Читать интересную книгу Чечня. Год третий - Джонатан Литтелл

Рамзан в своей борьбе с исламским сопротивлением, разумеется, пользуется полной неприкосновенностью, и никто в России не требует от него отчета о применяемых методах с момента, как они начали использоваться. Его сведение счетов с врагами как будто бы совершенно безразлично Кремлю. В октябре 2008 года Дмитрий Медведев снял вызывавшего большое недовольство президента Ингушетии Мурата Зязикова, после убийства оппозиционного журналиста, совершенного его милицейскими силами. Но убийство в Дубае Сулима Ямадаева, который все-таки был Героем России и незадолго до этого отличился в короткой войне с Грузией, не вызвало в Москве ни малейшей тревоги, ни хотя бы кратких соболезнований; а тем, кто сразу после убийств Натальи Эстемировой, Заремы Садулаевой и Алика Джабраилова позволил себе критиковать Рамзана за отсутствие демократии в Чечне, Владимир Устинов, личный представитель российского президента в Южном федеральном регионе, ответил через прессу, что Кадыров – «по своей натуре человек глубоко духовных и этических ценностей». Сразу же после гибели Эстемировой я направил Дмитрию Пескову, пресс-секретарю Путина, копию заявления «Мемориала», где напрямую был упомянут Кадыров, с просьбой об официальной реакции; мне ответил его анонимный подчиненный, на неопределенном английском языке, который с наигранным сочувствием писал: «Мы понимаем эмоциональную реакцию членов “Мемориала” и разделяем их боль и печаль в связи с гибелью их коллеги. Это убийство является неприемлемым и должно стать предметом тщательного расследования, а замешанные в нем лица должны быть наказаны. Чтобы кого-то винить, необходимо представить улики против него и нести адекватную ответственность [sic]». И все-таки Песков, когда я напрямую поставил перед ним вопрос о неприкосновенности Рамзана, довольно откровенно признал, что «очень, очень трудно» тому, кого пытал Рамзан или сотрудник его сил безопасности, или родственникам его жертв добиться справедливой компенсации в России. Мы говорили о деле Умара Исраилова, молодого чеченца, убитого в Вене в январе. Боевик Исраилов был взят в плен в 2003-м, затем после пыток амнистирован и – что весьма поразительно – принят в личную гвардию Кадырова. В конце 2004 года Исраилов бежал из Чечни и стал беженцем в Вене, а его отца арестовали и, в свою очередь, подвергали пыткам; Исраилов свидетельствовал перед Европейским судом по правам человека в Страсбурге, что Рамзан Кадыров лично и другие люди подвешивали его к аппаратам для накачки мускулатуры и многократно били в течение трех месяцев, что он видел, как Кадыров «забавляется, лично выпуская в пленников электрические разряды или прижигая им ступни». Зимой 2008-го Исраилов и его отец, которого освободили после 10-месячного ареста и который, в свою очередь, бежал из Чечни, предоставили свои свидетельства журналисту из The New York Times. Этот журналист, как раз перед публикацией своей статьи, отправил всю документацию в пресс-секретариат Владимира Путина с просьбой о реакции; но Дмитрий Песков отказался от всяких комментариев и отнесся к обвинениям Исраилова как к «слухам», а Исраилов был убит спустя четыре дня, даже до того, как The New York Times опубликовала его статью. «У нас нет доказательств, что Рамзан и его команда кого-то пытали», – утверждал в разговоре со мной Песков, когда я спросил его об этом тревожном совпадении и об обвинениях, выдвинутых погибшим Исраиловым. «Вы не сможете получить доказательство, если не проведете судебный процесс, – сказал я, – а, стало быть, если вы не можете провести судебный процесс, то не можете получить и доказательство». – «На самом деле это немного напоминает порочный круг», – признал он. «Исраилов давал показания, – продолжал я, – но его убили, прежде чем он смог свидетельствовать перед судом. Итак, очевидно, нет человека – нет проблемы. Но что тогда образует доказательство? Необходимо продемонстрировать следы ожогов на запястьях?» – «Поэтому я и говорю, что я и не правозащитник, и не прокурор», – уклонился от ответа Песков, прежде чем сделать вывод о том, что составляет для него неопровержимое доказательство: «У них была война. У них до сих пор в горах следы войны… Война – это место, где могут плохо говорить о правах человека. К несчастью». По-моему, комментировать это «к несчастью» бесполезно.

Поездка в горы

Итак, Умар Хамбиев пригласил нас к себе в гости в Беной. В Грозном все – Тамир, другие люди, близкие к кадыровскому правительству, офицер из Ханкалы – уверяли, что в связи с отменой КТО, несмотря на несколько противоречащих друг другу официальных заявлений, не требуется никакого специального разрешения, чтобы поехать на юг республики. Чтобы отправиться в ту сторону, мы сначала поехали по главной автодороге, разрезающей Чечню надвое, и миновали Гудермес, затем у каменистой речки, по которой проходит дагестанская граница, повернули направо и начали долгий подъем. Томас, хорошо знавший эту местность, спорил с шофером об ориентирах; русский фотограф Миша пытался делать снимки на ходу. Мы ехали на «Ниве», взятой напрокат в Грозном; как бы там ни было, дорога была скорее хорошая, полностью отремонтированная за счет средств местного депутата, который расставил изображающие его постеры через каждые два километра. Нам попался лишь один блокпост, как раз перед Ножай-Юртом, на котором нас встретили военные из МВД, приехавшие из какой-то российской республики, знамя которой я не смог с уверенностью распознать (возможно, это был Башкортостан); они пропустили нас, бросив мгновенный и ленивый взгляд на документы шофера. Дорога поднимается довольно круто и сначала идет вдоль реки, отделяющей Чечню от Дагестана; по склонам гор раскинулись деревни, разделенные обширными лесами, очень зелеными и густыми. Мрачные серые облака нависли над пригорками, в воздухе веяло свежестью. Набрав высоту, дорога ведет вдоль узкого гребня хребта; справа внизу открывается вид на глубокую долину, перегороженную вдали горами, образующими большую стену со стороны Ведено. Прямо перед Беноем мы проезжаем мимо российской базы, занимающей всю вершину холма: деревянные хижины, покрытые голубым пластиком, несколько кирпичных и цементных сооружений, окруженных изгородью, сделанной из камыша и колючей проволоки, к которой прицеплены консервные банки: безобразное сочетание, словно по случайности выброшенное сюда после первой войны и забытое всеми. На самом деле в Чечне до сих пор полно таких мелких баз, например, рядом с блокпостами, что контролируют все дороги, выходящие из Грозного, а иногда они просто занимают высоту, обозначают свое присутствие. В действительности они совершенно ничему не помогают. Как прокомментировал мне месяц спустя с нескрываемым презрением журналист Вадим Речкалов, чьи мнения зачастую точно передают мнение его военных товарищей: «Это идиотская политика. [Эти базы] служат лишь для того, чтобы показать Джонатану, или Ване, или Мусе, что мы здесь. Но если боевики войдут ночью в деревню, то эти и не пошевелятся. Да они и не смогли бы, они были бы перебиты». После завтрака у Хамбиева мы решили поехать в Ведено, чтобы посмотреть зиярат матери Кунта-Хаджи; и, вместо того чтобы спуститься окружным путем к Гудермесу, что займет много часов, мы решаем срезать путь через Дарго – откуда в Ведено проложена проселочная дорога, находящаяся в плохом состоянии, но в это время года вполне проходимая. Хамбиев с сыном сопровождают нас некоторое время, показывая дорогу; когда они останавливаются, чтобы расстаться с нами, мы уже ясно видим Дарго на холме перед нами, а чуть дальше вправо и выше – Центорой, село Рамзана, почти в двух шагах. Дарго – одно из священных мест для чеченского сопротивления, селение, вошедшее в мифологию; именно здесь имам Шамиль в 1842 году уничтожил российский экспедиционный корпус из 10 000 человек под командованием генерала Граббе, который сам чудом вырвался из засады. И эта традиция сопротивления до сих пор жива, если верить цифрам «Мемориала»: из 52 незаконных арестов, отмеченных до мая, более половины произошли в Дарго. Эта длинная и с виду спокойная деревня вытянулась на несколько километров; в отличие от Беноя здесь не видно плакатов с изображением Кадыровых, а если дома и отремонтированы, и покрыты штукатуркой, то за собственный счет их жителей. Это также единственная деревня Чечни, где я на этот раз видел старые остовы десятков российских бронетранспортеров и военных грузовиков, окруженных деревьями или лежащих среди пересекающей деревню реки; во всех остальных местах их убрали, а здесь – нет, и непонятно почему; если учесть репутацию этой забытой богом дыры, можно задаться вопросом: не хранят ли местные жители их специально, на память? Тем не менее все спокойно; по дороге в сторону Ведено через лес едет много гражданских автомобилей, джипы или старые грузовички, порой попадается и городской автомобиль. Но, выехав на поляну в Дышны-Ведено, на окраине Ведено, мы натыкаемся на мобильный блокпост чеченского ОМОНа, и омоновцы удивляются, почему иностранные журналисты едут без охраны. После обсуждения вопроса командир отделения решает отправить нас в компании одного из омоновцев на базу в Ведено. Там разгорается скандал: «Какого хрена вы тут шляетесь без охраны? Вы не знаете, что это опасно?!» Мы выслушиваем ругань сначала от чеченцев, а потом, еще более яростную, от российского коменданта района, усатого и массивного военного с автоматом Калашникова через плечо, и он, когда я объясняю ему, что в Грозном все (и даже сам Кадыров по телевидению) говорят, что КТО отменена во всей республике и что в охране больше нет необходимости, начинает орать: «Здесь командую я! И я решаю, какой здесь режим! В Ведено КТО еще продолжается». – «Ладно, – отвечаю я, – пусть продолжается, но как бы вы хотели, чтобы я об этом узнал? Вы даже не поставили блокпоста, через который мы проезжали бы. Выставьте блокпост, который нас остановит и скажет нам, что нам необходима охрана, нет проблем, мы поедем под охраной. Но если этого нет, то как, по-вашему, мы должны узнавать о ваших мерах?» В действительности никто не видел, как мы сюда приехали; на главной дороге, на той, что поднимается в горы после Шали и Сержень-Юрта, располагается большой блокпост, который не должен был бы допустить, чтобы мы продолжали путь без охраны. Когда же они наконец поняли, что мы приехали со стороны гор, из Дарго, среди них началась чуть ли не паника. «Ну вы с ума сошли! – воскликнул ошеломленный офицер-чеченец. – Разве вы не знаете, что там опасно? Мы всегда посылаем туда как минимум четыре-пять машин. Откровенно говоря, – добавляет он с улыбкой, – вы родились в рубашке». – «И все-таки там на дороге попадаются люди. И потом, – лукаво добавляю я, – это вы у них под прицелом. А для нас опаснее ехать с вами, разве нет?» – «Да, но все-таки наших гостей надо охранять». Пока они проверяли наши документы, шутки продолжались, все постепенно успокоились; русский комендант прогудел: «Ладно, в следующий раз предупредите нас и приходите пить чай», – а затем вышел в сопровождении солдата, еще более массивного и тяжеловооруженного, нежели он сам. Но мы еще не решили всех вопросов, так как чеченцы из МВД предупредили сотрудников ФСБ, которые хотели нас допросить. В сопровождении Мусы, начальника районного штаба МВД, профессионального милиционера, который проработал 18 лет в Якутии, а затем вернулся в Чечню и обосновался там, мы прошли всю базу; в этом громадном комплексе разнообразных сооружений, устроенном на развалинах старого форта Ведено, который когда-то служил крепостью для имама Шамиля, располагаются всевозможные военные структуры региона, а также близлежащие гражданские учреждения, находящиеся на территории базы из соображений безопасности. Здание управления ФСБ представляет собой отдельную крепость, оно расположено за бронированными дверями и многочисленными шлагбаумами и оснащено многочисленными камерами наружного наблюдения; из него вышел мужчина, чтобы забрать наши документы, а потом нам пришлось ждать на улице. Во время наших разговоров в здании отдела МВД у меня было время рассмотреть мемориальную доску в честь милиционеров, павших в боях: последний бой произошел в 2003 году, но здесь есть доска в честь офицера ФСБ, убитого в 2007-м; мне так и не удалось увидеть ничего более недавнего, но настроение военных было нервозным. Наконец выходит офицер: они звонят своим начальникам в Ханкалу, надо подождать еще. Муса предлагает нам прогуляться по селению. Последний раз, когда я сюда приезжал, в 1996 году, чтобы вести переговоры о распределении гуманитарной помощи с братьями Басаевыми, чей штаб располагался здесь, это была небольшая и грязная провинциальная деревня, наполовину разрушенная российскими бомбардировками; теперь тут есть большой двухэтажный торговый центр со стенами из стекла, совсем новая больница, огромная, отчасти еще только строящаяся, школа, а главная улица превратилась в бульвар, на котором много магазинов и кафе, и все они украшены российскими флагами и портретами Медведева, Рамзана и Ахмад-Хаджи; улица ведет к большому парку на краю отвесного берегового утеса, где в 1911 году – рассказывает нам Муса с гордостью, странной для пророссийского милиционера, знаменитый абрек Зелимхан, находясь на другом берегу реки, пустил пулю в лоб русскому генералу, вышедшему прогуляться под громадными 300-летними липами, которые до сих пор здесь высятся. В кафе, куда Муса заводит нас почти что насильно, перед большим плоским экраном, где показывают любительское видео со свадьбой в Шали, он описывает нам жизнь в селении. «Здесь молодежь гуляет ночью, расслабляется. Раньше молодых все время похищали, федералы их похищали, боевики тоже. Теперь все спокойно. После того как Рамзан стал президентом, он крепко держит власть. Его отец также много сделал для Ведено, много». Муса звонит в ФСБ, ему говорят, что с нами хочет встретиться начальник, однако у него сегодня выходной день и надо еще подождать. Тогда Муса предлагает сводить нас в зиярат, куда мы, собственно, и приехали. Только мы приехали туда в сопровождении охраны из пяти вооруженных до зубов чеченских омоновцев, как звонят из ФСБ, говорят, чтобы мы возвращались; но Муса вроде бы не торопится, он дает нам время посмотреть зиярат. Офицеры ФСБ на самом деле хотели всего лишь задать нам несколько совершенно идиотских вопросов и сфотографировать наши документы и разрешения. К 21 часу нам наконец разрешают выехать. Как только мы приехали в Сержень-Юрт, все дороги наполнились автомобилями; когда мы проезжаем Шали, у меня звонит телефон, это моя супруга (которая тоже была в Чечне в первую войну), звонок из Испании: «Ты где?» – «Мы проезжаем Шали, вот где». – «Что?! Вы гуляете в такой-то час, спятили». – «Слушай, если бы ты увидела, ты не поверила бы, повсюду светло, улицы полны людей, ужас как много народу!» От Аргуна до Грозного автострада ярко освещена фонарями, которые стоят через каждые 200–300 метров; мы проезжаем мимо Ханкалы, где 42-я мотострелковая дивизия, которая была развернута в прошлом году для войны в Грузии [49] , расквартирована в новеньких двухэтажных казармах из твердого материала, и въезжаем в город через широкую круглую площадь, на которой высится гигантский земной шар в окружении громадных красных букв: Грозный, центр мира. У этого эпизода есть постскриптум: на следующий день мы с чеченскими друзьями решили поехать на речку возле деревушки, гораздо выше Шатоя, еще одного городка в южных горах, – готовить шашлык. На сей раз мы ехали по главной дороге, и у нас, как положено, должны были проверить документы при въезде в Шатой. «Сейчас позвоним в ФСБ», – говорят чеченские милиционеры. «Шашлык звучит неубедительно», – говорю себе я. Молодой офицер ФСБ, которого зовут Сергеем, как и вчерашнего, приезжает довольно быстро и начинает дотошно разглядывать наши документы. «Куда едете?» Я решаю, что правда – опять наилучшее решение. «А вчера, – спрашивает он с улыб кой, – тоже ездили на шашлык?» – «Нет, – невозмутимо отвечаю я, – вчера на джижиг галнаш . Шашлык сегодня. Это в любом случае лучше». Пока его коллега в джипе звонит начальству, Сергей, изучавший испанский язык и известный здесь под кодовым именем Испанец, спрашивает мое мнение о «Барсе», который накануне разгромил мадридский «Реал» со счетом 6:2; я даю ему свой номер телефона и приглашаю заехать пропустить стаканчик, если ему вдруг представится случай проезжать через Барселону. Между тем база ответила, и Сергей, к моему большому удивлению, отдает мне документы с улыбкой: «Очень хорошо, езжайте куда надо. Хорошего воскресенья».