из Петербурга...
2-й надзиратель выносит сундучок с вещами.
Губернатор. Вот это... вещи. (Трейницу.) Полковник, я еду... Вы возьмете на себя э... осуществить э... перевод.
Послышалось стрекотание подъезжающей сотни.
Трейниц. Конечно, ваше превосходительство.
Губернатор (начальнику тюрьмы). А вам ставлю на вид, что я застал в тюремном замке полное безобразие... растерянность и безобразие... Моя ревизия показала, что... словом...
Начальник. Ваше превосходительство..
Губернатор. Попрошу вас не возражать! (Трейницу.) До свидания, Владимир Эдуардович.
Трейниц идет провожать губернатора.
Э... как с казаками?
Трейниц. Я прошу сотню отпустить, оставив один взвод мне для конвоя ему.
Губернатор. Очень хорошо... Но это, это... Как бы я желал, чтобы сюда пожаловал ректор Тифлисской семинарии... Полюбовался бы, каких воспитанников он выпускает... (Скрывается.)
Трейниц. Дали сокровище в губернию. (Возвращается, говоря начальнику.) Прошу... Это вам для тюремного управления... приказ о переводе... а его к фаэтону сдать казакам.
Начальник. Слушаю...
Трейниц (Сталину). Вы переводитесь в батумский тюремный замок, как вам уже объявил господин губернатор, а далее с вами будет поступлено в соответствии с высочайшим повелением. Можете следовать.
Надзиратель выбегает в подворотню... Двое становятся возле Сталина, с револьверами.
Сталин (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят!
В тюрьме гул... Потом крики: «Прощай! Прощай!»
Трейниц. Опять демонстрируете?
Сталин. Это не демонстрация. Мы попрощались. (Идет.)
Группа надзирателей вытягивается цепочкой в подворотне, из которой не виден двор. Начальник тюрьмы прибежал в камеру с бумагой, что-то объясняет своему помощнику, указывая на бумагу. Трейниц медленно идет к подворотне. Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того искажается.
1-й надзиратель. Вот же тебе! (Ударяет ножнами шашки Сталина.)
2-й надзиратель ударяет Сталина ножнами шашки. Сталин отбрасывает сундучок, скрещивает руки так, чтобы оградить голову от ударов, идет. Надзиратели, с которыми равняется Сталин, бьют его, первый успевает ударить несколько раз. Трейниц появляется в подворотне, делает вид, что смотрит в небо.
Сталин (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!
Тюрьма молчит.
Трейниц. Вещи подобрать!
1-й надзиратель поднимает сундучок, бежит к воротам.
Сталин (встречается взглядом с Трейницем, поднимает руку, кричит Трейницу). До свидания!
Занавес
Конец 3-го действия.
Картина десятая (эпилог)
Та же комната у Сильвестра. Вечер. В печке огонь. У печки сидит, задумавшись, Наташа.
Порфирий (входит). Опять думаешь? Что ты все время думаешь, я не понимаю? Это ни к чему! Ты бы лучше книжку взяла. Ты после тюрьмы слишком много размышляешь. Ну о чем?
Наташа. Ни о чем.
Порфирий. Видишь, как ты отвечаешь! Я к тебе по-человечески, с сочувствием... Помнишь, кто говорил эти слова? Когда я тебе нагрубил?
Наташа. Ах, да, да. Помню... А ты чего, собственно, возле меня ходишь? Сам бы занялся чем-нибудь!
Порфирий. Ничем я заниматься сейчас не намерен. Мой рабочий день закончен, я живой человек, имею право отдыхать, а тем более под Новый год. Я нуждаюсь в общении с людьми. И уж конечно не буду сидеть надувшись как мышь.
Наташа. Ну, пойди в кофейню.
Порфирий. Куда — пойди в кофейню? Ты слышишь, что на улице делается? Чего я не видел в кофейне? Желаю встречать Новый год с тобой и с Сильвестром.
Пауза.
Не понимаю такой молчаливости. Я не только сидел в тюрьме, но я был ранен в первом большом бою, чем горжусь. Но я сжался от всего, что перенесено, в комок, стал бесстрашен, и мысли у меня отточенные как ножи, и, конечно, я не могу, повесив голову, смотреть в огонь. И, конечно, громы залпов мне кажутся гораздо важнее хотя бы воспоминаний о (нрзб) механике, тем более что он умер.
Наташа. Ничего нельзя понять, что ты говоришь!
Порфирий (присаживаясь у огня). Говорю, как идут воспоминания в голову и одно цепляется за другое. Ведь я не речь сейчас произношу. Ту конечно, я построил бы складно.
Наташа. Оратор ты не первоклассный, были, которые говорили лучше, чем ты.
Порфирий. Безусловно. Но я себя для трибуны и не предназначал. Но ты не можешь отрицать того, что во всей организации среди живых и мертвых, павших, погибших и тех, кто существуют, я был одним из самых боевых и буду, когда разгромленная организация встанет опять.
Наташа. Скажем так.
Порфирий. Одного я не могу сказать — когда она опять встанет.
Наташа. Это будет.
Порфирий. Вот ты сегодня говорила... Нет... Смотри правде в глаза — его мы больше не увидим никогда.
Наташа. Зачем ты мне это говоришь? Тем более что никто этого не знает...
Порфирий. Зачем зарывать голову в песок подобно страусу? Они знают прекрасно, кого куда пристроить, и некоторых погребают в земле, а некоторых в снегах. У него слабая грудь, он не выберется из снега никогда.
Пауза.
Как странно. Каждый год встречаем по-разному... прошлый — в тюрьме, а этот — в одиночестве у огня...
Наташа. Помолчи ты хоть одну минуту.
Порфирий. Какая ты неприветливая. Ведь я хотел повернуть твое расположение духа к лучшему...
Послышался осторожный стук.
Этот стук мне не нравится. Никто не должен прийти, кроме Сильвестра.
Наташа (осторожно заглянув в окно). Чужой...
Порфирий. Погоди, погоди. (Бросает какие-то бумажки в огонь.)
Наташа. Солдат не солда...
Порфирий. Что нужно? Кто там?
Сталин (глухо). Пустите. Это я.
Наташа. Нет. Кто это?
Порфирий. Не слышу я, ветер мешает...
Сталин (глухо). Наташу позовите...
Порфирий. Наташи нет, она уехала в деревню...
Сталин. Ну тогда Сильвестра или Порфирия.
Порфирий. Никого нет...
Голос Сталина умолкает, послышались шаги.
Наташа (внезапно). Да что ты делаешь. Что ты делаешь! (Срывается с места, убегает.)
Брякнул крючок, стукнула дверь. Наташин голос глухо во дворе.
Вернись! Вернись!
Порфирий. Что ты? Наташа! (Заглядывает в окно, идет к дверям.)
Вбегает Наташа.
Наташа. Смотри, смотри!..
Входит Сталин. Он в солдатской шинели и фуражке.
Порфирий (отступая). Этого не может быть! Не может быть! Или я сошел с ума! Так не бывает!
Сталин. Ты меня поверг в отчаяние! Ни одного адреса! Куда пойдешь?
Порфирий. Этого не бывает! Этого не бывает!
Сталин. Двери ты закрыла?
Наташа. Да снимай же шинель! Закрыла! Снимай шинель!
Порфирий. Нет! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно слово — как?! Одно слово!
Сталин. Бежал. (Снимает шинель.)
Порфирий. Из Сибири?! Ну, это... это... Я хотел бы, чтобы его видел только один человек — полковник Трейниц! Показать! Через