Странное дело! Никто больше не говорил о Сашкином проступке. Вспоминали все что угодно, только не сорванный урок. Минуя следствие, ораторы докапывались до причины. И отрыли ее наконец. Расшифровали: Кобзарь — самолюбивый зазнайка да и формалист порядочный.
Когда Сашка вгорячах крикнул: «Могу больше не быть старостой! Кого побаиваться-то!», никто не стал его упрашивать. Наоборот, отставка Кобзаря была принята с явным удовлетворением. Мы вывели его из состава учкома. Других наказаний решили не применять — и этого с него хватит.
Летучку довела до конца Оля Бабушкина, новая староста класса.
Спокойный разговор
По установившейся привычке я рассказал Василию Степановичу о последних событиях в классе и попросил его хотя бы на время переставить мои уроки так, чтобы я мог присутствовать на арифметике. Большой сторонник взаимных посещений уроков, он охотно согласился и, поколдовав над расписанием, продиктовал мне нужный вариант. На прощание он поостерег меня от новых обсуждений учителей в кругу ребят и посоветовал как-то поднять авторитет Тины Савельевны в классе.
— Разве оттого, что черное назовете белым, оно побелеет? — возразил я.
— Нет, конечно, — согласился Василий Степанович. — Но вы дождетесь, что однажды ребята потребуют дать им другого математика.
— Ну и дать, если потребуют. Нельзя же работать, там, где тебя не хотят. По-моему, при коммунизме останется одно наказание: посылать человека на работу, чуждую его призванию. Это и будет каторга. А учитель и воспитатель не по призванию — уже и сегодня дважды каторжник. Лично я решил твердо: доработаю, до конца года и, если ничего не получится, уйду из школы.
Василий Степанович снял очки, протер стекла концом галстука и, любуясь своей работой, проговорил с усмешкой:
— Надо смотреть на мир сквозь чистые стекла… Вы-то, может, и уйдете, а Тина Савельевна останется. И заменить ее некем.
— А почему школы не объявляют конкурс на замещение, как это делают институты? В городе сколько хочешь учителей.
— Сколько хочешь — это не значит, каких хочешь. Вы на сухом месте разуваетесь. А брод рядом. Дело в том, что школа как сапожник без сапог. Всех снабжает кадрами, только о себе не побеспокоится. Если бы каждая школа края выявляла бы и посылала в свои пединституты хотя бы по одному педагогическому дарованию — лет через двадцать и такие, как мы с вами, умники не выдержали бы конкурса на замещение. Эх, что там говорить!.. Много мы знаем песен, да голоса не оперные. Поэтому давайте-ка лучше заниматься самодеятельностью. Походите к Тине Савельевне да обойдитесь с ней поласковее, думаю, польза будет. И с Кобзаря глаз не спускайте. Разжалованные чины чаще всего глупеют.
Дня через два я попросился к Типе Савельевне на урок. Она подозрительно осмотрела меня, словно я собирался пронести в класс бомбу, и молча поджала губы. Это означало, по-видимому, что она со мной в ссоре и не желает разговаривать. Я повторил просьбу и в оправдание сказал, что меня, как начинающего, все опытные учителя пускают к себе. И потом я ведь прошусь в свой класс.
— Идите, если уж вам так хочется, — смилостивилась Тина Савельевна. — Но учтите: Кобзаря я в класс не пущу, пока он не извинится.
Ох, уж эти извинения из-под палки! Кому они нужны?!
— Он и так пострадал, — попытался я вступиться за Кобзаря. — Его разжаловали из старост.
— Подумаешь! Страдалец! Не надо было назначать такого хулигана старостой!
На этом диалог оборвался. Мы вошли в класс. Сашкина парта пустовала. А ведь только что на русском он был. И Сомова нет. Вместе удрали. Я прошел к последней парте, покинутой хозяевами. Тина Савельевна поздоровалась с классом, неторопливо заполнила журнал и, окинув строгим оком опущенные головы, остановилась на той, что совсем ушла в плечи.
— Иванова! Иди к доске и напиши домашнее задание.
Леночка встала, виновато захлопала глазами и разразилась скороговоркой:
— Тина Савельевна, честное слово, я решала-решала задачку, но она никак не решалась. Даже утром папа…
— Садись! Два! Горохов!
— Не сделал.
— Садись! Два! Васнев!
— Тина Савельевна, я…
— Садись! Два. Уткина.
— Тина Савельевна, я не до конца…
— Воронов!
— Не решил.
Генка даже не встал.
Тина Савельевна, оторвавшись от журнала, одарила его светом своих очей. Немного света досталось и мне. В моментальной вспышке я успел прочесть: «Вот каких лентяев и невежд вы воспитал!»
Демонстрация продолжалась. В том, что урок строился специально для меня, сомнений не оставалось.
— Поднимите руки те, кто сделал задачу! — потребовала Тина Савельевна.
Медленно, через интервалы, потянулись вялые руки. Восемь человек всего.
— А остальные?
По классу пошел гул.
— Трудная задачка. Тина Савельевна. Мы таких мало делали.
Тина Савельевна, опершись о край стола согнутыми пальцами, медленно встала, аккуратно пригладила загнувшийся край длиннополого черного костюма и, оглядев ястребом свои несчастные жертвы, сказала:
— Для пятого «Б» не трудная, а для вас трудная задача. Поменьше надо по улицам бегать и безделушками заниматься. У вас в голове только одни развлечения. Вот еще уроки срывать — мастера. А поработать…
Шесть минут Тина Савельевна вместо работы популярно излагала свою точку зрения на плодотворную работу. Устав от тирады, она вызвала к доске Малинина. Борис бойко написал задание. Те, что не сделали, едва поспевая за ним, перенесли задачку себе в тетрадь.
Борис получил «пять». Потом учительница минут десять спрашивала Вову Радченко и поставила ему четыре. Еще одну четверку заработал Юрка за пример. Выставив восемь оценок и выполнив таким образом норму, Тина Савельевна перешла, наконец, к работе с классом. Она назвала номер задачи и велела ее решать самостоятельно. Но через несколько минут вызвала к доске Красюка. Он почему-то решал вслух, и большинству класса не оставалось ничего другого, как «самостоятельно» писать задачу вслед за Валеркой.
Звонок застал Красюка на предпоследнем вопросе.
— Дорешайте сами, — заторопилась Тина Савельевна и, отобрав у Валерки мел, написала в углу доски номер задачи на дом.
Урок закончился. Ребята вставали и уходили из класса, не попрощавшись. Видно, так было заведено.
— Ну, теперь вы убедился, какая работоспособность вашего класса, — сказала Тина Савельевна, когда я вслед за ней вышел в коридор. — Вы все видел своими глазами.
— Я хотел бы поговорить о том, чего не видел.
— О чем это? — насторожилась Тина Савельевна.
— Я не видел ни одной вашей улыбки за весь урок.
Тина Савельевна чуть было не улыбнулась. Но привычка, как говорят, вторая натура, поэтому последовал выговор без улыбки.
— Я вам не артистка какая-нибудь, чтобы улыбаться во время работы.
— Как раз артистки редко улыбаются, когда изображают учителей. А вот в жизни никак нельзя дать урок без улыбки. На своем опыте убедился.
— Подумайте! — Тина Савельевна все-таки скривила свои тонкие некрашеные губы. — У вас даже опыт есть.
Мы вошли в учительскую. Я подвинул стул к дивану, на который села моя собеседница, и машинально полез за сигаретами.
— Сколько раз вам говорили не курить здесь, — поморщилась Тина Савельевна.
— Извините. Тоже опыт.
— И очень неудачный.
— Сошлюсь на чужой. Виктория Яковлевна, например, совсем не теряет времени на перекличку, опрос, внушения. У нее весь урок ребята работают; в конце она выставляет самым активным оценки. А у вас…
— А у меня все по методике. Организационный момент, проверка заданного, опрос, раскрытие темы урока и домашнее задание. Что было не так?
— Все было так.
— А что до вашего сравнения, то я и так знаю, что у Виктории Яковлевны вам все нравится. Это не секрет.
Тина Савельевна торжествующе вскинула короткие белые брови.
— Тина Савельевна, а мне хочется, чтобы и вы мне очень нравились.
— Отдавайте отчет своим словам! Я вам не девчонка!
— Я имел в виду вашу методику. Тина Савельевна.
— Не я ее выдумала и не вам ее осуждать. Ваше дело учиться.
— Чему? Как за урок поставить пять двоек?
— Невыполненное домашнее задание оценивается двойкой.
— Но ведь, кроме пострадавших, с задачей не справились еще человек двадцать.
— Что же вы хотите, чтобы я всем выставила отрицательные оценки? В данном случае двойка имеет воспитательный характер.
— Скажите лучше — карательный. Из строя выводится каждый седьмой и расстреливается на месте. Это же методика офицера-карателя.
— Что? Что вы сказал?! — Тина Савельевна выхватила из кармана носовой платок, служивший ей компрессом. — Как вы смеете оскорблять такими словами советского педагога! Мальчишка! Кто вы такой, чтобы делать мне замечания? Директор? Завуч?