Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

И только очень циничные люди могли не одобрить того, что бизнесмены выступали спонсорами, меценатами и промоутерами отечественной культуры. Как без них? Ведь и в иных землях, тех, с коих брала пример освобожденная от ига большевизма русская земля, бизнесмены и предприниматели давно стали опорой культуры. Мыслимое разве дело, чтобы без помощи Ричарда Рейли открылась выставка в Британском музее? Стоит ли удивляться тому, что полнощекий министр культуры, Аркадий Владленович Ситный, рекомендовал своих добрых друзей Дупеля и Балабоса как заядлых меценатов и культурных радетелей?

И сами они, меценаты и радетели, сделались непременными участниками культурной жизни — на их вкус равнялись рядовые граждане, их мнение ценили. Скажем, культурный раздел газеты «Бизнесмен», органа безусловно влиятельного, отдавал в обязательном порядке колонку текста моде и ресторанам — а сыщется разве по части моды и ресторанов лучший эксперт, чем предприниматель Балабос? В коротком интервью, данном газете, Балабос показал, что не только умеет тратить деньги на культуру, но и понимает, на что тратит.

— Вы пользуетесь услугами стилиста? — вопрошал интервьюер.

— Мне нравится самому ходить по магазинам, — отвечал Балабос, — чаще такая возможность выдается во время командировок. За границей обычно покупаю аксессуары: часы Patek-Philippe, Gerard-Perregaux и Breguet — в Швейцарии и Франции, запонки — в лондонском Harrods. Проблемы же гардероба предпочитаю решать все-таки в России. То, что цены у нас несколько выше, чем в Европе, меня не огорчает. Зато теперь в России есть все что угодно — мы дышим одним воздухом с цивилизованным миром. В московских бутиках меня хорошо знают как постоянного клиента и всегда стараются обрадовать чем-нибудь из новых коллекций.

— Вижу, костюм у вас от Бриони, — проявлял осведомленность репортер.

— На Brioni я обратил внимание недавно, до этого отдавал предпочтение Ermengildo Zegna, но в этом сезоне у них изменились лекала. Так что привязанность к Ermengildo Zegna я сохранил лишь в части галстуков и рубашек. Рубашки же мне нравятся ручной работы линии Napoli couture.

— А обувь? — волновался репортер, морща лоб, хмуря брови, — как с обувью? Вероятно, английская? — появились в Москве отличные информированные репортеры, все-то они знают, все понимают, — покупаете, вероятно, в Лондоне на Севил Роу, как и большинство интеллигентных москвичей?

— Ничего подобного. Зачем? Наше с вами отечество, — трепал Балабос репортера по щеке своей рукой в перстнях, — теперь нисколько не уступает просвещенной Европе. Обувь я тоже покупаю в Москве, в мультибрендовом магазине на Петровке. Там хороший выбор моих любимых марок Rosso Р., Baldinini, Alberto Guardiani, Cesare Расotti. Английская обувь, которую многие хвалят, мне кажется жестковатой, я предпочитаю итальянскую, на шнурках.

— Что движет вами, когда вы отдаете предпочтение тому или иному стилю? — строчил без устали корреспондент в своем блокноте, понимал значимость материала: расхватают завтра выпуск, как есть раскупят без остатка.

— Пополнить гардероб новым костюмом может сподвигнуть просто смена погоды. В целом получается пять-шесть костюмов в сезон стоимостью от $3000 до $7000 в зависимости от кроя, ткани и модели. Такая скорость кажется мне нормальной- костюмы у меня просто летят.

И репортер кивал головой, понимал. Конечно, как костюмам не летать? Вещи снашиваются от такой стремительной жизни, как ваша. Дела-то ваши, г- н Балабос, они ведь еще быстрее костюмов летят — рассекают, можно сказать, пространство ваши судьбоносные свершения. Сколько костюмов, говорите? Пять костюмов в сезон? То есть примерно двадцать за год? Ну, разве это цифра! Вы, да с вашим темпераментом, — и сто могли бы в год сносить. Человек, насадивший в Северной столице персиковый лес, полное право имеет.

VIII

Именно это интервью и зачитал Рихтеру Татарников, и старик отреагировал бурно: стукнул палкой об пол, едва не расплескал свой чай и всей мимикой выказал недовольство.

— Позор, — сказал Соломон Моисеевич Рихтер, — мне стыдно за интеллигенцию.

— Ну что вы, зачем стыдиться.

— Я пишу книгу, — Соломон Моисеевич выдержал значительную паузу, оглядел комнату, протянул руку за конфетой, и конфета мгновенно образовалась в его руке: Лиза немедленно вложила конфету ему в ладонь, — да, пишу книгу, — Соломон Моисеевич зашуршал бумажкой, разворачивая конфету. Развернул, а бумажке позволил упасть на пол. — Эта книга положит конец бесправию.

— Неужели, Соломон? — поинтересовался Татарников. — И давно вы пишете?

— Всю жизнь. Кхе-кхм. Я пишу эту книгу всю жизнь. Посвящу ее тем, кто в нужде. — Соломон Моисеевич значительно почмокал конфетой. Сформулирую посвящение следующим образом: всем труждающимся и обремененным.

— Кому? — Татарников чуть водкой не поперхнулся.

— Труждающимся и обремененным посвящаю, — торжественно произнес Рихтер.

— Кого же в виду вы имеете, Соломон?

— Жертв эксплуатации.

— И как же будет называться сей труд?

— «Его величество Рабочий Класс».

— Как? — еще более изумился Татарников, даже стакан свой отставил.

— «Его величество Рабочий Класс», — повторил Соломон Моисеевич.

— Послушайте, Соломон, вы хоть одного рабочего в жизни видели?

— Да, видел, — с достоинством сказал Соломон, — и не раз. Если хотите знать, я ездил с группой искусствоведов на стекольный завод «Гусь-Хрустальный». Мы знакомились с производством.

— Но достаточно ли вам этого опыта, Соломон?

— Помимо изучения завода, я также беседовал с рабочими разных профессий.

— Что вы говорите. Когда же это?

— Когда они заходили в нашу квартиру.

— Неужели к вам в квартиру приходят рабочие, Соломон? Вы что же, тайные сходки пролетариев устраиваете? И каких же специальностей рабочие к вам заглядывают? И зачем?

— Разных специальностей. Затрудняюсь назвать эти специальности, я не знаток. Что-то связанное с водоснабжением, полагаю. Приходят они к Татьяне Ивановне. Я с этими людьми лично беседовал. Да, содержательно беседовал.

— Беседовал он, — сказала из кухни Татьяна Ивановна, — как же! Как сантехник приходит, Соломон запирается в спальне; чуть слесарь на порог — Соломон прячется по углам, не может он видеть простых людей.

— Я не могу видеть простых людей? — изумился Соломон Моисеевич. Какое нелепое предположение, хм, я всегда был на стороне именно простого человека. И моя книга, — добавил Соломон Моисеевич, — обращена именно к нему.

— О чем же ваша книга повествует, Соломон? — полюбопытствовал Сергей Ильич.

— О четвертом парадигмальном проекте истории, — торжественно сказал Рихтер, и Татарникова Сергея Ильича аж перекосило: не выносил историк прожектерства.

— Может быть не надо этого простому человеку? — только и проронил Татарников. — Глядишь, и обойдемся мы как-нибудь без глобальных парадигмальных проектов. Что уж нас, сирых, тревожить?

Потрясения Сергея Ильича, однако, на этом не кончились. В тот же день встретился он с отцом Николаем Павлиновым, и тот поведал ему, что намерен сесть за объемный труд, подводящий итоги и расставляющий акценты, и прочее, и прочее. Есть такой план, Сереженька, сказал протоиерей, надо, надо подвести итоги. В осуществимость такого проекта Татарников не поверил, памятуя о занятости отца Николая и о непростом его графике, однако поинтересовался, как же будет именоваться задуманный труд. Отец Николай охотно ответил:

— Так ведь название само напрашивается, Сереженька. Неужели ты еще не догадался? «Град Божий-2», разве непонятно?

— Сиквел, стало быть, Августина? — сказал язвительный историк и тут же получил ответ:

— Не столько сиквел, Сереженька, сколько дополнение и уточнение. Всякое явление нуждается в своей паре.

— Как хороший камамбер и портвейн, — не удержался Сергей Ильич.

— При чем здесь камамбер? К портвейну полагается стилтон.

IX

Вечером того же дня Сергей Ильич Татарников отправился в свой любимый киоск в подземном переходе и приобрел литровую бутыль — она одна и могла снять то волнение и непокой, которые он все чаще испытывал, общаясь со своими друзьями. Раздражение Сергея Ильича понять было легко: все беды и неурядицы историк связывал именно с утопиями и проектами, которые корежили естественный (как представлялось ему) ход истории. Что им неймется, думал историк, наливая стакан, вот ведь характеры! Нет бы тихо сидеть дома, книжки читать. Однако вне зависимости от того, насколько успешен оказался бы вселенский проект Соломона Рихтера или, напротив, совершенно неубедителен — вне зависимости от этого, а также и от желания Сергея Ильича, глобальный проект переустройства мира существовал; более того, он был уже принят к исполнению; даже того более: работа уже вовсю велась, и нешуточная.