узкой улочке к площади.
А оказавшись на площади, почти сразу увидела герцога.
Нельзя было не узнать его высокий рост или, сказала она себе, его гордую посадку головы, или его широченные плечи под маскарадным домино.
Протиснувшись поближе, девушка услышала, как герцог говорит с Одеттой по-английски, и поняла, что не ошиблась.
Позже, когда он поцеловал ее в тени той арки, Катерина поняла, что любит этого человека. Вернее, она поняла это еще до прикосновения его губ, вызвавшего удивление и восторг, какого она никогда не знала и даже не представляла, что такое возможно.
Она любила его голос, его сильные руки, твердый очерк губ под черным бархатом полумаски и волевой подбородок.
Герцог был всем, что Катерина мечтала в некий день найти в мужчине.
Живя с отцом и матерью в Лондоне, она встречала множество людей, в том числе мужчин самых разных социальных положений.
Конечно, многие из них льстили ей, говорили комплименты и даже, когда представлялась возможность, пытались поцеловать «хорошенькую девчушку».
Но Катерина вполне могла постоять за себя, когда дело касалось друзей ее отца. Она смеялась над их комплиментами, уклонялась от их поцелуев, а эти люди были слишком умны и хорошо воспитаны, чтобы пугать или обижать ее.
И все же, она не была бы женщиной — к тому же наполовину венецианкой, — если бы не мечтала о человеке, которого однажды полюбит, и который полюбит ее.
Увидев герцога в гондоле, Катерина поняла, что он — ее идеал того, как должен выглядеть мужчина, и когда герцог поцеловал ее, девушке показалось, будто он вынул ее сердце из ее груди и забрал его себе.
«Я люблю его, но он ни в коем случае не должен этого узнать, потому что видит во мне одну лишь помеху и хочет избавиться от меня».
Эта мысль вызвала бы новый поток слез, не скажи себе Катерина строго, что если она будет продолжать плакать, то герцог еще больше разъярится.
Обычно девушка не теряла самообладания, но бессонная ночь, эмоциональная реакция на мысль о браке и страх перед женихом ослабили ее защиту.
Она встала с кровати и умылась — таз был привинчен в углу каюты.
Рядом с тазом, в специальном держателе, стоял серебряный кувшин со свежей водой — роскошь, которой немногие наслаждаются, будучи в море.