И тогда все бросились к месту, где стряслась беда, и увидели: на площадке, усеянной угасающими стальными градинами, лежит Володя Грибиниченко…
Позднее заводские специалисты восстановят все подробности случившегося. И станет ясным: пытаясь оторвать затвор от прикипевшего к нему стакана, разливщик поднял его выше, чем следовало. Из ковша хлынула слишком большая струя стали. Подручный не смог удержать ложку, она перевернулась вверх дном, и металл пошел во все стороны… Подручный тут же спрятался за колонной. Он не видел ничего: ни того, как загорелась на разливщике одежда и он упал, накрытый огненной шрапнелью, ни того, как Володя стремглав бросился на помощь…
«Когда мы сгоряча, — продолжал Михаил Сидорович Бабенко, — попробовали взять его на руки, чтобы отнести в медпункт, оказалось, что этого нельзя сделать без носилок, так как все тело его было покрыто сплошным ожогом. Ремешок от часов обуглился, стекло растрескалось и выпало, стрелки замерли на двадцати трех часах двадцати минутах…
Прошло всего двадцать минут, как Володя зачитывал график, как бросил с веселой улыбкой вслед разливщикам:
— Сегодня, хлопцы, работать лучше, чем вчера!.. Кто-то в суматохе сказал: «А что делать с часами?»
Володя раскрыл глаза и спокойно ответил: «На лешего они тебе нужны?» — и этими словами словно вывел нас из оцепенения…»
А потом была ночь — длинная, как вечность. И для Володи, и для его друзей…
Всю ночь бегали люди к телефону, звонили в больницу, справлялись, как он себя чувствует. Но врачи сказали только одно: обожжено девяносто восемь процентов поверхности тела…
…А он лежал в это время на берегу моря, под нестерпимо палящим одесским солнцем. Лежал и смотрел, как выплывает из воды царевна моря. А коса у нее уложена коронкой, как у Лили, и цвет волос, как у Лили, и глаза, как у Лили, — в них голубеет море… Да это же она и есть — Лиля, царевна из далекого рабочего поселка!
Вот он сейчас всыплет ей, этой царевне! Мы как условились? Пока не сдашь экзамены — за калитку не выйдешь. Нет, Лилечка, не возражай, это очень серьезно — экзамены. На аттестат зрелости. Или уже в институт? Погоди, а в какой институт ты решила пойти? Ага, вспомнил, в медицинский. Правильно, Лиля! Это такая великая должность на земле — спасать людей от смерти…
И еще. Я соскучился по тебе. Скорей бы увидеть тебя, всех наших. Видно, отдых не для меня. Тут так немилосердно печет солнце. Нечем дышать, нет сил пошевелиться… Пить, как хочется пить!..
А Лиля уже склонилась над ним, осторожно поднимает его голову:
— Вот водичка. Попей, Володя.
— Спасибо, Лиля…
— Меня зовут Верой, — снова склонилась над ним медсестра.
— Верой? Какое хорошее имя — Вера…
Он припадает огненными губами к холодному стеклу и пьет, пьет, пьет… А потом снова падает на горячий песок возле моря…
Утром друзей по смене пустили в палату. Глянули на своего Володю — и не узнали: почернел весь, как уголек… А увидел своих — улыбается, бодрится. Мол, не волнуйтесь, ничего страшного со мной не случилось!
— Ребята, а гантели принесли мне? Обязательно принесите, а то как же я буду тут без зарядки. И бритву — тоже, а то зарасту, как Тарзан.
Увидел Михаила Бабенко, подозвал к себе:
— Батя, а кто вместо меня работал? А как там Наумович, разливщик, как его здоровье? Ему надо жить, обязательно надо. У него дети…
Потом увидел шофера Жору, своего неизменного партнера по мексиканскому танцу. И снова засветились голубые глаза под сожженными бровями:
— Жора, давай споем нашу — «Я люблю тебя, жизнь!».
Привезли Варвару Александровну. В немой печали припала она к сыну:
— Сынок мой, единственный мой…
Володя провел рукой по ее седой, как голубиное крыло, голове:
— Не плачьте, мама…
Собрав последние силы и последнюю волю, он всем своим существом старался показать, что ничего особенного не случилось, что волноваться ей, матери, нет причины…
О, он такой у нее, он такой… И сам не унывал никогда, и ей не давал…
Сидели как-то вечерней порой во дворе, смотрели на свою убогую халупу и советовались, что делать с ней. Поставленная еще «при царе Горохе», она уже совсем никудышная стала. Мать и говорит:
— Ничего мы с ней уже не сделаем, сынок, проси на заводе квартиру, записывайся на очередь.
Записался. Подошла очередь. Побежал сын на завод. Вернулся веселый, взволнованный.
— Что, дали, сынок?
— Нет, не дали, мама…
— А чего же тебе весело?
— Да понимаете, мама… Отдал я свою очередь одному человеку из нашего цеха. У нас хоть какая-нибудь хата есть, а он с детьми в подвале ютится. Мама, видели бы вы, как он был рад, как был счастлив!..
…Володя снова улыбнулся, прижал к груди ее седую голову:
— Слышите, не плачьте… Я у вас сильный, я поднимусь, обязательно поднимусь… Где там Жора? Мы все же споем с ним нашу, комсомольскую…
А пошел восемнадцатый час с того мгновения, когда Володя бросился под огненный град. И это был последний час его жизни…
…Хоронили Володю девятого мая. В день, когда люди всей земли чтят светлую память тех, кто не пришел с войны, кто закрывал своим телом амбразуры вражеских дотов, и падал в горящих самолетах на головы ненавистных пришельцев, и принимал нечеловеческие муки в гестаповских застенках — только бы в добре и славе жила родная земля, и голубела мирными рассветами, и поднимала к высокому солнцу своих окрыленных сыновей…
Высоким курганом легли на могилу цветы…
А вокруг в молчании еще долго стояли его друзья, побратимы. Люди суровой профессии, они не плакали. Они молча склонили головы над свежим холмиком земли, прощаясь с тем, кто в час своего первого и последнего в жизни испытания поступил так, как только и мог поступить сын той великой и самоотверженной когорты тружеников земли, имя которой — рабочий класс…
…На двери — металлическая табличка: «В этом классе учился Володя Грибиниченко».
Заходим в класс, и сорок учеников, словно по команде, поднимаются из-за парт. Это 7-й «Б», лучший в школе…
А вот и старенькая, окрашенная в голубой цвет парта Володи. На ней тоже мемориальная табличка. Хозяйки парты — две белокурые девочки, Валя и Тамара, отличницы… Потом, на торжественном сборе пионерской дружины, одна из них взволнованно прочитает свои стихи, посвященные герою:
На подвиг, как Матросов Саша,Ты смело шел. И вот теперьВсегда, всегда ты в сердце нашем,И жизнь твоя — для нас пример!
Заходим в ленинскую комнату. В ней тоже уголок Володи Грибиниченко. Над портретом слова Максима Горького о том, что в жизни всегда есть место подвигу. Ниже — многочисленные вырезки из газет, в которых рассказывается о героическом поступке молодого макеевского металлурга. В альбоме — фотографии, воспоминания учителей, друзей детства, товарищей по учебе в техникуме и по работе в мартене, по комсомолу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});