Читать интересную книгу Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

Тарелку на палку уставя, а сею последнюю на нос, крутить будет, палкой артикулы делать бытто мажор и многое протчее проделает, а в заключение горящую паклю голым ртом есть примеца, и при сем ужасном фокусе не только рта не испортит, в чем все убедица могут, но даже и грустнаго вида не покажет.

За сим поручик артиллерии Отрешков 1-й расскажет несколько прекуриозных разсказов из разных сочинений, а в заключение всево, опосля хора партикулярных, воинских песен и припевов гребенских казаков, уважаемые гости, господа офицеры с фамилиями своими, почтительно приглашаются к ужину в сад, в конец липовой аллеи, туды, где в своем месте расположена гарнизонная ротонда.

С почтением афишу сею подписал хозяин собрания и подполковник Александр Денисович Юрасовский».

Копии с этой зазывательной афиши силами штабных писарей были размножены в двенадцати экземплярах, и уже к обеду весь гарнизон — офицеры, чиновники и духовенство крепости и слободы — читали расклеенные на заборах и стенах листы.

Немногочисленные гарнизонные дамы — жены и дочери осевших на Кавказе офицеров, свыше месяца готовившиеся к этому торжественному дню, заволновались.

Уже за три недели до вечера местная портниха армянка «Мадам Мери Ротиньянц из Парижа» была расписана по часам и еле успевала посетить своих требовательных и взволнованных заказчиц, разъезжая на захудалых полковых дрожках, предоставленных ей на это время устроителем вечера подполковником Юрасовским.

Несмотря на то, что верстах в десяти от крепости уже кончались «мирные» и «замиренные» аулы, несмотря на то, что между крепостями, укреплениями и станицами нельзя было двигаться обозам и оказиям без сильного прикрытия, несмотря на то, что весь Кумух, вся Табасарань, Авария и Андия глухо волновались и ежеминутные стычки с горцами грозили перейти в длительную и тяжелую войну, несмотря на все это, дамы, занятые мыслями о предстоящем веселом празднике, позабыв и горцев, и ожидавшуюся персидскую кампанию, и окружавшие опасности, горячо и заботливо готовились к нему.

Уже в пять часов вечера к штабу, в главном зале которого должна была состояться «пантомимная пиэса», стали стекаться любопытные. В большинстве это были отставные, административно поселенные здесь солдаты и их семьи. Мастеровые, армяне со своими неразговорчивыми, закутанными в платки женами да городские кумыки, достаточно обрусевшие вокруг русских полков и успешно торговавшие с ними. Горцы, приехавшие на базар из близлежащих аулов и заночевавшие здесь, казаки, драбанты, персы-чернорабочие, вместе с нестроевыми и штрафными копавшие землю на казенных работах и прокладывавшие военные шоссе. Звонкоголосые мальчишки, туземные менялы, маркитанты и гулящие женщины — все шли сюда, чтобы, рассевшись на траве и на камнях под окнами здания, глядеть, как в большом доме будет веселиться начальство.

Съезд начался поздно. И суетившийся, взволнованный возложенными на него обязанностями штабной адъютант подпоручик Петушков не раз растерянно сбегал вниз, ожидая на «парадном» гостей. Его завитая и припомаженная полковым куафером, кантонистом Цыпкой голова потеряла лоск, и развившиеся от беготни и волнения волосы намокли от пота. Он поминутно подносил ко лбу надушенный платок, стирал капельки выступавшего пота и, срываясь с места, носился по зданию, стараясь поспеть и к музыкантам, и на кухню, и за кулисы, туда, где среди крепостных актрис была его, как он, значительно вздыхая, любил повторять, «душенька Нюшенька» — крепостная балерина и наложница полковника князя Голицына, которую вместе со всей труппой возил за собой князь, уже с полгода назад прикомандированный из Петербурга к войскам Кавказского корпуса.

— Гос-с-поди!.. — в тысячный раз простонал считавший себя несчастным подпоручик, выглянув из окна. — Никого!.. Черт знает что такое! Ведь через полчаса прибудет его превосходительство… — Он тоскливо оглянулся по сторонам и, желая сорвать на ком-нибудь накопившуюся досаду, внезапно накинулся на прибивавшего к полу ковер солдата: — Ты чего расстучался, чертова харя!

Солдат испуганно вскочил и, вытягиваясь, быстро-быстро заморгал глазами, но шум приближающихся по лестнице шагов обрадовал адъютанта, и он опрометью кинулся к двери.

— А-а… ну, слава богу… — заглядывая вниз, сказал он. — Наконец-то хоть один пожаловал. А я уже совсем было встревожился.

— Словно ты не знаешь нашей гарнизонной аристократии. Ведь у них прийти раньше другого почитается пропащим делом. Моветон! — рассмеялся вошедший и, оглядывая зал с четырьмя зажженными люстрами, с рядами стульев и скамей, с массою прибитых к полу и развешанных по стенам ковров и паласов, слегка прищурился и удовлетворенно сказал: — О-о! А у тебя, брат Петушков, устроено не худо!

Подпоручик расцвел. По его вытянутому лицу пробежала довольная улыбка.

— Это что! Вот ты погляди, как мы ротонду разукрасили. И цветов, и ковров, и мутаков, и шелку, и все это в таком ласкательном взору антураже исполнено, что просто сказка! — захлебываясь, скороговоркой заговорил он. — А над столами люстры с восковыми свечами, над ними флаги, а надо всем царский вензель «Н» весь в огне, но огонь, ты имей на сие внимание, зажигается не сразу, а к моменту тоста за великого государя. Вокруг вензеля свечи в лампионах, а от них восковой шнур, и прямо ко мне. Понимаешь? Моя выдумка! Я гляжу на Юрасовского, и, как только генерал подымет тост и скажет слово, все «виват!», «ура!», гимн, а тот мне глазом знак, — я и зажигаю шнур. И вензель весь в огнях и сияниях, а за окном, в саду, в парке, под окнами ракеты!! Понимаешь? Мельницы вертящиеся, хлопушки в три огня, зеленый, синий и красный, и все в этот момент! А? Правда, дивно? Моя выдумка. Кабы не я, нет сумнения, этот тюфяк Юрасовский сего в разумение б не взял.

Он огляделся по сторонам и, принижая голос, сказал:

— А там, — указывая на чуть колыхавшиеся суконные кулисы с двуглавым орлом посреди, — там что-о-о!! — Подпоручик в восторге даже закатил сузившиеся глаза. — Чу-до! Прямо, мон шер, чу-до, и больше ничего. Девки-ахтерки в газу, понимаешь, здесь да тут вот прикрыто совсем маленьким тюником, а остальное…

Он даже присвистнул, но, заслыша подкатившие к парадному дрожки, топот копыт и отдельные голоса, заторопился:

— Бегу, мон шер, после доскажу, а нет, так лучше я потом тебя в каморку сведу, что рядом с уборной. Поглядишь, как ахтерки одеваются. — И уже на бегу, делая серьезные глаза, подпоручик сказал: — Но, чур, Небольсин, на мою Нюшеньку глаз не запускать… Не позволю!!

Его длинная фигура пронеслась через зал и исчезла в дверях.

Небольсин, тот самый поручик, что в сумерках заходил к ушедшему в караул Родзевичу, засмеялся и, слегка покачав головой, прошел к окну и стал глядеть вниз на освещенное парадное, у которого толпилась праздная, любопытная толпа. Копошилась наводившая порядок полиция. Налаживая инструменты, продували трубы и флейты музыканты, стучали колеса подъезжавших экипажей и звонко топотали подковы коней.

Съезд уже начался, и под трепетным светом лампионов и свечей заколыхались широкие поля дамских шляпок, послышались уверенные приближающиеся голоса кавалеров, звон шпор, смех, отдельные возгласы. Съезд начался, и подпоручику Петушкову не было больше основания волноваться.

Глава 6

Сад был странный и необычный. Такой, какого он не видел еще ни разу до сих пор. Круглые и звездчатые газоны с оранжевыми цветами, на которых сидели бабочки с изумрудными головками и веселыми золотыми крылышками. Высокие пальмы гордо разбросали свои мохнатые кроны, над кустами персидской сирени и желтыми чайными розами зеленые пчелы и юркие шмели носились в солнечных бликах, отливаясь радугой золотой пыли. Черный негр, страж таинственного сада, стоял у врат с серебряной алебардой в руках, но когда удивленный Родзевич остановился перед ним, он увидел, что вместо человеческой головы у негра была птичья, с загнутым клювом, слегка напоминающая голову какаду.

Он скосил один глаз на изумленного Родзевича и молча, с видимым почтением, откинул в сторону алебарду, делая приглашающий жест.

Дивная неземная музыка огласила воздух, и очарованный ею поручик, держась рукой за сердце, ступил через порог, идя по блестящей ледяной, окаймленной снегом дорожке, посреди одуряющего запаха жасмина, сирени, роз и настурций. Сильнее заколыхались чайные розы, громче запели райские птицы, сидевшие на ветвях, и очарованный, полный любовного трепета Родзевич бросился вперед, к беседке, над которой пышный плющ затейливо обвил кудрявые ветви в дорогой для него вензель — С и Н — «Нюшенька и Станислав»…

Но ноги не повиновались, и, скользя, расползались по льду. Было почему-то холодно и неловко, а гипсовый амур, сидевший над входом в беседку, вдруг нагло рассмеялся и, отбросив в сторону свой колчан, встал и, вырастая и преображаясь, превратился вдруг в полковника князя Голицына и, грозно поводя пальцем перед самым носом поручика, гневно сказал: