своими многочисленными предприятиями. Вплотную, а не так как получалось сейчас — урывками, вникая в проблемы лишь поверхностно и судя только по присланным от управляющих сообщениям.
Грешно сказать, но Наденька находила куда больше времени на это, не оставляя при этом еще и домашние заботы. Было время, когда в наш дом потянулись мужеподобные, неприятного вида дамочки, непонятно с кем борющиеся за свои права. Мне это модное ныне течение было решительно непонятно и неприятно. А вот они восприняли назначение Надежды Ивановны председателем правления нашей семейной корпорации, как некий знак. Как символ грядущей победы эмансипации.
— И что, мадам, — невинно поинтересовался я однажды у самой одиозной, самой громкоголосой из ошивающихся в нашей гостиной суфражисток. — По-вашему, женщины совершенно во всем равны мужчинам?
— Ну конечно, сударь! — хриплым, прокуренным голосом заявила та. — Разве в этом могут быть какие-либо сомнения?
— О! Отлично, — деланно обрадовался я. — Справьтесь у Наденьки… Мне кажется, на строительстве железной дороги в Новороссии нам остро недостает шпалоукладчиков.
— Что? И что это должно означать? — опешила та.
— У вас, мадам, появляется возможность доказать всему миру вашу правоту, — вскинул брови и улыбаясь, пояснил я свою мысль. — Женщина укладывающая рельсы… С этаким огромным молотком на плече… Что может быть лучшим доказательством…
К вящему моему удивлению ни одна из бойко выкрикивающих лозунги теток на стройку ехать не захотела. Такое равноправие полов им не нравилось. Они хотели получить только права. Обязанности их не прельщали. А у меня перед глазами стояли коренастые бабищи в оранжевых жилетах, раскидывающие лопатами асфальт перед катком. Апофеоз эмансипации, едрешкин корень.
Впрочем, очень скоро эта банда из нашего дома испарилась. Наденьке просто некогда было заниматься бессмысленным сотрясанием воздуха. У нее на руках было два сына, несколько десятков заводов, фабрик, шахт и приисков. Пароходы, причалы, склады, паровозные депо и многие сотни тысяч работников.
Так что их революционное настроение моя дражайшая половина не разделяла. И в силу воспитания в семье армейского интенданта и кригскомиссара, деньгами помочь делу эмансипации тоже отказалась. Дамочки понесли было по салонам столицы слухи об особенной скаредности четы Лерхе, но и эти сплетни не прижились. В Санкт-Петербурге большие деньги и политика всегда существовали рука об руку. А старом доме на Фонтанке, оставленном покойным Густавом Васильевичем нам с Надеждой в наследство, совмещалось и то и другое. Я был постоянным спутником и соратником Государя Императора, а мадам Лерхе в своих маленьких но твердых руках держала дело на двадцать с лишним миллионов.
В общем, без дела я бы не остался и отставки не боялся. Так сказать, уютное место для отступления у меня было давно приготовлено. Имелись, конечно, сомнения, что теперь будет достаточно моих мелких, по сравнению с державными, коммерческих предприятий. И Долг еще… моральное обязательство перед хорошим другом и Государем.
Одно за другим. Причины и следствия цепляются друг за друга, как вагоны в железнодорожном составе. Чтоб выполнить последнюю волю друга, мне нужна была власть. Причем, я и думать не смел о вхождении в Регентский Совет. Как говорится: не по Сеньке шапка. К тому же прекрасно себе представлял уровень, нет, не значимости — с этим у вельмож, назначенных вершить историю, как раз все было в полном порядке. А вот на счет способности как-то реально влиять на внутреннюю политику страны — тут можно и поспорить. Какие бы циркуляры, какие бы инструкции не сочинялись в высоких кабинетах, всегда оказывалось, что державой правят заместители. Товарищи министров, главы советов при губернаторах и председатели комиссий. Посредники. Последнее звено в бюрократической машине Империи, между господами в генеральских мундирах и шляпах с пышными плюмажами, и серыми, неприметными чинушами — проводниками решений в народ. Они, стоящие за плечами первых лиц государства, чаще всего и являются истинными авторами манифестов и декретов. Это они диктуют писарям в скромных засаленных мундирчиках тексты, изменяющие историю. И мне, в этой Великой армии реальных исполнителей было куда как комфортнее, чем за овальным столомГосударственного Совета, или в душных залах заседаний Комитета министров.
Но чтоб остаться на своем посту, нужно было чтоб Мария Федоровна стала Правителем. Хотя бы — одной из шести членов регентского совета. Что, в свою очередь, могло произойти лишь в том случае, если ее устремления поддержат большинство, хоть сколько-нибудь значимых в политике, Великих князей.
Дагмар, по простоте душевной, или от незнания реалий, искренне мне доказывала, будто бы это вполне реально. А вот я сомневался. Последнее время, я во многом стал сомневаться…
И части из моих сомнений явившийся, наконец, Куломзин принес подтверждение.
— Ну что тебе сказать, мой друг, — сокрушенно развел руками Анатолий, между обязательным ритуалом приветствий и заказом обеденной снеди у почтительно замершего возле стола человека. — Ты как всегда был прав. Днями он явственно выказал тобой неудовольствие.
— Вот как? — вскинул я бровь, когда человек, наконец, выслушал пространные пожелания управляющего канцелярией и удалился. Говорили мы, конечно же, на французском, и длинных ушей свидетеля могли не опасаться. И, тем не менее, оба, словно заразившись вирусом витающих в столичном воздухе вирусов стачек и заговоров, невольно понижали голос.
— Именно что так, Герман. Мне передавали, будто бы он высказался в том роде, что дескать… прости — это его слова, не мои. Дескать, везде этот Воробей, и все-то у него повязаны. И еще, мол, этот идиотский слушок, будто бы все, кто с этим Лерхе приятельствует, мигом становятся весьма состоятельными.
— Так считал Никса, — пробурчал я себе под нос. — И тогда это не считалось идиотским слушком. Что-то еще, что я должен знать?
— О, да. Собственно, за тем я и настоял на этой встрече. Я непременно должен был тебя предупредить. Мне кажется, мой друг, что тебе угрожает опасность!
— Какие-то новые сведения? Я снова приговорен какими-нибудь борцами за Свободу, Равенство и Братство? — улыбнулся я, хотя и был уверен, что подпольщики тут не причем. Я не был уверен, но вполне было возможно, что Анатолий Николаевич и вовсе не был на короткой ноге с генерал-адъютантом и, с недавних пор, графом Империи, Николаем Васильевичем Мезенцевым.
— Какое там, Герман. Какое! Ах если бы тебе грозили только эти недалекие идеалисты. Я Бога бы молил. Но вынужден тебя огорчить. Отнюдь. Я хотел упредить тебя об угрозе иного рода.
— Не томи уже, — поморщился я. — Мнится мне, что раз революционеры тут не причем, то ты станешь говорить обо мне, как о предмете торга для высоких договаривающихся сторон?! Это было бы…
— Так ты знаешь? — воскликнул Куломзин чуть громче, чем довольно для привлечения к нашему столику