Трехлетка не собирался допустить чужаков на свою территорию без борьбы. Когда по моему зову Расти, Дасти и Скреч спустились с дерева и, скорчившись, испуганно прижались к моим коленям и зашипели, — он угрожающе зарычал. Подняв с земли палку длиной фута в четыре, я не отступил ни на дюйм, когда медведь встал в боевую стойку. Честно говоря, я пожалел, что не принял предложения Ред-Ферна взять ружье. Я не хотел, чтобы медведь понял, какое он произвел впечатление. Глядя прямо ему в глаза, я медленно поднял палку и издал индейский клич, которому меня научил отец. Это обратило молодого медведя в бегство. Когда его настигла палка, ударив по жирному круглому заду, он завопил, будто его убивают. Я следил за ним, когда он кругами продвигался к нашей стоянке, опасаясь, как бы он не натворил чего-нибудь в отместку.
Когда мы гуськом спускались на болотистую равнину, я заметил, какая нетвердая тут почва под ногами, Я думал, что она пружинит благодаря торфу и толстому ковру мха сфагнума. Скреч не плелся позади, как до пожара, а вприпрыжку бежал впереди, как бы радуясь, что под ногами пружинит. Дасти шла почти сразу за ним, но резвилась меньше. Расти все еще занимался серьезным делом — он переворачивал камни и палки в поисках сочных личинок и хрустящих жуков. Едва Дасти и Скреч вступили на наносную песчаную отмель со множеством отпечатков гусиных и утиных лап, как сразу же увязли. Зыбучий песок, вот уж чего я никак не ожидал!
Мне было не дотянуться до барахтающихся и неудержимо погружающихся медвежат, и я стал кидать им палки и охапки мха, и, оперевшись на них, они сумели удержать головы и передние лапы на поверхности вонючей и жидкой как кисель грязи, но ни один из медвежат не продвинулся ко мне. Наконец мне удалось перекинуть через предательский песок длинную полусгнившую жердь, и медвежата вцепились в нее. Расти пополз было им на помощь, но я оттащил его назад за хвост. Было ясно, что Дасти и Скреч выбились из сил, им уже не вытянуть туловища из жадной трясины. И я вдруг понял, почему они так беспомощны. К поверхности зыбучего песка подымались большие пузыри, они лопались и медленно одурманивали медвежат болотным газом, ядом смертельным и более опасным, чем сама бездна. На одном краю песчаной отмели росла молоденькая пихта шести дюймов в диаметре. Рассчитав, что медвежата продержатся еще минут десять, я прикинул, сколько времени мне понадобится, чтобы сбегать в лагерь за топором, и решил рискнуть. Когда я вернулся, Расти сидел у дерева, задрав морду, и выл так, как будто наступил конец света. Повалив деревце поперек трясины, я прополз по стволу, вытащил одуревших медвежат, которых стало рвать, и перенес их на мох подальше от места происшествия. Когда они пришли в себя, мы все искупались, что всем нам было крайне необходимо.
Мои медвежата всегда бурно выражали свою благодарность — этакое врожденное благородство. Всякий раз, когда я выручал их в критической, по их мнению, ситуации, они обнимались, лизались, издавали какие-то гортанные звуки. После таких спасательных операций я мог рассчитывать на их образцовое поведение в течение целых двадцати четырех часов.
Полуостров Грин-Эрроу на озере Бабин протянулся на двенадцать миль. Напротив оконечности мыса, там, где расходились северо-западный и северо-восточный рукава озера, ютилась полузаброшенная индейская деревушка Олд-Форт. Те, кто еще жил там, зимой занимались трапперством, а летом рыбачили. Жили они в жалких лачугах, одевались плохо, питались скудно, но какие это были красивые, веселые, умные люди! Их жизнь не осложнена была изобретениями двадцатого века и язвами желудка. Навстречу мне на берег вышли с полдюжины детишек, три скво и четыре беззубых старика, но когда из лодки с рычанием высунулись медвежьи морды с торчащими ушами, все встречавшие убежали к лесу. Мне удалось заманить мужчин в гости, но женщины и дети попрятались за деревьями, украдкой наблюдая за мной.
Приятно было оказаться здесь, в северо-восточном рукаве озера, потому что оно было здесь уже, гористые окрестности более живописны, а на берегу среди выветренных гранитных скал имелись широкие площадки, на которые легко было вытянуть каноэ. И днем и ночью воздух был напоен ароматом пихты, из зрелых шишек которой в это время года вытекал сладкий сок. По краям болота и берегам ручья сияли огромные лимонные лилии, которые щедро источали свой экзотический аромат, напоминающий о лимонных садах Калифорнии. Особенно приятно было вдыхать здешний воздух на рассвете.
Вдоль всего пути со скалистых откосов над изгибами выветренного берега глазели бараны Далля и белые козы, поворачивая тяжелые головы вслед нашему каноэ, медленно рассекавшему темно-лиловую воду. В заросших тростником бухточках лоси пожирали мягкие корни подорожника и водяных лилий. Самки вапити и других оленей с детенышами и самки карибу лакомились молодыми побегами ольхи и ивы, а их мужья смотрели вниз с высоких гребней, где рос только «мохнатый» тис. Временами какой-нибудь медведь окликал издали моих медвежат. Когда лосось, плывущий за кормой, хватался за блестящую медью оковку весла, я с трудом сохранял равновесие.
Из каждой ивовой рощицы, с каждой поросшей мхом трясины неслись птичьи песни, означавшие, что место занято. Далекие часовые — олени и лоси — трубными звуками предупреждали свои гаремы о нашем приближении.
Сами эти северные леса были живым символом нетронутого пространства, извечного одиночества и благотворного покоя. Трубные призывы лосей-самцов и едва слышное воркование горных крапивников, которые поют только вдвоем или не поют вовсе, сливались в полной гармонии с шумом огромного как континент леса. Дроздята в своей коробке под сиденьем каждые два часа напоминали, что их пора кормить; а черные мордочки медвежат с черными кожаными носами с готовностью оборачивались ко мне, стоило мне позвать их по именам. Несмотря на то, что природа так жестко изгнала нас из нашего славного дома у Наггет-Крика, несмотря на неизвестность, которая ждала нас в районе Такла, на душе у меня каждый раз теплело при мысли, что хотя бы на короткий миг я нужен этим семерым обитателям канадских лесов.
На озере у меня хватало времени поразмыслить о Клите Мелвиле, Ред-Ферне и А-Тас-Ка-Нее. При всей их несхожести, всем троим были присущи какая-то особая сила и спокойствие. Они никогда не поднимали голоса, не суетились и не выходили из себя. Это были крепкие парни севера, которые бросили вызов беспредельной его жестокости и победили в схватке; но эти же парни принимали роды с нежностью повивальной бабки. В памяти у меня все всплывал крохотный эпизод, которому я в свое время не придал значения. Когда Клит Мелвил и Ред-Ферн приплыли в мой лагерь из Топли-Лендинга, Клит прыгнул на берег и, подняв мощной рукой нос, втащил тяжелый катер на берег. Этой же рукой он подобрал древесного муравья и протянул любопытному рогатому жаворонку, который подбежал поглазеть, кто приехал.