Позиция П была сложной: вставая в ряде стихотворений на декабристскую позицию безусловного отказа от эротической лирики во имя «строгой» поэзии (ода «Вольность» и др.), он одновременно активно развивал и другую поэтическую концепцию. Страстная любовная поэзия с этой, второй точки зрения не противопоставлялась свободолюбию, а входила в него (ср. стихотворение «Краев чужих неопытный любитель…» (1817), где рядом поставлены, как два равноценных идеала, «гражданин с душою благородной» и «женщина» «с пламенной, пленительной, живой» красотой — II, 1, 43). Авторская позиция П, таким образом, включала в себя стилистическое многоголосие и тот полифонизм точек зрения, который уже современники называли «протеизмом», ср.:
Пушкин, ПротейГибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!
(Из письма Н. И. Гнедича от 23 апреля 1832 г. — XV, 19; образ поэта-протея восходит к стихотворению Карамзина «Протей, или Несогласия стихотворца»).
В тех случаях, когда позиция автора EO заключалась в совмещении различных точек зрения, каждая из них, взятая изолированно, могла выступать в освещении авторской иронии. Такая ирония не равнялась отрицанию. С этой позиции ригоризм «строгого Ленского», особенно в контексте его юношеской влюбленности, окрашивался иронией. Однако, сведя позицию Ленского почти к пародийной, П тут же дал параллельный вариант, в котором та же тема получила диаметрально противоположное эмоционально-стилистическое решение: П говорил самые значимые слова, которые можно было бы сказать против него самого с позиции В. Ф. Раевского в защиту «строгой поэзии»:
Но добрый юноша готовыйВысокий подвиг совершитьНе будет в гордости суровойСтихи нечистые твердитьНо праведник изнеможенныйК цепям неправдой присужденный[В своей] <нрзб. > в т<юрь>меС лампадой, дремлющей во тьмеНе склонит в тишине пустыннойНа свиток ваш очей своихИ на стене ваш вольный стихНе начертит рукой безвиннойНемой и горестный приветДля узника [грядущих] <лет>(VI, 282–283).
Образ юноши, готового совершить «высокий подвиг» тираноубийства, был для П в определенной мере автобиографичен, а за фигурой узника, конечно, вставал В. Ф. Раевский. Осуждение с этих позиций «вольных» (зд.: развратных) стихов, конечно, было окончательным приговором. Диалогическое сопоставление двух литературных позиций, из которых каждая имеет свою глубокую правду, но одновременно нуждается в антитезе, вводит нас в самую сущность идейно-стилистической структуры EO. П в окончательном тексте второй главы снял эту сложную литературную полемику, поскольку к моменту окончания главы она утратила актуальность, но сохранил «строгий» характер поэзии Ленского.
IX, 1 — Негодованье, сожаленье… — Первое слово характеристики поэзии Ленского адресовало осведомленного читателя к стихотворению П. А. Вяземского «Негодованье» (1820):
Мой Аполлон — негодованье!При пламени его с свободных уст моихПадет бесчестное молчаньеИ загорится смелый стих.Негодование! огонь животворящий!(Вяземский, с. 136).
2 — Ко благу чистая любовь… — Стихи представляют собой перефразировку отрывка из «Уныния» Вяземского (1819):
Но слава не вотще мне голос подала!Она вдохнула мне свободную отвагу,Святую ненависть к бесчестному зажглаИ чистую любовь к изящному и благу(Вяземский, с. 134).
Однако лексика этого рода была характерна для декабристской поэзии в целом. Ср., например:
Мой друг! Недаром в юноше горитЛюбовь к общественному благу!(Рылеев К. Ф. Полн. собр. стих.Л., 1971, с. 102).
6 — Под небом Шиллера и Гете… — Истолкование Шиллера и Гете как апостолов романтизма в значительной мере связано с книгой Ж. Сталь «О Германии» (ср. об Онегине в черновиках I главы: «Он знал немецкую словесность По книге госпожи де Сталь» — VI, 219). Однако имелась и встречная русская традиция, например, известный П культ Шиллера в семье Тургеневых, восходящий еще к старшему брату Андрею. Однако в первую очередь П, вероятно, припоминал своего лицейского друга В. Кюхельбекера, поклонника Шиллера, который, совершая «с лирой» поездку по Европе, посетил в 1820 г. Гете. См.: Жирмунский В. Гете в русской литературе. Л., 1937, с. 151–158; H.-В. Harder. Schiller in Rußland. Materialien zu einer Werkungsgeschichte (1789–1814). Berlin — Zürich, 1969. Романтический культ «неба Шиллера и Гете» язвительно высмеял в 1824 г. пушкинский приятель В. С. Филимонов в поэме «Дурацкий колпак»:
О, как Германия мила!Она в дыму своем табачном,В мечтаньи грозном, но не страшном,Нам мир воздушный создала,С земли на небо указала;Она отчизна Идеала,Одушевленной красоты,И эстетической управы,И Шиллера и Гете славы,Она — приволие мечты(Поэты 1820- 1830-х годов, с. 151).
«Дурацкий колпак» вызвал сочувственный отклик П (III, 1, 99).
X — Строфа дает набор общих мест романтической поэзии. Не только фразеологизмы «дева простодушная», «сон младенца», «пустыни неба», «богиня тайн и вздохов нежных» были многократно повторяющимися штампами романтической поэзии, но и рифмы этой строфы: «послушный — простодушной», «ясна — луна», «безмятежных — нежных» подчеркнуто тривиальны. Словари рифмы Пушкина, Батюшкова и Баратынского неоспоримо в этом убеждают (см.: J. Thomas Shaw, Baratynski, A Dictionary of the Rhymes, The University of Wisconsin Press, 1975; J. Thomas Shaw, Batiushkov, A Dictionary of the Rhymes, The University of Wisconsin Press, 1975; J. Thomas Shaw, Pushkin's Rhymes, A Dictionary, The University of Wisconsin Press, 1974).
Тематика поэзии Ленского также подчеркнуто повторяет общие места романтических элегий.
7 — Он пел разлуку и печаль… — Ср.:
Когда расстались мы, прелестный друг, с тобой,Скажу ль? из глаз моих ток слезный не катился,Но грудь оледенил мне холод гробовой,Тоска стеснила дух и свет в очах затмился(Олин В. Н. Стансы к Элизе, 1822–1823.В кн.: Поэты 1820-1830-х годов, с. 129).
На жалобы мои, казалось отвечалиИ камни дикие, и быстрых вод струи;И преклонялся лес, исполненный печали,На жалобы мои…(Крылов А. А. Разлука <1821>, там же, с. 241).
Не спрашивай, зачем я так уныл!Ты знать должна вину моей печали(Крылов А. А. Недоверчивость, элегия <1821>, там же, с. 248).
Я слышу вновь обеты разлученья,Прощальной речи томный звук…(Туманский В. И. Элегия, 1823, там же, с. 271).
8 — И н е ч т о, и т у м а н н у д а л ь… — выделены цитаты из статьи В. К. Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии…»: «У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто что-то <…> В особенности же — туман» (Кюхельбекер, с. 456–457).
Кюхельбекер выделяет курсивом «чужую речь» романтических штампов, а П — двойную цитату из романтической поэзии и статьи Кюхельбекера. См. с. 244.
9 — И романтические розы… — мистический средневековый символ розы (см.: Веселовский А. Н. Из поэтики розы. — В кн.: Веселовский А. Н. Избранные статьи. Л., 1939, с. 132–139; J.-P. Bayard, La symbolique de la Rose-Croix. Paris, 1975) получил исключительно широкий отклик в романтической литературе. Многочисленные примеры см.: Алексеев, с. 320–377.
10 — Он пел те дальние страны… — Смысл цепи романтических перифраз в том, что одной из тем поэзии Ленского была Германия («дальние страны»), где он среди мирных университетских занятий («лоно тишины») оплакивал разлуку с Ольгой («лились его живые слезы»). Германия часто фигурировала в русской романтической поэзии (Жуковский, Кюхельбекер и др.).
13-14 — Он пел поблеклый жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет.
Тема преждевременной смерти или раннего душевного увядания после предсмертной элегии Жильбера и «Падения листьев» Мильвуа сделалась общим местом элегической поэзии. В сочетании с байроническим культом разочарования она отразилась и в лирике, и в южных поэмах П. Но в момент написания строфы тема эта уже звучала для П иронически; ср. в письме Дельвигу 2 марта 1827 г.: «Лев был здесь — малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у вашего Andrieux 400 рублей и <себе> ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено, и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно» (XIII, 320). Andrieux — парикмахер.