Читать интересную книгу Экономические провалы - Василий Кокорев

Тринадцатый провал

После открытия железных дорог, соединивших хлебородную площадь России с морями Балтийским, Черным и Азовским, а Москву с Кавказом, Одессой, Киевом, Харьковом и Волгой, и т. д., несмотря на то, что дороги стоили слишком дорого, и втянув нас в злополучные заграничные займы, наложили на Россию страшную тяжесть погашения этих займов, - государственная роспись, трудами и заботливостью М.Х. Рейтерна и с помощью развития промышленности от устройства дорог, стала приходить в равновесие, так что выход из угнетенного состояния, в котором находились наши финансы, потрясенные Крымской войной, представлялся возможным. В таком положении прошло три или четыре года (74-77), так что мы могли через 20 лет после разрушения Севастополя сводить концы с концами и, погашая сделанные займы, могли, наконец, жить, не делая нового накопления долгов. Вдруг это благоприятное положение рухнулось.

Наступившая в 1877 г. Восточная война потребовала чрезвычайных расходов, породив неизбежную необходимость в новых займах, уничтоживших надолго равновесие государственной росписи, достигнутое 16-летними усилиями М.Х. Рейтерна, который, видя здание свое, как он сам выражался, разрушенным силою внезапных военных бурь, оставил министерство финансов.

Таким образом, на другой же день после заключения Берлинского трактата, окончилось деятельное министерство Рейтерна, оставив отрадным по себе воспоминанием: сеть железных дорог, распространенный кредит посредством образования коммерческих банков, учреждение многих промышленных обществ, установление золотой пошлины с привозных товаров и многие примеры заботливости об охране полезных предприятий от расстройства. Горькое воспоминание выразилось в накоплении внешних долгов, к чему привела свирепствовавшая тогда во всей своей лютости ересь воспрещения кредитоваться у народа посредством уплаты за его труд беспроцентными государственными бумагами. Но, чтобы при этой ереси выйти из затруднения и создать железные дороги, надобно было министру финансов быть не просто приходорасходчиком, а финансовым техником (это нами отмечено в 7-м провале); а иначе могло случиться то, что сделанные займы израсходовались бы на другие надобности, и тогда мы бы оказались и в долгах, и без дорог. Хотя во время этого министерства акцизная система с вина спаивала русский народ и уничтожение опекунских советов приводило к обнищанию большинство помещиков, но оба эти бича вышли из-под пера фирмы "они" до начала министерства Рейтерна, а последний бич начал свое действие еще во время министерства A.M. Княжевича. Министерство это, как переходное от старых порядков к новым, отличалось своею неустойчивостью; но вполне непонятным остается то, каким образом во время твердого министерства М.Х. Рейтерна могли, взамен опекунских советов, образоваться для помещиков мышеловки в виде земельных банков.

Затем мы не будем касаться хода дел после Восточной войны, во время трех министерств (С.А. Грейга, А.А. Абазы и Н.Х. Бунге), потому что нанесенный Восточною войною разгром русских финансов отнимал всякую возможность к устойчивым и созидательным действиям, сопряженным с денежными затратами, и все финансовые мероприятия поневоле относились к одной только заботе: как бы тянуть течение финансовой жизни изо дня в день, спасаясь в денежных затруднениях то мелкими экономиями, то разными налогами, то предоставлением иногда хода дел просто на волю судьбы, продолжая притом на несметную гору прежде сделанных займов громоздить еще новые бугры долгов, в виде золотых и железнодорожных рент.

Сохраняя в "Экономических провалах" народные и общественные отзывы о современном течении экономической жизни, нельзя не отметить, что назначение А.А. Абазы было приветствовано во всех слоях общества выражением полной уверенности в поправлении русских финансов.

Нет надобности говорить подробно о мелких финансовых ошибках, после Восточной войны, не имевших разрушительного влияния на многие годы и возможных к исправлению во всякое время. Такие ошибки не то, что внешние займы, поражающие силу народной жизни почти на целое столетие. Эти легко исправимые ошибки заключались в налогах: на страхование, на получение наследства, на доходы от купонов процентных бумаг и на употребление дрожжей при печении хлеба. Сочинение таких крохоборных налогов ясно определяло крайнюю нужду, но в то же время было странное противоречие этой нужде, выразившееся в отмене акциза с соли, отчего правительство потеряло с лишком 10 млн. в год чистого дохода, а народ получил облегчения на каждое лицо по расходованию денег на соль с небольшим по 1 коп. в месяц[ 8 ]. Затем сожжение беспроцентных кредитных билетов, производимое на дворе Государственного банка, одновременно с объявлениями того же банка о подписке на новые процентные займы, ясно доказывало, что мы еще не освободились от идолопоклонства Ваалу, т. е. западным финансовым теориям, и что от язвы этой нас не могли исцелить ни бедствия войны, ни очевидная и осязательная трудность жить с массою сделанных нами займов.

В конце концов, все свелось к тому, что Восточная война, удесятерив наше финансовое расстройство, оказалась гораздо труднее, следовательно и дороже, в смысле денежных затрат, чем предполагали; последствия же войны не только ни в чем не проявили добра и пользы ни нам, ни тем, за кого мы воевали, но даже завершились самым оскорбительным для России проявлением неблагодарности и предательства со стороны тех, за кого проливалась драгоценная русская кровь. Будь все это (хотя бы даже на 1/10 долю против совершившегося) ведомо вперед, то, конечно, не явилось бы желания начинать войну, терять сотни тысяч доблестных воинов и входить в колоссальные долги для того, чтобы придти к обеднению и политическому уничижению.

Но настоящий описываемый провал имеет целью доказать, что все неудачи были предсказаны заранее, за 10 лет до Восточной войны, точно так же ясно, как за 12 лет до Крымской войны было предсказано, что война под Севастополем будет неизбежна, если мы не соорудим железной дороги из Москвы к Черному морю, прежде устройства ее между столицами.

Да, горестные события 1877 г. были пророчески предречены. Был один человек, который все это предвидел и, зная, что война России с Турцией должна неизбежно возникнуть, предлагал еще в 1866 г. приступить к таким действиям, которые расчистили бы наш путь к Востоку и сделали бы войну легкою и плодотворною для всех славянских племен. Этот знаменательный исторический человек, выражавший в себе гражданина, вельможу, полководца, поэта (по широте государственных воззрений), был фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский.

С боязнью подхожу к изложению слышанных мною от князя Барятинского слов, выражавших его взгляд на Восточную войну (за десять лет до войны), и боязнь эта основана на весьма естественном опасении - недоверии читателей к моим словам. И как тут быть доверию, как не показаться каждому не только странным, но даже невозможным, чтобы фельдмаршал князь Барятинский вел с каким-то казанским купцом разговор о взглядах своих относительно подготовления России к Восточной войне за десять лет до начала самой войны? Вот почему, прежде изложения разговора с князем, я считаю необходимым очертить те подробности, из которых сложились доверие и доброе расположение ко мне князя Барятинского.

Во время наместничества князя Воронцова я был откупщиком на Кавказе (в Ставропольской губернии) и в приезд князя Воронцова из Тифлиса в Петербург был приглашен к нему, в дом его в Малой Морской. Князь сказал мне, что для довольствия войск, при выходе их из Ставропольской губернии в мирные и немирные аулы, т. е. за черту откупа, он не желает брать откупного вина, находя, что это вино дорого по случаю платимых за откуп сумм, а будет иметь своего подрядчика для заготовления вина прямо из приволжских губерний, и затем, предположив обратиться об установлении этого порядка к министру финансов (графу Вронченке), желает наперед знать, не повлечет ли это нововведение какой-либо претензии со стороны откупа. Я отвечал, что откупу нет никакого дела до потребления вина вне откупной черты, если только при возвращении войск в Ставропольскую губернию это вино не будет маркитантами ввозимо в пределы откупа; а дабы остатки вина, могущие быть у войскового подрядчика, не затруднили его в хранении, то их всего удобнее сдавать в казну по той цене, по какой министерство финансов покупает вино для Ставропольской губернии.

Мысль эта так понравилась князю Воронцову, что он, выразив намерение в этом смысле переговорить с графом Вронченкою, назначил мне через несколько дней у него побывать. При вторичном моем появлении к князю он объявил, что министр финансов согласен брать в казну остатки вина, и затем предложил мне быть войсковым подрядчиком по заготовлению этого вина, чтобы уничтожить всякое столкновение с откупом. Отказавшись от поставки вина, по неимению в Закавказском крае никаких дел, и выразив мое мнение, что в Тифлисе найдутся желающие заготовить вино с Волги через Астрахань, я уверил князя, что никаких столкновений с откупом не будет и что я напишу об устранении всяких пререканий нашему управляющему в Ставрополе, Акатьеву. При этом князь сказал: "Я слышал об нем очень много одобрительного от Заводовского[ 9 ], а теперь буду иметь случай на деле убедиться в его свойствах". На ,это я заметил, что прошу позволения сказанные его сиятельством слова передать Акатьеву и тем самым поставить его в приятную необходимость снискать его благорасположение. При этом князь вдруг обратился ко мне с вопросом: "А нет ли у вас в Ставрополе другого дельного человека, вроде Акатьева, которому бы я мог частным образом давать разные поручения по сближению мирных аулов с немирными, путем гражданского завоевания последних, посредством развития знакомства и торговых интересов?" - "Нет, ваше сиятельство, наши откупные деятели очень односторонни и на такие поручения совсем неудобны; а позвольте мне рекомендовать вам такого фактора для сближения, который никогда ничего не перепутает, а будет постоянно основывать хотя и медленную, но прочную связь сношений". - "Желаю, очень желаю, - сказал князь. - Рекомендуемый мною фактор - просто русский самовар. На западной границе мы сходимся с соседями иногда на пиве, а на восточной можем всегда сходиться на самоваре, который азиатцы до такой степени любят, что при появлении самоваров в мирных аулах туда станут ездить из аулов немирных, чтобы рассиживать долго и пить чаю много, обобщаясь в это время разными беседами". - "Мне нравится эта мысль; пришлите мне в Моздок десятка два самоваров разных размеров". - "Позвольте удесятерить это количество в том предположении, что и этого будет мало". Вероятно, самовары ни в чем не сделали ошибки и подвигали вперед вопрос о сближении нас с горцами; потому что через год я получил от давнего моего знакомого, И.Ф. Золотарева (бывшего при наместнике чиновником особых поручений по части, кажется, восточной дипломатии) письмо о высылке к прежде отправленным 150 самоварам еще 350 штук[ 10 ]. Самовары эти образовали благоприятные обо мне разговоры на Кавказе и вложили в мысли будущего наместника князя Барятинского (состоявшего тогда, кажется, начальником штаба при князе Воронцове) первое семя доброго обо мне мнения.