– Во-первых, месье, я вас прошу, не называйте меня «дорогой мой».
– Я думаю, что обидел бы вас еще больше, говоря вам «дитя мое», а ведь я видел, как вы росли.
– Вы не видели меня ни маленьким, ни взрослым, месье.
– Я не совсем понял ваше замечание. Как бы то ни было, я буду говорить вам просто «месье», раз вы так хотите.
– Да, хочу.
– Отлично. Вот мы и договорились. Вернемся же к принципу исключенного «третьего». Что вы о нем думаете?
Он действительно думает, что я всего лишь любитель? Может быть, этому «тоже» и не придавалось никакого значения? Поскольку я не ответил, он продолжал:
– Я рад, что вы не впутаны в это дело: с меня бы семь потов сошло, пока бы я вытянул из вас хоть одно слово! Например, один вопрос, который я хотел бы выяснить, мог бы звучать так: вы бываете в этом кругу из-за любви к экзотике?
– Ненавижу экзотику.
– Именно такой ответ можно ожидать от математика.
– Обожаю экзотику.
– И как раз эту реплику мне следовало ожидать от вас.
– И нет ни одной фразы в вашей речи, которую нельзя было бы ожидать от следователя, который в детстве трепал тебя по щеке.
– Ну, видите ли, я не согласен с вами! Кстати, замечу, что вы меня узнали, вспомнили, что я видел вас еще ребенком. Вы тогда учились, я хочу сказать, серьезно учились, если бы мы не заговорили об этом: у друзей есть некоторые преимущества. Как бы то ни было, я не думаю, что моя речь именно такая, какая… и т. д. Я, например, не собирался выводить никакой морали из того, что с вами случилось.
– Спасибо.
– Я не стал рассказывать о страданиях вашего отца, когда он узнал, что вы замешаны в деле, которое называется драмой среды.
– Он, должно быть, обрадовался.
– Напротив, я пытался завести разговор на нейтральную тему, поговорить о чистой математике.
– Но почему бы не разрешить мне уйти вместо того, чтобы заводить разговор? Вместо того, чтобы пытать меня? Вы же видите, что ваши вопросы заставляют меня страдать? К чему эти ваши вопросы? Вы наслаждаетесь своим мнимым превосходством. Подвергаете меня маленькой пытке, той, что в вашей власти, потому что не можете подвергнуть меня другому наказанию. Разве вы не понимаете, господин следователь, что для меня вести беседы со следователем – это пытка? Нет, вы это прекрасно понимаете, и именно поэтому вы настаиваете на том, чтобы говорить со мной о математике. Как будто мне интересно разговаривать о математике со следователем!
– Как любопытно! Вы мне читаете мораль! И вы действительно думаете, что я садист? Я не видел ничего плохого в том, чтобы поговорить о математике со знатоком: мне не часто выпадает такое удовольствие. Как бы то ни было, я не хотел бы продолжать беседу, которая причиняет вам столько страданий. Вы можете идти.
Я встал.
– А, вот еще что. Ваши могущественные покровители также интересуются судьбой мадемуазель Кларьон. Заметьте: я не сказал «девицы Кларьон». На самом деле эта особа принадлежит к превосходной семье, и ее положение немного схоже с вашим, как мне кажется. Такие совпадения в нашей жизни случаются чаще, чем можно было подумать; вы, должно быть, думаете об этом то же самое. Как бы то ни было, в отношении этой девушки я могу вас заверить: ее имя не будет упомянуто, так же как и ваше, и ее не станут больше беспокоить, так же как и вас. Вы не находите, что мы очень любезны?
– А с какой стати меня беспокоить? Разве я виновен? И если бы мадемуазель Кларьон не принадлежала к превосходной семье, как вы говорите, если бы это была просто бедная девушка, вы были бы к ней не столь снисходительны?
– Вот видите! Вот видите! Вы опять читаете мне нотации! Ох уж эти молодые люди!
Наконец я выбрался из когтей этого доброжелательного мучителя. Когда я вернулся с бумагами домой, я нашел там письмо от Одиль и Сакселя собственной персоной. Он поджидал меня, читая «Юманите», что было не совсем во вкусе хозяина гостиницы. Мы поднялись ко мне в комнату.
– Так они вернули вам бумаги?
– Без проблем, – ответил я.
Одиль назначала мне встречу на этот же вечер, но не сообщала ничего конкретного. Я сунул письмо в карман. Разрезал бечевки и распаковал газеты и рукописи.
– Узнали что-нибудь новое о…
– Она тоже вне подозрений.
– Вы поблагодарили графиню?
– И правда. Я об этом не подумал. Она пригласила меня к себе на ужин.
• – Встретимся там.
– Тем лучше. Значит, я должен ее поблагодарить?
– Само собой.
– Я напишу ей «спасибо» на почтовой открытке.
– Хорошая идея. Она будет очень довольна, лишь бы ей понравился вид.
– Выберу какой-нибудь наугад.
– Это самое лучшее.
– Тогда нужно, чтобы я поблагодарил и Англареса.
– Не стоит. Расскажите, как все происходило?
– Это было сплошное мучение: математик из прокуратуры, который знал меня в детстве!
– Вот странное совпадение.
– Он хотел вызвать меня на разговор, увлечь меня доказательством теоремы Ферма, Брувером и принципом исключенного «третьего», но я не поддался.
– Вы правильно сделали. Скажите, а на что он намекал?
– На самом деле эта тема может вас заинтересовать. Речь шла о том, чтобы узнать, есть ли такие математические посылки, которые не истинны и не ложны.
– Не понимаю.
– Если хотите, есть ли такие посылки, истинность которых или ложность которых невозможно доказать. Одни утверждают, что есть; некоторые даже думают, что, должно быть, существуют посылки, для которых можно было бы доказать, что нет доказательств, истинны они или ложны. Между истиной и ложью не исключено нечто третье.
– Это очень интересно, то, что вы мне здесь рассказываете. Я считаю, что в этом ярко проявляется диалектика. Вы нет?
– Мне, реалисту, известно только, что есть истинные посылки и ложные.
– Решительно, Трави, я опасаюсь, что в вас не очень-то много от темперамента революционера.
– Когда-нибудь вы мне объясните, что такое диалектика. Ж. никогда не мог этого сделать.
– Не презирайте Ж. В конце концов, я считаю, что он все-таки прав. Прежде всего – борьба! Ежедневные требования, забастовки, пропаганда.
– Мне кажется, у вас изменилось мнение на этот счет.
– С некоторых пор мои идеи изменились. Я хочу слиться с пролетариатом и стать активистом.
– Англарес, он тоже хочет стать активистом?
– Да.
– Вы начинаете производить на меня впечатление.
– А раньше мы на вас не производили впечатления?
– Вы видитесь с людьми с улицы Насьональ?
– С людьми! С товарищами, хотите вы сказать. Разумеется, я с ними вижусь.
– Они еще верят в дух Ленина?
– Не подшучивайте над ними. Они очень искренни. Очевидно, если бы в партии узнали об их занятиях, их бы немедленно исключили. И партия была бы права.