Многие из владельцев усадеб были весьма далеки от православия, идеи Просвещения и влияние аристократической среды отводили церковной службе и духовенству чисто внешнее, декоративное значение. Церковное влияние ограничивалось порою традицией бывать у обедни в воскресенье и праздничные дни и приглашать священника и дьякона на семейные торжества, в душе посмеиваясь над малообразованным сельским духовенством.
Однако при довольно небрежном отношении к православию и пренебрежительном отношении к духовенству дворяне видели большую привлекательность в том, чтобы быть похороненными в своих имениях, на лоне природы и в ограде церковной.
Дом, церковь и погост объединялись усадебным садом. Сад – важнейший элемент в символике новоотстроенного в усадьбе мира, он напоминал об Эдеме, соединял плоды рук человеческих с природой, был наполнен воспоминаниями о событиях мировой истории, христианской и античной мифологии. В глазах сведущего человека каждое растение в усадебном саду или оранжерее имело свое глубокое значение: яблоня содержала намек на грехопадение, кедр – олицетворение красоты и благородства, плющ – знак бессмертия, жасмин – невинности и чистоты, дуб – силы и добродетели, анютины глазки – воспоминание и созерцание, розы – любовь… В усадебном парке вы бы не увидели осину – мрачное дерево, с которым связано воспоминание об Иуде-предателе и его страшной смерти; трепетание ее листвы воспринималось как трепет ужаса при воспоминании самого растения об этом событии. Воспетые Буниным липовые аллеи в дни цветения наводили на мысли о райском эфире. Беседки, водоемы, пруды, мостики, гроты, пещеры, ручьи, «диковины» – в изобилии были разбросаны умелой рукой декоратора-садовника по парку.
Поветрия моды определили два основных типа усадебных парков – регулярный и пейзажный. Первый, родиной которого была Франция, господствовал в России в XVIII столетии. Регулярный парк отличала стройность и симметрия как отдельных элементов, так и всей композиции в целом. Аллеи парка веером расходились от партера, разбитого перед фасадом главного дома. Центральная аллея замыкалась на берегу пруда террасой и лестницей с гротом, а боковые аллеи завершались круглыми беседками. За парком мог быть выкопан пруд – далее простирался лес. С конца века на смену регулярному приходит английский тип пейзажного парка, создатели которого стремились подражать природе. Пейзажный парк давал больше простора для наполнения его пещерами и гротами, статуями нимф у источников, беседками в различных стилях. Умело поправляя природу, создатели парка имитировали «первобытную дикость», давая возможность глазу отдохнуть от прямых и точных линий, и посетитель чувствовал себя «естественным человеком» эпохи Просвещения.
Статуи в парке также несли особый смысл. В большинстве, они изображали античных богов и героев, иногда – владельцев и посетителей усадьбы, широко распространена была практика возведения обелисков – в память о предках или в знак посещения усадьбы высочайшими особами. Глубокий аллегорический смысл, пронизывающий все существо усадьбы, диктовал и набор персонажей, в честь которых возводились статуи. Античные боги теряли свои личностные черты и становились символами: Афина – мудрости, Сатурн – времени. Просвещение добавило и своих героев – аллегорические скульптуры изображали Науку, Добродетель, Искусства, Чувства…
Путешествие в деревню
Мы привыкли к мысли о том, что усадьба населена – в ней жил помещик с семьей, челядью, слугами и дворовыми. На деле множество усадеб Центральной России большую часть времени года стояли пустыми – хозяева жили в столицах, губернских городах или за границей. Переселение начиналось летом, а осенью караван с помещичьим добром и припасами отправлялся обратно в город. Постоянно жили в деревне отставные (как отец Лариных), помещики-заводчики или малоимущие (однодворцы). Впрочем, далеко не каждая дворянская семья ежегодно проводила лето в усадьбе: «Отец мой всякий раз говорил, что в этом году он уедет рано, что ему хочется видеть, как распускается лист, и никогда не мог собраться прежде июля. Иной год он так опаздывал, что мы совсем не ездили» (А. И. Герцен. «Былое и думы»). Однако большинство дворян начинали приготовления весной и в мае отправлялись в дорогу.
Врата столичны затворились,Все скачут жить по деревням,С театром, с балами простились,Обман наскучил их очам.Природа всякого искусстваХудожных рук ценней стократ.В полях все нежит наши чувства;В Москве – все маска и наряд.Князь И. Долгоруков, 1790 г.
Путешествие в деревню представляло собой нелегкую задачу. Даже в первой четверти XIX в., когда дороги были более менее обустроены, а разбойники в центральной части России обузданы, путешествие в усадьбу или наоборот, из усадьбы в столицу, было делом нелегким:
К несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогонов дорогих,Не на почтовых, на своих,И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.А. Пушкин. «Евгений Онегин»
Обоз помещика был громоздким. Согласно известию бытописателя М. И. Пыляева, обоз богатого барина не отличался по длине от железнодорожного состава. «Нам недоставало лишь нескольких слонов, чтобы изобразить индийскую армию», – замечает англичанка К. Вильмонт, спутница знаменитой Екатерины Дашковой во время ее путешествия на 8 экипажах из Москвы в калужское имение Троицкое.
Что же везли в деревню? Вот описание выезда богатого помещика из книги М. И. Пыляева: «Первая фура была нагружена „Московскими ведомостями“ и грудой сочинений в прозе и стихах, поднесенных помещику его почитателями. За библиотекой следовала кухня на трех повозках; за кухней ехали пять поваров: француз, итальянец, немец, русский и поляк; далее следовало десять поваренков, еще далее ехали доктор и цирюльник. В остальных экипажах находились актеры, актрисы, стихотворец, плясуны, музыканты, живописец, чтец, письмоводитель, горничная, камердинеры, парикмахеры, два шута; потом следовал гардероб барина и барыни…» Право же, теперь вполне понятна ирония Вильмонт – богатый русский барин со своей свитой действительно напоминал какого-нибудь мелкого султана. Каждый из членов свиты имел свои обязанности, например, стихотворец ознаменовал путешествие сочинением оды «Аллегорическое шествие Аполлона и Дафны в село Талантов».
Ну вот и конечная цель путешествия. Человек возвышенного склада души был взволнован при возвращении в родное поместье – ведь большинство дворян выросли в усадьбах: «Я не мог довольно насытить зрения своего, смотря на ближние наши поля и все знакомые мне рощи и деревья. Мне казалось, что оне приветствовали меня, разговаривали со мною и радовались моему приезду. Я сам здоровался и говорил со всеми ими в моих мыслях», – пишет известный сельский хозяин и мемуарист Андрей Болотов. Для детей ежегодный приезд в усадьбу был не только праздником, но и новой вехой взросления. Герцен, уделив проникновенные строки своему родовому поместью, пишет и об этом: «…Периодические возвращения к тем же предметам наглядно доказывали разницу внутреннего развития. Другие книги привозились, другие предметы занимали…»
Итак, в поместье возвращался барин. С ним была его семья – жена, дети, обычно престарелая тетка, реже – мать. С детьми находились дядьки, гувернеры (при сыновьях), гувернантки, учителя – чаще всего иностранцы. Однако этим штат домочадцев не исчерпывался. У состоятельных дворян жили компаньоны и компаньонки (при барыне) – обедневший отставной чиновник или офицер, приживалки-родственницы, старухи-богомолки. До середины XIX столетия додержался обычай содержать шутов и дураков, восходивший к моде при царском дворе XVII в. Такие типы красочно описаны Тургеневым и Достоевским. Это было население небольшой империи помещика, его «двор» и приближенные – ниже стояли подданные – дворовые и крепостные крестьяне.
Русская литература изображает дворовых без снисхождения. «Вино и чай, кабак и трактир – две постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете… Как же не пить слуге, осужденному на вечную переднюю, на всегдашнюю бедность, на рабство и на продажу?..» (А. И. Герцен). Тот же автор указывает и на другую черту дворовых и крепостных – по-детски простодушное отношение к жизни и своему положению. На этом основывался патриархальный характер власти помещика над крепостными, сходный с властью московского царя над подданными. «Нынче нет больше на Руси усердных слуг, преданных роду и племени своих господ, – пишет незадолго до отмены крепостного права Герцен. – Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару Божию, не как искус, а просто от того, что он беззащитен…»