В Йеллоустонском профилактории Лобова встретил психолог-обсерватор, плотно сложенный мужчина лет тридцати пяти, в добродушных голубых глазах которого так и лучился рекламный лозунг: "В здоровом теле - здоровый дух!" У него были замедленные, четко прорисованные движения сильного и уверенного в себе человека и типично прибалтийское имя - Ян Кирсипуу. Крепко пожав руку Ивана, он усадил его в плетеное кресло, скрипнувшее под тяжестью литого лобовского тела. А сам устроился напротив, спиной к широкому, во всю стену окну, выходящему в разреженный, полный световых прогалов и полян парковый лес. Без паузы, словно продолжая ранее начатый разговор, Кирсипуу начал рассказывать о состоянии Лены, избегая медицинских терминов. Он говорил о Лене доверительно и заботливо, как о своей младшей сестре, и это Ивану понравилось. Но ему не очень понравился цепкий, оценивающий взгляд, которым Кирсипуу с профессиональной бесцеремонностью словно ощупывал его лицо и который жил особой, тайной жизнью, независимо от добродушной улыбки психолога и смысла произносимых им слов. Характеризуя состояние Лены, Кирсипуу использовал примеры из обыденной жизни, пользовался историческими аналогиями и литературными параллелями. Он обратился даже к фольклору и хорошо поставленным баритоном пропел: "Извела меня кручина, подколодная змея. Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я". И хотя Кирсипуу тут же уточнил, что это лишь фоновая аналогия, что Лена конечно же не догорит, а восстановится, и все дело лишь в сроках ее выздоровления, Иван все-таки с некоторой неприязнью к пышущему здоровьем психологу подумал: "Тебя-то кручина конечно же не изводит". Живущий отдельной жизнью, оценивающий взгляд психолога споткнулся об эту мысль, точно Лобов высказал ее вслух. Оборвав свою речь, Кирсипуу улыбнулся, улыбнулся не вообще, а персонально Ивану.
- Я выгляжу непростительно благополучным, не правда ли?
Иван на улыбку не ответил, подумал и довольно хмуро признал:
- Правда.
- Откровенность делает вам честь. - Кирсипуу теперь поглядывал на Лобова с любопытством и, пожалуй, с уважением. Но это видимое благополучие - залог моего успеха при работе с теми, кто пытается разлюбить жизнь. И как только я, психолог-обсерватор, почувствую, что меня начинает изводить кручина, - тут в голубых глазах Кирсипуу мелькнула сталь клинка, - будьте покойны, я немедленно подам рапорт об уходе с обсервационной работы. Буду считать, что профессионально не пригоден.
Слово рапорт он произнес с ударением на последнем слоге, как это принято у летного состава космофлота, дав тем самым понять Лобову, что и он, Кирсипуу, повидал космос и не всегда сидел обсерватором в земных профилакториях. Молчаливо признавая справедливость сказанного, Иван поклонился. Посматривая на Лобова с прежним уважительным любопытством, Кирсипуу вдруг спросил:
- Скажите откровенно, так ли уж нужна вам моя консультация о биофобии?
Теперь улыбнулся Иван, дотошно прочитавший перед визитом в Йеллоустон о биофобии все, что было доступно его пониманию, но в тонкостях этой путаной болезни так до конца и не разобравшийся.
- Нужна. Но не теперь.
- Простите?
- Сначала я бы хотел встретиться с Леной. Я знаю ее лишь в состоянии летаргии и, честно говоря, плохо представляю, как она выглядит в жизни. Мне хочется просто, если хотите, по-родственному, поговорить с ней. Ведь она наша крестница! А уж потом я выслушаю все, что вы найдете нужным мне сказать. И выслушаю внимательно.
Кирсипуу согласно кивнул, выжидающе глядя на Лобова. Но Иван молчал, полагая, что и без того был многословен. И хотя пауза затягивалась, он спокойно выдержал оценивающий взгляд психолога-обсерватора.
- Что ж, - решил наконец Кирсипуу, поднимаясь на ноги, пусть будет по-вашему. Рискнем!
- А в чем риск? - уточнил Лобов, поднимаясь вслед за ним.
Кирсипуу взглядом одобрил этот вопрос и пояснил:
- Лена может неадекватно отнестись к вашему появлению. В известном смысле, для нее вы, командир "Торнадо", - живое воплощение Орнитерры. А Лена ненавидит этот ядовитый мир!
- Я и сам его ненавижу, - холодно сказал Лобов. - Не беспокойтесь, Ян. Если проблема только в этом, то все будет в порядке.
Лену Иван отыскал в аэрарии, располагавшемся на открытом воздухе среди старых раскидистых сосен, какими они вырастают на свободе, когда не мешают друг другу. Здесь было уютно, как в родном, с детства знакомом доме. Пахло хорошо прогретой землей, увядающей травой и хвоей. Ленивый ветер гладил вершины сосен, путался в длинных иглах и лишь иногда, совсем обессилев, падал на траву. Светило по-вечернему нежаркое желтеющее солнце, в бледно-голубом, как бы выцветшем небе неслышно парили шапки и башни облаков. Лена в светло-сером брючном костюме спортивного покроя полулежала в шезлонге с книгой в руках. Она не то не заметила Лобова, не то не посчитала нужным обратить на него внимание. Поэтому Иван задержался в некотором отдалении возле пахучего темно-зеленого куста можжевельника.
Лену он узнал не без труда. Конечно, Иван и не пытался пользоваться воспоминаниями о спасенной ими девушке, балансировавшей между беспробудным сном и уже необратимой смертью. Лена тогда была больше похожа не на живого человека, а на не очень искусно сделанную фигуру для музея с медицинским уклоном в целях иллюстрации последствий летаргической болезни. Прежде чем лететь в Йеллоустонский профилакторий, Лобов познакомился с голографиями Лены, хранившимися в космофлотском, пока еще очень кратком досье на ее имя. Лена Зим, полулежавшая в шезлонге с книгой в руках, была похожа на веселую восемнадцатилетнюю девушку, изображенную на голографиях, не больше, чем ее заметно более старшая по возрасту сестра. Или даже ее молодая мать! Таких, похожих на нынешнюю Лену молодых матерей в двадцать третьем веке было предостаточно. А ведь Лене было всего девятнадцать лет!
Когда Лобов приблизился, Лена и не подумала оторваться от книги, хотя вряд ли она по-настоящему читала ее: за все время, что видел ее Иван, она ни разу не перевернула страницы. Поздоровавшись, Иван негромко представился:
- Меня зовут Иван Лобов.
Лена опустила книгу на грудь и некоторое время равнодушно разглядывала стоявшего перед ней крупного сильного человека. У нее было удлиненное, ничем не примечательное лицо с довольно правильными мягкими чертами, бело-матовая кожа с акварельным румянцем на щеках, волнистые коротко стриженные русые волосы и спокойные карие глаза.
- И что вам угодно, Иван Лобов?
- Я командир патрульного корабля "Торнадо", посланного на Орнитерру.
В карих глазах Лены отразилось некое сильное движение души, и похожее и в то же время не похожее на страх: они расширились и снова стали спокойными, пожалуй, усталыми карими глазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});