от близости к великим мира сего не испытывал. Подобные церемонии казались ему искусно поставленными операми в роскошных декорациях на театральной сцене, где каждый участник исполняет отведенную ему роль, а после спектакля снимает грим и переодевается в удобное повседневное платье. Он, пожалуй, был один такой в Семье – другие относились к протокольным церемониям с большей серьезностью. Он, да еще покойный Джорджи.
В траурной кавалькаде Михаил ехал на гнедом жеребце английской породы, по правую руку от него гарцевал на белой арабской кобыле король Сербии Петр, по левую – болгарский царь Фердинанд на пегом ганноверце. По отцовской линии Михаил приходился болгарину дальним родственником; здесь, на похоронах, они встретились впервые.
Соседство столь важных персон не отвлекало великого князя от тревожных мыслей о доме: об ожидаемых со дня на день родах Наташи, о том, что, несмотря на обещания самого Ники и оборотистого Фредерикса, развод до родов не будет оформлен и младенца запишут на имя номинального родителя – гадкого Владимира Вульферта. Эта дикость повергала Наталью в тоску и депрессию; она, при всей любви к отцу ребенка, не могла уразуметь, как родной брат всемогущего царя не может справиться с каким-то жалким поручиком, и в порыве гнева готова была допустить трусливое предательство Михаила. Чем же еще можно объяснить то, что он никогда не показывается в обществе со своей «звездочкой», а держит ее – на потеху гонителям – в четырех стенах! Такое чудовищное подозрение проскальзывало в ее письмах к Михаилу из подмосковного Удельного, где было арендовано небольшое поместье для беременной – чтоб она дышала чистым лесным воздухом, а не городским чадом. Свободомыслящие друзья, не боясь кривотолков в свете и недовольства властей, старались скрасить Натальину хандру и навещали ее в Удельном: старый друг композитор Рахманинов с женой, писатель Куприн. Знаменитые творческие люди иногда демонстрируют свою независимость и даже бросают дерзкий вызов власть предержащим.
Уже в Виндзоре, в часовне Святого Георгия, где все было готово для погребения, Михаил оказался в небольшой группе близкой родни рядом с внуком покойного, наследником престола – рослым молодым человеком крепкого спортивного сложения, в военном мундире, украшенном множеством орденов.
– Приношу мои соболезнования, Дэвид, – прошептал ему Михаил, стараясь не нарушить благоговейную тишину часовни. – Твой дед был великим королем. В России его любили.
– Увидимся позже, Майкл, – откликнулся Дэвид. – Спасибо за теплые слова.
«Позже» – это вечером, ближе к ночи, за поминальным ужином для близкой родни. Траурный спектакль закончился, опустился занавес, отгородив сиятельных действующих лиц от публики.
В ожидании короля приглашенные прохаживались по столовому залу, ведя необязательные разговоры давно не общавшихся родственников. В первые же минуты завязавшейся между Михаилом и Дэвидом беседы обнаружились общие интересы: спорт, вождение автомобиля, бокс, фотография. Печальный повод их встречи за поминальным столом отодвинулся на задний план, и разговор пошел совсем в другую сторону.
– Ты держишь охотничьих собак у себя в России? – поинтересовался Дэвид, будущий король Эдуард Восьмой, когда, как всегда бывает за поминальным столом, разговор постепенно перешел к темам земным.
– Держу, – увлекаясь темой, ответил Михаил. – Меделяны.
– Как наши бигли? – продолжал расспрашивать Дэвид. – На лис, на зайцев?
– Какие там зайцы! – усмехнулся Михаил. – На медведей!
– Я охоту обожаю, – сказал Дэвид. – А ты?
– Я тоже, – признался Михаил.
– Надо в Россию съездить, – сказал Дэвид. – Пойдем на медведя? С собачками твоими?
– Обязательно! – пообещал Михаил. – Приезжай!
– А то у нас медведей нет, – посетовал Дэвид. – И волков тоже нет… Расскажи про собачек!
– Эти собачки покрупней волка будут, – сказал Михаил. – И посильней… Таких больше нет нигде, только у нас.
– Да и медведей в Европе уже не осталось, – кивнул Дэвид. – Всех перебили.
– А собачки мои, меделяны, – продолжал Михаил, – к человеку привязываются, как дети. Ну, почти как дети… – поправился он. – Нежные звери, вот кто они такие!
– А можно пару этих – как, ты говоришь, они называются? – ко мне завезти? – заинтересовался Дэвид. – На племя? У меня псарня отличная.
– На кого ты их тут будешь натаскивать? – резонно усомнился Михаил. – На воробьев?
– Да, верно, – неохотно согласился Дэвид. – А я, знаешь, когда маленький был, все ждал, когда мне твой брат, царь, пришлет живого медвежонка. А он так и не прислал.
Наконец в трапезный зал вошел отец Дэвида – новый король Георг Пятый. Приглашенные потянулись садиться за стол.
Едва ли даже самые проницательные из них могли предположить, что эта встреча – последняя в тесном семейном кругу. Мировая война стояла на пороге Европы, Англии, этого зала – истребительная война, которая сокрушит империи и приведет к исчезновению целых династий. До начала этого безумия оставалось четыре года, четыре шага. Одержимый идеей революции сербский националист Гаврило Принцип не научился еще толком стрелять из пистолета, не вступил еще в террористическую организацию «Молодая Босния», а наследнику австро-венгерского престола эрцгерцогу Францу-Фердинанду и в страшном сне не могло присниться, что в балканском Сараево, близ Латинского моста, ему предстоит принять смерть от бандитской пули… Все в нашем лучшем из миров свершается в час назначенный: одержимый Гаврило научится стрелять, «Молодая Босния» направит его на теракт, и эрцгерцог, а заодно и его супруга получат смертельные ранения. Австро-Венгрия предъявит Сербии ультиматум, который не будет выполнен в полном объеме. Начнется война сначала на Балканах, потом в Западной Европе, а в итоге станет мировой.
В Удельном все было готово к появлению на свет долгожданного младенца, но Михаил, спешно вернувшись из Лондона, в тот же день перевез Наташу обратно в город: в Москве ей была гарантирована, если в том возникнет необходимость, срочная и наилучшая медицинская помощь.
Но устройством благополучного разрешения от бремени проблемы не исчерпывались. Вульферт, зная о предстоящем рождении ребенка, продолжал через Фредерикса нажимать на Михаила, требуя все больше и больше отступных. Даже для великого князя, богатого человека, плохо разбиравшегося в финансах, называемые поручиком суммы казались заоблачными. К тому же бесконечная нервотрепка, постоянное беспокойство за здоровье Наташи, ее настроение и утомительные разъезды между Орлом и Москвой привели к обострению язвенной болезни, мучили боли в желудке. На лечение не хватало ни времени, ни сил.
Роды прошли вполне благополучно, Михаил был совершенно счастлив. Его любовь к Наташе лишь крепла, он не мог и недели прожить в разлуке с ней. Своим счастьем он делился в письмах с непреклонным Ники – и сердце венценосного брата дрогнуло. Через четыре месяца после рождения племянника Николай Второй подписал секретный указ, не подлежавший огласке: «…сына состоящей в разводе Натальи Сергеевны Вульферт, Георгия, родившегося 24 июля 1910 года, Всемилостивейше возводим в потомственное дворянское Российской Империи достоинство с предоставлением ему фамилии Брасов и отчества Михайлович». Брасов – по названию имения Михаила под Локтем. Получив отступные до последней копейки, Вульферт успокоился, подобрал коготки и подмахнул развод задним числом – якобы судебное решение вынесли еще до появления на свет младенца Георгия. Все бюрократические формальности таким