22
Воздух врывается в мои лёгкие, резко, как той ночью, заставляя голову закружиться.
— Ты же узнала пса. Этот тот самый, который спас тебя в парке.
Смотрю на сводного брата, понимая, что он прав. Я узнала чёрного гиганта, спасшего мне жизнь. Где-то внутри поняла, что этот пес, что сегодня лёг у ног Алексея — и есть мой спаситель.
— И их я тоже нашёл. Заставил трижды пережить то, что пережила ты. Заткнул их блудливые члены друг другу в глотки.
По телу проходит волна дрожи, потому что я ему верю. Каждому слову. Ведь он не шутит, я знаю, Шевцов действительно сделал то, о чём говорит. Из-за меня. Ради меня.
— Только третьего ещё не нашёл. Но найду. Я тебе слово даю.
Сглатываю. Смотрю в злые, ошалелые глаза и не пойму, что там вижу. Боль, злость, ненависть, жгучий огонь.
— Только от этого легче лишь мне, но не тебе. Ты продолжаешь сидеть в своём коконе боли. Давай же, выпусти уже это!
Алексей толкает меня в плечо. Я отшатываюсь, продолжая поражённо смотреть на него.
— Сопротивляйся!
Новый тычок куда ощутимее. Мне не удаётся устоять на ногах, и я валюсь на пол, больно ударившись плечом, но встать у меня не получается. Шевцов железной хваткой берёт сзади за шею и прижимает ещё ниже. Плечо простреливает болью.
— Больно…
— Больно? А дальше что? Ты должна научиться защищаться, должна научиться бороться.
Я делаю вдох. Мне больно и стыдно. Обидно до желчной горечи во рту. Выровнять надсадное дыхание не получается, но я всё же набираю в грудь воздух. Ты добил меня. Сделал таким же чудовищем, коим являешься сам, Шевцов.
Не знаю как, но мне удаётся вывернуться и вырваться. Может быть, он позволил. Поднимаюсь на ноги, глядя на сводного брата. Воздух горит, моя кожа плавится, внутри всё стекает расплавленным металлом. Я сжимаю зубы и что есть силы толкаю Лекса в грудь. Струны моей души лопаются с мерзким звуком, и я бью ещё раз. Потом ещё. И ещё.
— Давай ещё. Резче, — Алексей движется аккуратно, прикрываясь от моих ударов. — Ты бьёшь вслепую. Хватит ярости. Бей точнее. Дыши ровнее.
Он прав, я бью вслепую. Мне плевать, как и куда приходятся удары. Я просто выплёскиваю все те застаревшие слои, что накопились в моей душе.
За отравленную юность.
За то, что влюбилась.
За то, что бросил одну.
За то, что снова всколыхнул всё это во мне!
Последний удар уходит в пустоту. Ноги подкашиваются, и я падаю на четвереньки прямо посреди ринга. А встать уже не могу. Бронхи сужаются, пропуская воздух со свистом. Где-то на периферии отмечаю, что Шевцов присаживается рядом и кладёт мне руку на спину.
— Не могу… — едва выдавливаю. — Не могу дышать…
— Сейчас.
Лёша поднимает меня, взмокшую и обессиленную, на руки и спускается с ринга. Горло горит, а тело бьёт дрожь.
Шевцов куда-то несёт меня, крепко прижимая к такой же взмыленной груди. Я слышу шум воды. Меня ставят на ноги, и я уже слишком поздно понимаю, что мы в душе. Не успеваю вздрогнуть, как на меня начинает литься вода. Я ожидала, что ледяные струи обожгут, но вода оказывается тёплой и приятной. Она нежит и расслабляет, делает одежду тяжёлой.
Алексей продолжает крепко держать меня, прижимая к груди, гладит по голове и что-то тихо говорит. Но я не могу разобрать — шум воды не даёт.
Происходят странные вещи. Я вдруг глубоко вдыхаю, наполняя лёгкие до отказа, ощущаю невероятную лёгкость, невесомость. Боже, как давно я не чувствовала себя такой свободной!
Солёные капли на моих щеках смывает вода, а они всё катятся и катятся. Я утыкаюсь лицом в горячую грудь, сминая пальцами мокрую футболку.
— Где ты был? — рыдания рвут горло, но приносят невероятное облегчение. — Мне было так страшно! Мой сводный брат, почему тебя не было рядом? Почему?!
Не знаю, сколько проходит времени. Мы стоим и стоим. А вода льётся и льётся. И мне так спокойно в его объятиях. Наверное, я и правда безнадёжно больна, если после всего именно он — моя тишина.
— Поцелуй меня, — отчаянно шепчу, желая этого сейчас больше всего на свете.
В ответ полное молчание. А я всё жду. Упираюсь лбом в его подбородок, надеясь, что его губы найдут мои. Но этого не происходит.
— Не сейчас, — едва слышен ответ, а потом Алексей выключает воду.
Он протягивает мне полотенце и выходит из душевой, оставляя одну.
Господи, какая же я дура! Становится стыдно за свой порыв. Но вместе с тем я благодарна Шевцову. Было сложно и больно, и я как врач такую терапию не приемлю. Но это подействовало. Ремни, стягивающие мою грудь столько времени, к которым я так привыкла, что уже не замечала их, наконец, ослабли. Пусть не исчезли вовсе, но только теперь я поняла, что не могла дышать свободно.
А ещё я смертельно устала. Настолько, что с трудом стащила с себя мокрую одежду. Потом вытерлась мягким полотенцем и натянула на голое тело одежду, что сложил мне Алексей. Кажется, это его спортивный костюм. Велик, конечно, но не в мокром же мне ехать.
— Вот, возьми, — в своём кабинете Алексей протягивает мне дымящуюся кружку чая, изумительно пахнущего мёдом и травами.
Я молча принимаю и пробую на вкус. Приятный. Говорить не хочется — сил нет.
— Следующая твоя тренировка в субботу в шесть. Работать будешь с Андреем.
— Не думаю, что мне это надо, Лёша.
— Надо. И ты сама это знаешь.
Спросить, почему со мной он назначает тренироваться другого тренера, я не решаюсь. Может, Шевцов и прав — мне это не повредит. А может я просто не приду.
В машине, едва я пристегнула ремень, почувствовала слабость. Нет, я и до этого была измочалена, но не до такой же степени, что голову не могу удержать. Догадка вспыхивает последней ясной мыслью.
— Лёша, что… что было в чае?
— Спи, бестолочь, ближайшие двадцать часов твоё тело будет активно восстанавливаться, и мозги ему тут не нужны.
Как-то странно прозвучало это «бестолочь» в этот раз. Или это мой разум уже начал отключаться? Мягкий щелчок откинутого кресла — последнее, что я слышу, прежде чем меня затягивает в мягкую темноту.
23
Лекс.
Таранка открыла дверь и замерла, выпучив глаза.
— Так и будешь стоять или отойдешь в сторону и дашь пройти?
Бестолочь тихо сопит у меня на плече, пока я сбрасываю кроссовки. Светлые волосы упали ей на лицо и едва заметно колышутся от дыхания.
— Где её спальня?
Офтальмологша тычет пальцем в сторону белой двери, не сводя с меня испепеляющего взгляда. Я отношу девчонку в комнату и перекладываю с рук на постель, она сразу же сворачивается, подтягивая коленки к груди. Защищается даже в глубоком сне, вызванном снотворным. Зависаю на приоткрытых губах, шумно выдыхающих воздух. Она попросила меня поцеловать её. И даже понятия не имела, что могло ожидать, согласись я. Сожрал бы и носков не оставил. Но что потом? Утром сгрызла бы себе ногти до локтей, сожалея. Возненавидела бы меня, а ещё сильнее саму себя.
Подружка не сводит с меня глаз, пока я накрываю озябшие ноги бестолочи свисающим краем покрывала, а потом выхожу из комнаты.
— Ты что с ней сделал, долбанный ты извращенец? — шипит, впиваясь цепким взглядом мне в лицо, когда мы оказываемся в коридоре.
Дежавю прямо. Как только моя сводная сестрица умудряется находить подруг, готовых грызть за неё глотку.
— Накачал наркотой, а потом изнасиловал, — спокойно отвечаю, натягивая кроссовки.
— Ты дебил? — ещё сильнее вытаращив глаза и уперев руки в бока, спрашивает девчонка.
— Ты полегче давай, подруга, — предупреждаю вполне серьёзно. Шутки шутками, а тон её меня уже задолбал. — Борзая через чур.
Блин, если бы не Сева, уже бы давно объяснил этой мелкой занозе, как нужно с людьми разговаривать. И если он ближайшее время этого не сделает, то точно сделаю я.
— Я серьёзно, Шевцов. Она ушла с работы и пропала, а поздним вечером ты приносишь её без сознания и в мужской одежде. И самое страшное тут, заметь, что приносишь её именно ты.