умный и очень сдержанный человек. Но мне он рассказал, что прежде был совсем другим. Конечно, я ему понравилась. Ты же понимаешь, что ни один мужчина не будет тратить время на женщину, ему не симпатичную. А самое странное в том, что Кипарис очень хорошо знает Иву и знал Фиолета во времена, когда Фиолета считали обычным, хотя и чудным бродягой.
– Да? Действительно, совпадение почти невероятное. И что он рассказывал про Фиолета?
– Не так уж и много. Как я поняла, те воспоминания ему тяжелы. Причина в том, что Ива всегда была не безразлична магу Кипарису. Может, и по сей день это так. Кипарис рассказал, что теперь у Ивы есть новый друг. То есть друг он старый. То есть совсем молодой, они с детства знают друг друга. Его зовут Светлый Поток.
– Действительно, совпадения невероятные. Я сегодня встретил в столице парня по имени Светлый Поток. Мы вместе сбежали с ним из тюрьмы.
– Что? – Ландыш приоткрыла рот, что было у неё признаком крайнего изумления. – Из какой тюрьмы, Радослав?
Она долго смеялась над тем, что он назвал себя Можжевельником, над вором, чья жена была любительницей секса на шелковом белье, а у бедолаги не было денег на шелка.
– История глупая и одновременно горестная. Жалко бедную женщину, которую избивал негодяй, который убежал. И жалко воришку, которого поймали за любовь его жены к экзотике. Какое наказание грозит воришкам здесь? Как думаешь?
– Не знаю. Не интересовался. Присудят к каким-нибудь нелёгким грязным, но необходимым работам на благо общества, а потом отпустят. Да может, он и врал. Воры всегда убедительные вруны.
– Мы будем мириться? – спросила она.
– Разве мы не помирились? – спросил он.
– Не так. По-настоящему… – Ландыш обняла его за шею, приникла к его губам. Но её поцелуй остался без ответа.
– Как-нибудь в другой раз, – ответил он. – Я устал от своего нелепого путешествия. – Он встал, она осталась на диване. – Я хочу отдохнуть в одиночестве. Даже не могу сказать тебе спокойной ночи, поскольку уже утро, – сказал он и ушёл. Такой вот решительный отказ от неё произошёл впервые.
Ландыш расположилась на диване, даже не сняв платья. Ей не хотелось спать, и она решила, что Радослав не ради мести оттолкнул её, а ради того, чтобы дать ей возможность проанализировать своё поведение и сделать выводы на будущее. Но если он что-то почувствовал в ней? Что-то, названия чему она и сама не знала. Чего не было в действительности, и быть не могло даже в мыслях. А возможно, он и всегда это знал. То, что она живёт в зоне самообмана, оставаясь всё тем же подростком в преддверии взрослой жизни. Поэтому она постоянно ищет что-то, бродит в бессознательных поисках кого-то, кого нет в её жизни. А муж и рождённая дочь не вшиты в её душу, обретаясь лишь по внешнему её контуру? Она сжалась в позе эмбриона, страдая не от обиды, а от сумбура, как от некой мешанины внутри себя, объевшись впечатлениями длинного дня как непривычной едой. У неё болело всё и везде, только не физически, понятно, а там, в том пространстве души, где она всё ещё продолжала сидеть в лодке напротив молодого мага с профилем Кука, обдуваемая речным ветром, пахнущим иноземными лотосами, укрытая его васильковым пиджаком. Она до сих пор ощущала в своих ноздрях запах, наверное, фасонистого пиджака, плохо разбираясь в нюансах местной мужской моды. Это был не просто запах молодого чистоплотного мужчины, а запах каких-то забытых прошлых мечтаний о безмерной любви, в которой ей было отказано. И одновременно это было обещание, принесённое ветром из прекрасного будущего, которое её ожидало где-то, где она никогда не была. Испытывая почти блаженство от предвкушения какой-то иной и прекрасной жизни, которой у неё не было, и никто её не предлагал, не обещал, и ничего подобного на местном горизонте не просматривалось, она всё равно страдала. Как будто измена уже произошла. Но когда и где? И главное, с кем? Жалость не к себе, а к Радославу была такой сильной, что Ландыш заплакала. Надо было встать и взять плед. Было холодно, а она не вставала.
Может быть, он услышал, что она фыркает носом, может, увидел, проходя мимо в столовую попить водички, что она плачет, но он бережно укрыл её пледом и поправил подушку как маленькой. Погладил её по волосам и опять ушёл.
Золотая лодочка
Ландыш уже не жалела, что он отказался от того, чего она хотела в силу привычки к нему, а вовсе не по страстному влечению, как было совсем недавно. Она отчётливо уже поняла, что он ощутил тот самый сумбур, который ей мешал. Он дал ей возможность не загонять его, куда поглубже, а размотать, выкинуть лишнее и оставить важное. Он дал ей понять, что ни его вины перед нею, ни её вины перед ним нет. Так уж сложилось, что они оказались в тесном замкнутом пространстве звездолёта, ища спасения от личного одиночества, а одиночество у каждого из них было очень уж неравнозначным. И не она, а он принял её бросок на себя, хотя и знал, что это никакая не любовь, а только безумная её жажда со стороны души девушки-подростка, проведшей всю свою короткую предыдущую жизнь в райском резервуаре, тотально-одинокой, изнемогающей в нежизнеспособных мечтах. В его ответном чувстве всегда был привкус некоего извращения, вроде того, что он любит одну из своих многочисленных дочерей, лики и голоса которых были начисто стёрты им из памяти вполне сознательно. Поскольку мука была хуже беспамятства.
Ландыш опять ощущала себя в лодке, её мягко покачивало и уже уходило прочь жгучее раскаяние перед мужем за то, чему она так и не нашла словесного определения.
… Кипарис жмурился от отсвета солнечных лучей на воде. Река не гасила, а усиливала их блеск, бросая их жгучими пучками в глаза. Ландыш тоже прикрыла свои ресницы, опять сожалея, что не подумала перед прогулкой о светозащитных линзах для глаз. Ветер был достаточно холодный, а свет нестерпимо яркий, и от такого контраста прогулка не казалась настолько уж комфортной, как ей пригрезилось вначале. К тому же река была такой широкой, а вода даже по виду плотной и угрожающей, глубокой, враждебной к той, кто с такой самонадеянностью уселась в утлую лодчонку. Человек же, машущий вёслами и сидящий напротив, был настолько уверен в себе, будто стоит им перевернуться, так они окажутся в воде лишь по колено. Но разгоняемая волна бухала о стенки лодки так