приблизился к дому; старик стоял в дверях. Кожевник радушно принял гостя и на этот раз: угостил его молоком и хлебом. Алверик утолил голод, а потом весь день отдыхал: до самого вечера он не проронил ни слова. Но вот юноша подкрепился и восстановил силы, и снова оказался за столом: перед ним стоял ужин, было светло и тепло, и Алверик ощутил вдруг потребность в человеческой речи. И тогда он обрушил на старика рассказ о великом путешествии через те земли, где кончаются людские угодья, где не появились еще ни мелкие зверушки, ни птицы, ни даже цветы; то – края, ставшие летописью запустения. Старик молча выслушал взволнованную речь гостя, но мнение свое стал высказывать только тогда, когда Алверик заговорил о ведомых нам полях. Кожевник внимал весьма почтительно, однако ничего не сказал о той земле, с которой отхлынула Эльфландия. Создавалось впечатление, словно вся земля к востоку являла собою обман, иллюзию и словно Алверик очнулся наконец от безумных грез либо просто проснулся и снова оказался среди разумно-повседневных предметов, и нечего тут было вспоминать порождения снов. Старик упрямо отказывался хотя бы словом признать существование Эльфландии либо чего бы то ни было на расстоянии восьмидесяти ярдов к востоку от дверей своей хижины. И вот Алверик отправился спать, а кожевник еще долго сидел один, пока в очаге не догорели угли, размышляя об услышанном и покачивая головою. На протяжении всего следующего дня Алверик отдыхал либо бродил по осеннему саду старика; снова и снова пытался он заговорить с хозяином дома о своем великом путешествии по пустынному краю, но так и не получил от кожевника подтверждения, что подобные земли и в самом деле существуют: старик упорно избегал этой темы, – словно от одного упоминания опасные угодья могли подступить к самому дому.
И задумался Алверик над сей загадкой: много разных объяснений приходило ему в голову. А не довелось ли старику в молодости побывать в Эльфландии и увидеть нечто такое, что внушило ему неизбывный страх, – может быть, он едва избежал смерти либо бессмертной любви? Или Эльфландия – тайна слишком великая, чтобы тревожили ее голоса смертных? А может статься, людям, что живут у пределов нашего мира, слишком хорошо ведома неземная красота чудес Эльфландии, и страшатся они, что даже разговоры об этих чудесах с легкостью увлекут смертных в эльфийские края, в то время как только решимость удерживает их в родных местах – с трудом удерживает, надо полагать? А не может ли одно только упоминание волшебных угодий привлечь их совсем близко, превратить ведомые нам поля в сосредоточие колдовских эльфийских чар? Но не было ответа на все эти размышления Алверика.
И еще день отдыхал Алверик; после же двинулся обратно в Эрл.
Юноша пустился в путь поутру; хозяин хижины вышел вместе с ним за порог, желая счастливого пути, пространно рассуждая о возвращении гостя домой и о событиях в Эрле, что давали пищу для сплетен всем окрестным хуторам. Сколь разительный контраст наблюдался между тем одобрением, что выказывал сей достойный в отношении ведомых нам полей, через которые лег теперь путь Алверика, и его осуждением иных земель, куда надежды Алверика по-прежнему были обращены! И вот они расстались, и пожелания доброго пути стихли в устах старика, и кожевник неспешно побрел домой, довольно потирая руки: отрадно ему было видеть, как тот, кто заглядывался на земли фантастические, ныне повернул в сторону ведомых нам полей.
А в ведомых нам полях правил мороз. Алверик шагал сквозь ломкую заиндевелую траву и вдыхал чистый и свежий воздух, почти не думая ни о доме, ни о сыне, но даже теперь размышляя, как бы ему вернуться в Эльфландию, ибо казалось юноше: может быть, далее к северу есть окольный путь, что подводит к бледно-голубым горам с другой стороны. Эльфландия отступила слишком далеко, и до нее не удастся добраться отсюда – в этом Алверик был теперь безнадежно убежден; но он не верил в то, что волшебные края отступили вдоль всей границы сумерек, где Эльфландия соприкасается с Землею, как сказал просвещенный поэт. Может статься, далее к северу ему удастся отыскать границу, неподвижную, дремлющую в сумерках, удастся вступить под сень бледно-голубых гор и снова увидеть жену; во власти подобных мыслей Алверик брел через разрыхленные, окутанные туманом поля.
Полон подобных грез и замыслов в отношении иллюзорной земли, к вечеру Алверик добрался до кромки леса, что нависал над долиной Эрл. Скиталец вступил под сень деревьев, и, хотя думы Алверика блуждали далеко, он все-таки заметил вскоре дым костра, что поднимался в некотором отдалении серыми клубами среди темных дубовых стволов. Правитель Эрла направился в ту сторону посмотреть, кто там, и увидел сына своего и Зирундерель, что грели руки над огнем.
– Где ты был? – окликнул Орион отца, как только увидел.
– Странствовал, – отвечал Алверик.
– Отт охотится, – объявил Орион и указал в ту сторону, откуда дул ветер, разгоняя дым.
Зирундерель же не сказала ничего, ибо прочла в глазах Алверика больше, нежели смогла бы узнать при помощи расспросов. Тогда Орион показал отцу шкуру оленя, на которой сидел.
– Отт подстрелил, – сообщил малыш.
Казалось, что магия смыкается вокруг этого лесного костра, где, на сброшенном платье Осени, устлавшем землю многоцветным переливчатым ковром, тихо тлели дрова; но не из Эльфландии явилась магия, и не Зирундерель призвала эти чары при помощи посоха: то была сокровенная магия леса.
Алверик постоял там немного, в молчании глядя на мальчугана и на ведьму у лесного их костра и понимая, что пришло время поведать Ориону о том, что сам он не вполне понимал и что сбивало его с толку даже сейчас. Однако в тот раз Алверик не заговорил на запретную тему; помянув насущные дела Эрла, он повернулся и зашагал к замку, а Зирундерель и ее воспитанник возвратились позже вместе с Оттом.
Войдя в ворота, Алверик приказал подавать на стол, отужинал в одиночестве в просторном зале замка Эрл и все это время размышлял, подбирая слова для предстоящего разговора с сыном. Вечером правитель Эрла поднялся в детскую и поведал мальчугану, что матушка его на время ушла в Эльфландию, во дворец своего отца (о котором поведать можно только в песне). И, не обратив в ту пору внимания на слова Ориона, Алверик довел до конца свою краткую повесть, с которой, собственно, и пришел к сыну, и сообщил, что Эльфландия исчезла.
– Не может того быть, – отозвался Орион. – Я слышу рога Эльфландии всякий день.
– Ты их слышишь? – переспросил Алверик.
– Я