Константин Паустовский.
Но вот и Пивань.
Добрались…
Не верилось, но мы и вправду добрались до той чертовой Пивани. За окном трещал мороз, свирепела метель. За снежным пологом – мгла. А здесь тепло и тихо, как дома.
Я смотрел на бешенство стихии сквозь заиндевелое стекло со злорадством: только что, несколько минут назад пурга гналась за нами по льду замерзшего Амура. Не догнала.
Эта станция мало походила на типовые железнодорожные вокзалы. Она, скорее, напоминала теремок из сказки – рубленые деревянные стены в два этажа, башенки на крыше, остроугольные наличники, резьба – чистый экспонат русского деревянного зодчества.
И в нем – теплынь!
Первым делом мы сбросили обувь и принялись растирать пальцы, ступни. Думали – они отморозились. Но в тепле все оттаяло и мы пошли интересоваться нашей дальнейшей судьбой.
– А нет ли у вас гостиницы? – наугад спросил отец.
– Есть, – неожиданно ответила дежурная. – Правда, небольшая.
– Может быть, в ней и два места найдется?
– Найдется. Платите за сутки и отдыхайте на здоровье. Вас не стеснит, если номер будет трехместным?
– Нет, нет. Лишь бы можно было согреться, как следует.
– Ну, хорошо. Вот ваш ключ.
Третий жилец уже был в номере. Сосед, похоже, обрадовался, когда мы, озябшие, с мороза, ввалились в комнату. Об этом, во всяком случае, говорила его широкая улыбка.
– А я уж боялся, что соседей у меня не будет. Придется до утра со скуки помирать. Даже словом перекинуться будет не с кем.
Мы представились. Отец сказал откуда едем и куда, чем занимаемся.
– А вы откуда? – спросил он нового соседа.
В принципе, по одежде человека было видно, откуда он. Выдавал военный наряд. Я в чинах не разбирался, но чувствовал, что он большой начальник.
– Я человек военный, – ответил тот. – Служу в подразделении специального назначения.
– Это армия? – спросил я.
– Ну, что ж мы сразу вопросы… Давайте с мороза пропустим понемногу, а там и поговорим.
Он выдвинул из-под кровати чемодан и принялся выкладывать на стол сверток за свертком. Затем появилась бутылка водки.
Сосед выпрямился, улыбнулся:
– За знакомство не откажетесь?
Борис Григорьевич взял в руку стакан.
– А как сын?
Отец взглянул на меня и кивнул.
– После такого мороза пусть согреется.
Выпили. Я – впервые в жизни на глазах отца.
– А теперь можно и поговорить. – Сосед повернулся ко мне. – Ты спрашивал, армия ли это? Нет, не армия. Я начальник лагеря…
– Какого лагеря? – переспросил я.
– ИТЛ. Это значит исправительно-трудового лагеря.
– Это там, где заключенные? – спросил я, поняв, что приключение наше приобретает какую-то зловещую окраску. Скрываемся, вроде, от тюрьмы, а попали прямо в руки “хозяина”, начальника концлагеря.
– Да, где люди, лишенные свободы.
– Вы заставляете их работать?
– Конечно. Я же говорил “Исправительно-трудовой лагерь”. Значит – исправление трудом.
Посуди сам. Человек хочет есть. Но любой человек – в лагере или не в лагере – должен на еду заработать. Ты идешь в типографию зачем? Чтобы заработать на питание, одежду, жилье. Человек в лагере должен зарабатывать так же.
– Но я иду в типографию по своей воле. Завтра, если захочу, пойду в пекарню работать. А их насильно привели и насильно заставляют делать то, чего они не хотят.
– Тут очень важная разница. Ты – честный человек. Он – преступник. Нарушил закон и закон его наказал. Ограничил его свободу, поместил в специальное место – в тюрьму или в ИТЛ. И, обрати внимание, не просит, а заставляет работать.
– А если его оклеветали, был слабый следователь, суд ошибся – что тогда?
– Эти вопросы не ко мне. Мы не вершим правосудие. К нам привозят людей уже осужденных и наша задача сделать так, чтобы они не разбежались, обеспечить их работой и с ее помощью перевоспитывать преступников.
– А если, например, я скажу, что не хочу работать? Что со мной станет? Будете морить голодом? Я же на хлеб не заработаю…
– Нет, голодом морить не будем. Это противозаконно.
– Но что же будет?
– Мы спросим у тебя: чего же ты тогда хочешь?
– Я скажу, что хочу в кино…
– Хорошо, – скажем мы, – пошли в кино.
Мы усадим тебя в зал, включим фильм. Как положено, с первой части. Когда она закончится, мы начнем ее заново. И так столько раз, сколько тебе понадобится, чтобы ты застучал в дверь и сказал: “Я хочу пойти работать”.
Понимаешь, это не пионерский лагерь. Здесь все жестко.
– Но это жестоко!
– Если бы ты мог поговорить с теми, кто там находится, ты узнал бы, что там сидят убийцы, страшные садисты, грабители, насильники, педофилы. Отребье… Не заслуживают они того, чтобы с ними цацкались.
– Но в лагере есть политические заключенные…
– Они тоже преступники. У них свои счеты с государством. Они тоже нарушили закон и их судил суд. Мы на улице никого не хватаем и не тащим в лагерь. Суд осудил и к нам осужденного прислал. Наше дело исполнять его приговор.
– Вот вы серьезный человек. Наверное, в большом звании.
– Я полковник…
– Да, значит, вы прожили уже большую жизнь. Вам по человечески не бывает жалко какого-то из своих заключеных?
– Бывает. Встречаются очень хорошие люди. Обстоятельства их жизни сложились не в их пользу. Но никто не отнял у них их интеллекта, таланта, уважительного отношения к людям, готовности помочь товарищу по заключению.
Таких людей мне жалко. Но это мое личное чувство. Я переживу его наедине с собой или в семье. Но на службе я человек долга. А долг требует соблюдать закон при любых обстоятельствах.
– Вы наказываете людей?
– Конечно. Если они нарушают порядок, не по людски ведут себя в быту, обижают товарищей по заключению, сажаем в карцер. Там так плохо, что второй раз попасть туда никому не хочется.
– Я понял, что все работают – хотят они этого или не хотят. А что они делают конкретно? Лес валят?
– Лес валят тоже. Но все вместе строят железную дорогу. Мы, кстати, завтра по ней поедем. Ее длина без малого пятьсот километров. Представляешь, сколько требуется рабочих рук, чтобы проложить ее в дикой местности?
* * *
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.
Чего не заработал – не проси.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
Всего вершок – попробуй укуси.
Булат Окуджава.
Через полтора десятка лет мне поручили выступить в мужской тюрьме. Меня провели в большой зал, очевидно, рассчитанный на количество сидельцев в заведении. Он был полон. Я почувствовал себя неуютно, когда увидел перед собой сотни мужчин в