Щаз кое-кто у меня отхватит! Не посмотрю, что беременна, тварь.
Ладно бы со мной счёты сводила – ребята причём?
Гадина!
Трясёт всего, в руль впиваюсь, педаль в пол жму, несусь, как угорелый. Так же на всех парах влетаю в ее кабинет – надо же, я ей даже кабинет выделил!
Но сейчас мне хочется гнать ее пинками из этого кабинета. Я не терплю непрофессионализм в людях, а смешивать личное и работу непрофессионально!
Слышите, Маргарита Дмитриевна?
Вваливаюсь в ее кабинет и натыкаюсь на невинный взгляд. Слишком невинный!
Эх, отодрать бы ее за такой финт. Но на эту мысль накатывают образы совсем не экзекуции.
С трудом беру себя в руки и все же рычу ей свои претензии.
Как натурально она хлопает своими ресницами, браво! Швыряю нелепые бумаги на стол перед ее носом, и меня даже трясти начинает от бешенства от этих ее невинных глаз!
Сука. Лживая сука!
– Это подло, Рита! – выплевываю ей прямо в невинное лживое лицо. – Подло за то, что я трахнул другую бабу, устраивать мне подляну и пускать псу под хвост дело моей жизни. Но знаешь что, моя хорошая, я такой подлости не прощаю!
Она вскакивает, смотрит растерянно. Зря она в юристы пошла, ей в актрисы надо было идти!
Минуту она смотрит в договор, изображая, будто видит его впервые.
– Ярослав Олегович, я не…– вяло бормочет она какие-то оправдания.
Неужели она думает, что нашла лоха, который прогнется ради ее милых глаз? Ненавижу, когда меня считают одомашненным, милым лошком! Эта мысль разъедает хуже кислоты.
– Ты! – обвиняюще тычу в бредовые пункты договора пальцем, – похерила все, над чем я так упорно работал!
– Ярослав, – снова блеет невинная овечка, и я срываюсь.
Пощечина звонко шлепает в помещении, Рита дергается и почти падает на стул позади себя.
– Не смей мне врать, дрянь! – ору на нее в бешенстве. Ишь, как невинной обиженной овечкой прикидывается!
– Я не вру! – истерично вопит она в ответ. – Не надо меня бить! – и заходится в рыданиях.
Бить? О, дорогуша, ты не знаешь, что такое бить! Это я так – мозги твои встряхнул.
Манипуляторша! Все девки прекрасно умеют манипулировать нами своими слезами.
Но я на эту хрень не куплюсь. Пусть поплачет – меньше писать будет! Вон, вроде рыдает горько жалобно, а сама из-под ресниц глазками стреляет – проверяет эффективность своей игры. У меня сводит скулы от злости, смотрю на этот спектакль и зубами скриплю. Чем хренью страдать, лучше бы договор переделала нормально! Мне сейчас к заказчику ехать.
– Кончай уже ныть, ненатурально! – рычу я на нее и со всей злости снова сую под нос бумаги, – исправляй, давай!
Мелкая дрянь вытирает слёзы и задирает свой прелестный носик. Щека – та самая, на которой долбанная фарфоровая кожа, – горит огнём, и где-то запоздало цепляет меня виной.
– Хорошо, я исправлю всё, хотя я этого не делала, – гордо заявляет Маргарита. – А вот как вы будете исправлять? – она трогает щёку. – Я не знаю. Знаю только, что сильно пожалеете.
Что, угрозы?
Войны захотела, девочка?! Ой, зря.
Война – это то, что я умею делать лучше всего. Тебе не тягаться со мной.
Но хочешь войны – не плачь. На войне как на войне, Марго.
![]()
Глава 23![]()
МАРГАРИТА
Этого не может быть! Просто невероятно! Даже человек, далекий от юриспруденции поймет всю абсурдность этих пунктов. Но Ярослав пышет злобой, я даже на расстоянии ощущаю исходящий от него жар.
Конечно, когда все то, во что ты вложил силы, душу и долгие годы труда – невосполнимый ресурс, пускают под откос можно не только разозлиться, а вовсе лишиться всяких предохранителей, что я сейчас и наблюдаю – у Ярослава срывает планку, и он страшен в этот момент.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вот сейчас я верю, что он был на войне и убивал людей!
Бам, щеку ошпаривает удар. Бьет ладонью и не со всей силы, не желая калечить. Иначе, я бы сейчас уже валялась в отключке, однозначно.
В голове поднимается гул, щеку жжет, и я оседаю на свой стул позади меня.
Все, что я знаю о Ярославе и его с Фомичевым детище, всколыхнуло во мне искреннюю жалость к мужчине. Господи, бывает ли справедливость? Почему, кто и как поправил важный документ? Ведь он находился в кабинете самого Яра. И доступ к этим бумагам имели только я и он.
Понятное дело, что под подозрение попадаю я. Особенно, после скандала по поводу Анжелии. Но как же презумпция невиновности, господин Демидов? Как же доказательная база?
Но… злость – дурной советчик. И застит глаза. К тому же Ярославу и так досталось в жизни – все тело в шрамах, да не бытовая мелочь, а следы настоящих боевых ранений!
Едва Ярослав выскакивает прочь, разъяренно хлопнув напоследок дверью, я бросаюсь к холодильнику: он у меня в кабинете очень кстати есть – созданы все условия для меня. Достаю лед, приготовленный для моего любимого чая, и прикладываю к пострадавшей щеке.
Нужно успеть предотвратить расползание отека!
Не хочу, чтобы у Ярослава было еще больше проблем. Ну, вспылил, не сдержался, с каждым может быть.
Конечно, совсем убрать след от удара мне не удалось, пришлось маскировать тональным кремом и завешивать волосами.
И, как назло, в офис приехал Фомичев. Этот проницательный мужчина сразу все заметил и распознал.
Мы сталкиваемся с ним в коридоре, и он сразу притормаживает, хочет что-то спросить, но потом его взгляд тяжелеет, темнеет.
Фомичев цепко хватает меня за подбородок и поворачивает лицо пострадавшей щекой к себе, отводит волосы мне за ухо и тихо ругается.
– Ярослав яйца оторвет ублюдку! – со злостью гаркает он, осматриваясь по сторонам, словно желая найти мифического ублюдка.
Я вся сжимаюсь от страха и всхлипываю, отшатываясь.
Фомичев напрягается еще сильнее, даже кулаки сжимает.
– Это сам Яр? – с холодным бешенством цедит он.
А у меня горло сводит от ужаса: что я натворила, из-за меня поругаются лучшие друзья!
Поэтому могу лишь кивнуть в ответ.
Дмитрий Андреевич хватает меня под руку и тащит в сторону кабинета. Здесь, налив воды и усадив на стул, приступает к допросу:
– Рассказывай! – властно требует он.
И я все выкладываю. Все, что знаю сама.
Дмитрий встаёт и нервно ходит туда-сюда по кабинету, не перебивая, а лишь иногда угукая и похрустывая кулаками. Когда я заканчиваю, он останавливается рядом, наклоняется, заглядывая глаза.
Мне всё равно приходится задрать голову, потому что даже в таком положении он намного выше.
– Не переживай, этот сукин сын свое еще получит! – обещает Дмитрий Андреевич, прощаясь и выходя из кабинета.
А я вздрагиваю от этого обещания и начинаю реветь. И так вся на гормонах, а тут еще такое!
Кое-как дорабатываю этот жуткий день – контракт с фарфоровой фабрикой переделываю, перепроверяю три раза каждую букву и отправляю, наконец, Ярославу по электронной почте. Надеюсь, теперь всё будет в порядке. В письме пишу рекомендацию распечатать прямо в офисе Маратканова, чтобы избежать новых эксцессов.
Щека уже почти не болит, и я надеюсь, что мама ничего не заметит.
Вызываю такси, спешно собираюсь.
А, выбегая в коридор, едва ли не наталкиваюсь на мужчину в тёмно-серой форме – такую носят все бойцы в охранном агентстве Ярослава. Чтобы не столкнуться с весьма габаритным и широкоплечим незнакомцем, отскакиваю в небольшую нишу, где стоит огромный вазон с искусственным деревцем. Радуюсь своей миниатюрной конституции – легко спрятаться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мужчина с кем-то разговаривает по телефону, не особо таясь.
Впрочем – таиться тут и некого: и Фомичев и Ярослав давно уехали, девушки из бухгалтерии тоже убежали домой, одна я засиделась допоздна.
До меня долетают лишь обрывки фраз, но и они заставляют напрячься.
Глава 23