А вот другой пример. Он тем более удивителен, что в данном случае догадаться о таящейся угрозе по выражению лица или положению тела было просто невозможно. Однажды, весенним днем, Мунэнори любовался в своем саду цветущими вишнями и пребывал в удивительно безмятежном расположении духа. Позади него, как и положено по обычаю, стоял слуга с поднятым вверх мечом. И вдруг Мунэнори пронзило ощущение близости беды; он огляделся по сторонам, но не заметил ничего необычного. Он перешел в другую комнату и сел, погруженный в тревожные думы; за спиной его вновь встал слуга. На вопрос слуги о том, что его беспокоит, Мунэнори ответил:
«Когда я наслаждался в саду видом цветущих вишен, я вдруг почувствовал дуновение опасности. Я быстро собрал все свое внимание, но не увидел около себя врага. Не была ли это галлюцинация? Если да, то мне нет оправдания. Это непростительно. Я отдал много лет (тогда ему было уже около шестидесяти) постижению искусства фехтования и считаю умение распознавать признаки, предшествующие движениям противника, воплощением данного искусства. Если же ощущение близкой опасности оказалось лишь галлюцинацией, значит, мой уровень мастерства далек от должного».
И тогда слуга пал ниц и признался, что пока Мунэнори любовался цветущими вишнями, у него промелькнула мысль: «Если бы я ударил господина сзади мечом в тот момент, когда он забылся, то даже мой господин, Мастер меча, не имеющий себе равных, не смог бы отразить нападение» (Сугавара).
Здесь важно отметить два момента. Во-первых, главной целью изучения и практики фехтования является не только овладение искусством меча, но и развитие духовных качеств человека. Необходимо учитывать «японско буддийский» контекст искусства фехтования. Если человек рождается в определенной семье, имеющей традиционный род занятий (в нашем случае — самурай), то этим исполняется «божественное», или кармическое, предначертание. Воину суждено следовать пути и исполнять свой долг. Если ему удастся это, то он сможет исчерпать собственную судьбу. Совершенство в каком-либо деле есть прежде всего личное совершенство. Кроме того, безупречность понималась шире, чем просто необходимый набор умений: человек обретал превосходные качества — предельную чуткость и ясность ума. Взаимосвязь этой ясности ума с дзэнскими учением и практикой мы рассмотрим ниже.
Во-вторых, центральной для концепции искусства фехтования Мунэнори является «философия разума» — еще одна составляющая состояния «ощущения опасности». Смысл ее в том, что разум человека должен уподобиться зеркалу, дабы никакие пятна (то есть идеи, чувства) не замутняли его способности к непосредственному восприятию окружающей действительности или внутреннего состояния противника. Если разум-зеркало закрыт собственными переживаниями, надеждами, страхами, ощущениями и раздумьями, человек перестает ясно чувствовать то, что происходит вокруг него, будь то опасность или настроение противника. Мунэнори на протяжении многих лет занятий фехтованием никогда не забывал о самодисциплине, поэтому разум его, свободный от подобных «пятен», позволил уловить даже мимолетную мысль слуги об уязвимости хозяина.
МИЯМОТО МУСАСИ
В качестве вступления к рассказу о жизни Миямото Мусаси (1584-1645) можно привести слова Эдвина Рейс-хауэра из его предисловия к роману Эйдзи Ёсикава «Мусаси»:
«В мирную эпоху самураи могли позволить себе отказаться от столь ненавистного им огнестрельного оружия и вновь взять в руки традиционный меч. Однако поскольку возможностей использовать меч в битве стало немного, боевые навыки постепенно превратились в боевые искусства. Теперь главное внимание в фехтовании уделялось внутреннему самоконтролю и духовному совершенствованию, а не боевой эффективности, тем более, что проверить последнюю на практике было трудно. Так появилась мистика меча, более похожая на философию, чем на военное искусство».
Мы уже отчасти говорили о качественных изменениях в фехтовании, но жизнь и судьба Мусаси дают нам возможность увидеть, как они воплотились в конкретном человеке. Никакого внезапного перехода от поединков насмерть к проповеди «просветления через фехтование», конечно, не было. Но было постепенное обращение Му-саси-свободного ронина, жаждущего померяться силами с каждым, кто вызовет его на бой, или самому бросить перчатку любому, в Мусаси-художника, каллиграфа и испытавшего влияние дзэн философа и государственного деятеля. Считается, что первый период его жизни заканчивается после драматического поединка с Ганрю. Вся же остальная жизнь — это жизнь мастера-мудреца.
Сам Мусаси всегда говорил, что родился в деревне Миямото (провинция Харима) в 1584 году. Отец его также занимался фехтованием. Очень быстро молодой Мусаси овладел всем, чему его мог научить отец, между ними стали возникать ссоры, и вскоре Мусаси покинул отчий дом и отправился в странствие. Он отличался прямым воинственным нравом, никогда ни при каких обстоятельствах не отказывался от поединка и думал только о совершенствовании своего искусства. Особенно его интересовала техника фехтования двумя мечами одновременно — с длинным катана в правой руке и коротким мечом в левой — хотя описания его современников свидетельствуют, что в поединках он часто пользовался и классическим ударом двумя руками. Именно так он расправился с Ганрю.
Мусаси был личностью неординарной во всех отношениях. Современникам казалось, что он имеет прямо-таки врожденную неприязнь к чистоте тела. Согласно всем описаниям, он любыми путями избегал мытья, как будто оно могло привести к роковым последствиям, и ходил в грязной и рваной одежде. Даже в последние годы жизни, когда он несколько помягчел и согласился, после мятежа Симабара (1637-1638), занять должность у одного даймё, он являлся на аудиенцию к своему господину Хосокава Тадатоси одетый в короткий полуплащ (хаори) и длинную рубашку (хакама), с длинными, спутанными и нечесаными волосами.
Сугавара полагает, что слова Мусаси, сказанные им на склоне лет другу, позволяют понять, почему он ходил в таком неряшливом и отталкивающем виде. Когда друг пришел к нему, смертельно больной Мусаси лежал в постели. Друг начал что-то говорить, но Мусаси, казалось, не слушал его, погруженный в свои думы. Вдруг он вскочил, задрал со лба волосы и закричал: «Посмотри на это! Посмотри на эти рубцы экземы, которые у меня с самого детства... Я не могу бриться (от лба до макушки, как все самураи). Я не могу завязывать волосы в узел!» Сугавара делает предположение, что, возможно, именно этот врожденный недостаток психологически повлиял на Мусаси и заставлял его чувствовать себя изгоем среди самурайского сословия.
Кроме того, скитальческий образ жизни Мусаси мог стать следствием как его собственного раннего боевого опыта, так и состояния всего японского общества в первые годы после битвы при Сэкигахара в целом. Похоже, что Мусаси, которому тогда едва исполнилось шестнадцать лет, принял участие в сражении, причем на стороне проигравших. Ёсикава утверждает, что его, раненого, вытащил с поля боя Такуан Сохо, дзэнский монах, впоследствии пользовавшийся значительным влиянием при дворе сёгуната в Эдо. Если так, то Мусаси ничего не оставалось, как вступить на тернистый путь ронинов — тех, чьи хозяева были лишены владений пришедшим к власти Токугава, и потому потерявших место службы — и пытаться прожить своим мастерством фехтования.
Быть может, такая судьба и подходила ему, прирожденному одинокому волку. Он стал странствующим фехтовальщиком, неустанно совершенствующим свое искусство и готовым принять вызов от любого. Мы читаем о многочисленных поединках, проведенных им за эти годы. Порой он сражался с внешне превосходящими его противниками, но ему всегда удавалось выйти из поединка Целым и невредимым благодаря отточенной технике владения мечом и, что не менее важно, необычной тактике, которая всегда приводила соперников в замешательство. Он часто являлся на поединок позже назначенного времени заставляя тем самым противника терять спокойствие и хладнокровие.
Незадолго до своей смерти Мусаси написал «Книгу пяти колец», в которой обобщил свой богатый опыт, накопленный во многих поединках:
«С молодых лет мое сердце питало склонность к Пути стратегии. Мой первый поединок состоялся, когда мне было тринадцать лет. Тогда я победил воина синтоистской школы по имени Арима Кихэй. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я одолел известного воина Тадасима Акияма. Когда мне был двадцать один год, я отправился в столицу, где участвовал в поединках со многими мастерами и ни разу не потерпел поражения.
Впоследствии я путешествовал из провинции в провинцию и мерялся силами со стратегами многих школ, и при этом, проведя не меньше шестидесяти поединков, не уступил ни одному из них».