Читать интересную книгу Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

В 1933 году «флот» мой состоял почти из 200 вымпелов, но расти перестал. Мне приходилось много заниматься в школе, времени для строительства не хватало, я стал старше и начал больше интересоваться научной стороной дела.

Я купил книгу Шведе «Военные флоты», и книга эта до сих пор моя настольная книга, с которой я никогда не расстаюсь.

Я знаю теперь все важнейшие корабли всех государств, слежу за литературой: в какой стране какие суда строятся, какие разбираются как устарелые, знаю, что нового в кораблестроении.

Два года тому назад я раздарил весь свой «флот», оставив себе на память только лучшие экземпляры, но они уже поломались с тех пор, так что «флот» мой перестал существовать.

В этом году я окончил школу. Многие из окончивших со мной колеблются, не знают, в какой вуз пойти. Но я уже давно выбрал себе цель: я поступаю в Кораблестроительный институт. Говорят, там трудно заниматься, но я должен преодолеть все трудности. И через пять лет я буду инженером-кораблестроителем. Уже настоящие корабли я буду строить, и они пойдут по всем морям, во все страны, высоко неся наш красный флаг.

Я надеюсь, что среди читателей «Костра» найдутся такие, которые, так же как и я, интересуются кораблями, тоже, может быть, строят модели, наверное — лучше моих, а окончив школу, так же как и я, пойдут строить корабли.

Вы построите пароход вдвое больше французской «Нормандии», медленно отведут его буксиры, он заворочает винтами и помчится с тысячами пассажиров в Америку!

Алексей Дьяконов

9 июля 1936 г.»

Настроение у меня было похуже, чем у Алеши, похуже, чем у меня самого год назад, но все же ничего особенно плохого для себя мы и сейчас не ждали. Пока же мы с Ниной стали собираться к выезду на лето 1937 г. На хутор Зеленое Озеро мы еще раз не хотели — нельзя искушать судьбу и ехать туда, где был раз так счастлив; да и хозяйка нас не очень хотела, и чуть ли не в то же самое время на том же хуторе умирала от туберкулеза тетя Надя Пуликовская (Римская-Корсакова), такой милый, веселый друг моих родителей; в Коктебель тоже не хотелось — хотелось жить летом своей, самостоятельной жизнью — и Лидия Михайловна достала нам курсовки в дом отдыха «Широкое», недалеко от Бологого (или — «от Бологое», как говорят нынче). Курсовка — это означало, что мы можем питаться в доме отдыха и пользоваться другими его услугами (если таковые будут иметь место!), но жить надо где-то у хозяев.

Все шло еще не так плохо, и макабсрная наркомовская чехарда и даже деятельность Моргена нас вроде бы не касалась. Но в середине июня я подошел, по привычке, к доске, где выклеивались газеты — на 8-й Советской, около Мальцсвского (Некрасовского) рынка — и на первой странице прочел невероятное. Это было краткое правительственное сообщение: были преданы суду как шпионы и агенты империализма Тухачевский, Егоров, Уборевич,

Якир… Маршал Тухачевский, герой гражданской войны, приведший Красную Армию под стены Варшавы!.. Невероятно! Маршал Егоров! Уборсвич! Якир! Гамарник![165]

Тут же состав суда: ближайшие товарищи — маршал Ворошилов, маршал Буденный, маршал Блюхер, командующий воздушными силами Я.Алкснис. «Приговор приведен в исполнение». Что же происходит с нашей армией, которая, как нас учили, «всех сильней»?

.. Мы поймы по хогим, мо в бою победим,

Ведь к войне мы готовы недаром,

И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом!

Эта много раз петая песня была почти дословной цитатой из съездовских речей 1934 г. Сталина — и Ворошилова, того самого Ворошилова:

Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер[166]

Сумеем кровь пролшь за РСФСР…

Мне, конечно, не снилась и тысячная доля той беды, которая от этого газетного сообщения обрушилась на нашу армию и на каждого, без исключения, каждого из нас. В нем было заложено отступление 1941 г. с его миллионными потерями в людях.

Поехали мы с Ниной московским почтовым поездом в Лыкбшино (так называлась станция; деревня называлась Лыкошино). Зарегистрировались в доме отдыха «Широкое», устроились на житье в деревенской избе километрах в полутора, в деревне Порожки. Не помню никакой хозяйкиной семьи, только помню хозяйку, бодрую и ндравную старуху, говорившую красивым старым тверским говором, нараспев, ясно произнося все гласные, чего теперь уже не услышишь. Изба была пятистенка, мы жили на чистой половине на аккуратно застеленных кроватях, а на черной половине происходила непрерывная борьба хозяйки с курами, не желавшими пастись на дворе: «Ишь. блядишшы поршивыс, нажрались, а теперь срать пришли!» — повторяла хозяйка ежедневно с некоторым недоумением.

Место было красивое, лесистое; была чистая порожистая речка, на которой мы проводили время, купаясь или катаясь на лодке. Вылазки на лодке совершались обычно втроем — с веселым инженером по фамилии Шмуклср, кудрявым, с выпуклыми черными глазами, приятелем Паустовского, по прозвищу почему-то Поршня. По вечерам Нина писала реферат, который требовался для поступления в аспирантуру.

Все бы ладно, но именно в этой избе я проявил себя как последнее ничтожество. Самое печальное в этой истории для меня было то, что я ее сам вовсе не заметил, а Нина, по обыкновению, затаила обиду и рассказала мне о ней с большой горечью не раньше, чем лет через двадцать. Так или Газету я читал даже и в Лыкошине. Летом М.М.Громов, не имевший шумной славы Чкалова, но летчик весьма замечательный, повторил с двумя товарищами чкаловский перелет через полюс и приземлился уже не в Канаде, а прямо в США — в Калифорнии, где был принят с восторгом. США только недавно признали Советский Союз. В августе по тому же маршруту вылетел через полюс в Америку Герой Советского Союза Леваневский — и погиб в пути.

ЛИФЛИ был закрыт и влит в состав Ленинградского университета: лингвистическое и литературное отделение составили филологический факультет (оставшись в прежнем помещении), историки ЛИФЛИ были переведены на университетский исторический факультет, философы составили отдельный философский факультет.

Еще при выпуске из нашей компании были рекомендованы в аспирантуру: Талка Амосова, Шура Выгодский, Нина Дьяконова, Воля Римский-Корсаков, Яша Бабушкин и Юра Фридлендер; были, конечно, и другие. Аспирантурой филфака заведовал тоже знакомый — Исаак Цукерман, курдовед, ученик И.А.Орбели, старше нас на два-три курса, и ближайший друг Нининого былого поклонника, Гриши Розенблита[167].

Поступление в аспирантуру не было особенно сложным делом: требовалось подать реферат и пройти собеседование. Оно состоялось в первые дни сентября; был вывешен приказ о зачислении аспирантов и выдан им аванс в счет стипендии. Занятия должны были начаться несколько позже, а пока Нина со своей закадычной подругой Талкой Амосовой уехала отдыхать на несколько дней в Павловск. Эти дни Нина всю жизнь вспоминала как самые беззаботные и веселые в жизни. Талка была человек не только очень умный, но и остроумный очень, они с Ниной вели в Павловске юмористический дневник, который Нина потом всю жизнь не уставала цитировать — действительно забавный, хотя для того, чтобы полностью оценить каждую цитату, надо было бы слышать за нею своеобразный, густой и убедительный Талкин голос[168]. Но когда Нина вернулась из Павловска и явилась в Университет, ей было сообщено, что «Москва вас в аспирантуре не утвердила». И не только ее, но — какое необычное совпадение! — еще и Амосову, Выгодского, Римского-Корсакова и Бабушкина. Жалуйтесь в Москву.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});