— Я об острой хирургической патологии загораюсь, — хмуро и тупо повторил он.
— Ну, опять двадцать пять. Рвота была? — Альфия осматривала Настин язык и, казалось, уже не обращала на Диму внимание.
— Нет! — Настя отрицательно покачала головой.
— А мне она сказала, что была!
Дима беспомощно огляделся по сторонам, как бы желая найти подтверждение своим словам. Все сидели, отвернувшись от него, как нахохлившиеся птицы, и делали вид, что не слушают. Только Оля Хохлакова недвусмысленно подмигивала ему одним глазом.
— Тебя никто не бил? Головой не ударялась? — продолжала расспрашивать Настю Альфия.
— Нет.
Альфия закончила осмотр. Повернулась к Диме.
— У вас еще вопросы будут?
— Нет.
— Тогда пойдемте. — Альфия направилась к выходу, но Дима не пошел за ней. Дождавшись, когда ее стройные ноги скроются за поворотом, он сел к Насте на постель, еще теплую после Альфии. Помолчал немного и тихо спросил:
— Ты что, обманула меня насчет рвоты?
Настя перевела взгляд с потолка на его лицо. При этом тень от ее длинных густых ресниц красиво упала на бледные щеки.
— Я не специально.
— Не специально? А как?
Дима весь подобрался, как сеттер, выследивший утку. Он был готов услышать что угодно и поверить всему. Настя слегка поманила его к себе пальцем.
— Я не хочу здесь лежать. Я не больна. Я ненавижу эту ужасную больницу! Мне кажется, я ненавижу все больнице на свете. Я должна выписаться отсюда. Ты понимаешь?
Он согласно кивнул. Ее слова упали в благодатную почву. Она хочет выписаться! Так это же прекрасно, замечательно, восхитительно! И он просто обязан ей в этом помочь. Только как?
— Давай я все-таки снова посмотрю твой живот. Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты мне веришь?
Настя внимательно посмотрела на него и осторожно подняла на животе платье.
Володя
Альфия убедилась, что Сурин за ней не пошел, и это привело ее в ярость. Как он посмел? Хорошенькое начало! Она велит ему идти, а он и в ус не дует! Альфия вся вспыхнула, как весенний мак, отчего ее синие глаза еще больше засверкали, и решила, что высказать все, что она думает по этому поводу, может только одному человеку — ее признанному всей больницей кавалеру и другу Владимиру Михайловичу Бурыкину. Поэтому, еще раз оглянувшись и увидев, что коридор по-прежнему пуст, Альфия, рассерженно стуча каблуками, вышла из своего отделения, поднялась на этаж и напористо нажала на кнопку звонка.
Дверь сразу открылась, будто доктор Картошка стоял за дверью и ждал, когда Альфия о нем вспомнит.
— Как ты узнал, что это я? — Она переступила порог его отделения, как своего собственного.
— Я всегда чувствую, когда ты еще только поднимаешься по лестнице, дорогая.
Альфия прошла в его кабинет, расположенный прямо над ее собственным, и с размаху плюхнулась в широкое кожаное кресло.
— Володя, есть у тебя коньяк?
— Для тебя, Алинька, все что угодно.
Картошка вытащил из шкафчика бутылку хорошего коньяка и с удовольствием плеснул по рюмкам.
— Твое здоровье, родная!
— Боже, как пафосно, — Альфия выпила коньяк залпом. — Нет, Вова, подумай только, ну и молодежь нынче пошла! — Она вытянула длинные ноги, закатила глаза и картинно скривила губы. — Взялся черт знает откуда, я ему еще ставку отдала, и долдонит, как попугай на птичьем рынке: «Я хирург, я хирург! Я психиатрию не знаю, но никого слушать не буду!» Не хочешь — катись отсюда к чертовой матери!
— Алечка, не надо так страшно ругаться. Дай черту отдохнуть, зачем ты его беспокоишь? Твоему личику это не идет. — Доктор Картошка подсел к Альфие на ручку кресла и нежно обнял ее за шею.
— Володя, отстань! Мне сегодня не до нежностей. Из меня просто искры летят, так я зла!
— Ну вот и не надо злиться, дорогая! Скушай лучше конфетку! Или вот яблочко!
— Ничего не хочу! — Она закрыла коробку, чтобы не смотреть на конфеты. — Представляешь, я с этим типом ехала сегодня в автобусе. Ты, наверное, видел.
— Не только видел, но и ревновал. — Володя решил налить себе чаю.
— Так не к чему было! — Альфия вдруг поймала себя на том, что как будто оправдывается. — Ну, пошутила с ним немного, в таком стиле, как я люблю.
— Он не скончался на месте от твоих шуток?
— Даже не подумал! Ну, подпустила я немного этакой сладкой жути, пококетничала минуток пять. Вот и все! Но я никак не ожидала, что Саня присватает этого хирурга ко мне в отделение!
— Подумай сама, к кому же еще наш дорогой Александр Борисович мог направить на учебу молодого специалиста, как не к тебе — нашей единственной умнице и красавице. — Володя говорил, а сам нежными, сильными движениями массировал ей шею. — Но все-таки я не понял, что же такого этот парень сделал?
— Он меня не послушал!
— Да как он смел?!
Альфия жалобно добавила:
— Он гнет свою линию.
— В чем?
— Считает, что у девчонки Полежаевой какая-то хирургическая патология.
— Алечка, хочешь, я убью этого придурка?
— Уймись, Володя! — Альфие все-таки было не до шуток. — Ты сегодня приторен, как эти дурацкие конфеты. — Она резко встала и одернула платье. — Мне пора! Пойду, начищу ему все-таки нюх!
Она направилась к выходу, но вдруг остановилась, обернулась и посмотрела Картошке прямо в глаза:
— На душе как-то неспокойно, Володя! Не понимаю даже, в чем дело. Будто что-то отвратительное должно случиться.
Бурыкин спросил уже серьезно:
— Но ты посмотрела эту больную?
— Конечно.
— И ничего не нашла?
— Абсолютно. Но все равно у меня какое-то тягостное предчувствие, от которого невозможно избавиться…
— Тогда, может, четверть таблеточки? У меня есть французские, — предложил Владимир Михайлович.
— А чем собираешься потчевать?
Альфия взяла с его ладони кусочек блестящей облатки с крошечной таблеткой, желтевшей в воздушном гнезде. Перевернула и прочитала название на обратной стороне.
— Ну уж нет. Лучше обыкновенного пустырника тресну. — Она задумалась, и в памяти ее всплыло нахальное, как ей показалось, лицо непрошеного новичка. — Каков все-таки гусь! Журнал «Психиатрия» ему, видите ли, старье!
— Да плюнь ты на него! — Картошка убрал таблетку назад и смачно прихлебнул чай. — Помается он у тебя месяца три, а потом или сам смоется куда-нибудь, или попросишь Саню его забрать от тебя.
— У меня такое ощущение, что это все как-то не к добру! — Альфия задумалась. — Кстати, а сколько сейчас времени?
Картошка посмотрел на свои дорогие наручные часы.
— Почти четыре.