Читать интересную книгу История его слуги - Эдуард Лимонов

При этом мы поцеловались и обнялись, дотянувшись друг к другу со своих стульев. Впрочем, она тут же освободилась.

— Сейчас, сейчас, я тебе что-то покажу! — внезапно вскрикнула она и ринулась прочь из кухни. Вернулась она с книгой большого формата. «Это моя любимая книга, — сказала она и стала быстро-быстро листать страницы. — Иди, посмотри!» — потребовала она. Я переместился на стул рядом с Дженни и заглянул.

Там не было текста, только рисунки. Рисунок за рисунком художник изобразил последовательно, как война уничтожает все человечество, и остаются только мужчина, женщина и цветок. И жизнь начинается сначала, и появляются снова революционеры и солдаты, и война опять уничтожает весь мир, за исключением мужчины, женщины и цветка.

— На! — сказала Дженни, захлопнув книгу и протягивая ее мне. — Дарю тебе! Чтобы ты помнил, чем все это кончается. Если я буду иметь ребенка, я хочу, чтоб он был счастлив, — опять всхлипнула Дженни. — А ты, Эдвард!.. — она вскочила и заколотила кулачками по моей спине.

Так мы беседовали и обнимались, а после восьми стали приходить гости. Парти определенно удалось. Многие из более чем тридцати приглашенных никогда до этого не пробовали русской еды, для них это была экзотика. Со мною каждый из гостей выпил по рюмке водки. Я никому не отказал и в результате, очевидно, напился, так как потом так и не вспомнил, как же окончился вечер.

* * *

Очнувшись, я не сразу сообразил, где я. Только оглядевшись, через несколько минут понял, что нахожусь в комнате Дженни. В богатых домах никогда не знаешь, сколько времени и какой сезон года. Аэркондиционер работал всю ночь и нагнал такого холоду, что и внутренние ощущения ассоциировались с зимой. Было полутемно, шторы были опущены на окнах, и только в щели пробивался свет непонятно какого времени года. Я кое-что вспомнил и брезгливо поморщился.

«Я всегда был бедный, и некрасивый, и невысокий. Во всяком случае не из тех, к кому женщины бросаются сами. А теперь еще у меня не стоит хуй», — безжалостно подумал я. Пожалуй, слишком безжалостно и излишне определенно, но зато честно.

Неудачное утро после неудачной ночи. «А теперь еще у меня не стоит хуй», — повторил я про себя, и опять поморщился. «Тебе нужно обратиться к доктору, я хочу показать тебя своему доктору», — вспомнились слова Дженни.

Сегодня после урока танца, оттанцевав своим животом, она пойдет к доктору и скажет ему: «У меня есть бой-френд. Он мне нравится, но у него не стоит член». Это произойдет в 2:30 или в 3 часа дня. И тут же она расскажет доктору мою «историю болезни», то, что она знает обо мне: «У него было детство без матери. До 15 лет воспитывался и рос среди солдат. Первой его женщиной была проститутка. Последние два года он имел секс только с мужчинами. Он не говорит, сколько ему лет, но я думаю, что около 30».

С ее кровати до меня донеслись звуки, приблизительно соответствующие облизыванию пересохших губ. Она уже не спала. И среди ночи она много раз не спала. Это делает ей честь, хотя она и не касалась меня и ничем стену, возникшую между нами после единственной моей малоудачной попытки выебать ее, разрушить не пыталась. Или если пыталась, то маловыразительно.

Впрочем, какое-то количество минут я все-таки пробыл в ее, как это место пышно именуется, «лоне», или еще более идиотски «влагалище» (продолжите ряд, если хотите, — «чудовище», «страшилище»…). Я вложил, да, но долго продержаться там не пришлось. Ничего циничного, ничего особенно возбуждающего — двадцатилетняя девушка, с чистым, слегка тяжеловатым телом, приспособленная рожать детей, любить мужа. Свежая молодая грудь, длинная красивая шея, все свежее, гладкое. Пизда, пожалуй, несколько более обширна, чем это необходимо…

И я, урод, вместе с ней проснулся на другой, но рядом стоящей кровати. Бессильный урод. Тело у меня не уродливое, напротив — темное и сухое, но внутри… Боже, внутри одна нервность, патология и ужас…

Так я отчаивался, тихо лежа, и в то же время думал, а как же Рена — румынская танцовщица, как же объяснить тогда мои зверские многочасовые ебли с нею? Ведь прошло всего несколько месяцев, как я перестал ебаться с нею, что ж я вдруг за это время заболел? Я не верил, что я больной. Наверное, что-нибудь другое, скажем, временное отталкивание от Дженни. Привыкание? Да-да. Период привыкания.

Я не успокоил себя, но очень неловко ушел в то утро в свой отель, отступил в дыру, стесняясь даже смотреть на Дженни. Мужская гордость, знаете. Нет ничего более мучительного, чем ущемленная мужская гордость. Хуй не стоит, или хуй маленький — испепеляющие открытия для мужчины, даже открытие ребенком в первый раз существования смерти не сравнится по своему ужасу с этими проблемами. Я был подавлен. «Хуй не стоит». И никакие, здравые, нужно сказать, ссылки на зверскую еблю с Реной и другими, чуть более отдаленными по времени существами женского пола, помню, меня не успокоили, хотя и пролили несколько капель бальзама на рану.

В элевейторе со мной подымался старик, я случайно взглянул на него… Бррр! Ухо — кровавая язва в струпьях, тронута язвами и щека. Полноса сгнили. «И как только таким экземплярам позволяют свободно разгуливать по улицам и отелям», — подумал я. И тут же мелькнуло в голове ироническое: «Вот у него, наверное, стоит, как дубина, и всегда». Я даже рассмеялся своему собственному черному юмору.

Я не звонил Дженни два дня. Позвонила она сама.

— Приходи, у меня есть для тебя сюрприз, — сказала она своим обычным или даже, как мне показалось, несколько лукавым голосом.

Я пошел. Другой бы не пошел, я же всегда иду, даже если впереди позор. Я смелый, или, может, я глупый, я иду.

Сюрприз. Сюрпризом оказалась анкета доктора Кришны, в общей сложности вопросов, наверное, триста, можете себе представить, я не преувеличиваю. Индийский жулик хотел знать все о пациенте, чтобы потом легче было устраивать свои индийско-цыганские фокусы. Ты уж и забыл, что там в анкете писал, а он вдруг ласково объявляет, глядя тебе в душу своими проницательными глазами: «А вот у вас, господин, дядя по матери был алкоголик, или бабушка по отцу была сумасшедшая…» Несмотря на хуевые мои дела, я очень смеялся, читая анкету, смеялась и Дженни, однако строгим тоном заявила все же, что завтра с утра мы первым делом начнем заполнять анкету.

В доме, с точки зрения Дженни, еды не было, и потому мы пошли в ресторан. С моей точки зрения, холодильник был полон и можно было просуществовать на имевшиеся в доме продукты добрых несколько недель. Но я с ней не спорил, у нее было сознание американской девушки, я же был писатель-иностранец, борющийся с нуждой.

В ресторане Дженни вдруг расклеилась, стала жаловаться на боль в спине, и мы вернулись домой очень скоро. Чувствуя свою вину, я предложил своей неебаной подружке массаж, как бы в виде компенсации, и мы отправились в ее комнату, я, честно говоря, со страхом.

* * *

Наутро об анкете она не вспомнила, я тоже, потому что я выебал ее тогда, и по меньшей мере три раза. «Что случилось с тобой, Эдвард?» — спрашивала она счастливо, отправляясь утром в душ. А ничего, думаю, просто прошел обычный сумбур чувств.

Она счастливо распевала в душе, я прислушивался к голосу Дженни, лежа в постели таким себе ленивым мужчиной, одна нога свесилась вниз, и подводил итоги. Итоги были неутешительные. Я вдруг впервые четко и ясно понял, что я Дженни не люблю (я Дженни не люблю) и любить никогда не буду.

Мне очень хочется влюбиться — я это понимал, — до смерти хочется. Дженни мне симпатична, но физически даже ее тип мне не подходил. Ебаться она не умела, во время ебли лежала огромным горячим бревном — мать-самка, ожидающая, когда в нее вольют сперму. Есть, наверное, мужчины, которым подобные экземпляры нравятся и их возбуждают, но не меня, увы. Она явно была мамой, и ебать ее мне даже было как бы стыдно, как маму родную ебать. Может, в прошлом рождении она была моей матерью?

Хотя все три раза ебал я ее довольно долго, я не верю в то, что она имела хотя бы один оргазм. Мне ничего, конечно, не стоило, скажем, полизать ей пизду, и она бы, наверное, кончила, но для того, чтобы лизать пизду, нужно этого хотеть по меньшей мере, а с ней мне этого не хотелось. Хотя несколько раз в моей жизни я рисковал лизать пизду даже проституткам.

В Дженни совершенно не было эротики. Она была здоровое животное, здоровое, несмотря на ее постоянные недомогания и жалобы, то на боль в спине, то в желудке, или «вирджайне», как она говорила; но Марфа должна рожать детей и печь хлебы, а блудить идут к Марии Магдалине…

Так я лежал и размышлял в полудреме. Дженни вышла из душа. «Lazy boy! — сказала она слюнявым голосом, каким она, наверное, говорила с детьми, когда была гувернанткой и бэбиситером. — Пора вставать, хватит лениться. Сейчас я спущусь на кухню и приготовлю нам кофе и прекрасный завтрак. Любишь ли ты оладьи с кленовым сиропом и жареным беконом? Я приготовлю оладьи с кленовым сиропом и жареным беконом, а ты вставай и иди прими душ».