Читать интересную книгу Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Ну, - засмеялся Бжеский к удивлению своей сестры, - покорно благодарю за такие аргументы! Вы рассказываете старые богословские небылицы, над которыми смеются даже экономки ксендзов, и думаете, что это философия.

- Что ж, тогда я постараюсь рассказать вам небылицы поновей, - сказал Дембицкий.

- Ах, расскажите, пожалуйста, расскажите! - воскликнула Мадзя. Сорвавшись с диванчика, она поцеловала старика в плечо и отскочила от него в смущении.

- Философия, - продолжал Дембицкий, - которой вы так гордитесь и которая так замечательно подготовила вас к встрече со смертью, верит и учит, что без реальных причин не бывает реальных следствий. Не так ли? Поэтому, если столбик барометра пополз вверх, мы говорим, что давление атмосферы повысилось, хотя никто из нас не видит ни давления, ни атмосферы. Когда мы подключаем гальванометр к цепи и стрелка его начинает отклоняться, мы говорим, что по цепи проходит электрический ток. Одним словом, мы считаем, что изменения, происходящие с лишенным разума столбиком ртути или с лишенной разума магнитной стрелкой, должны иметь реальные причины, хотя мы их не видим, не слышим, не обоняем и т.д. А теперь обратимся к другому факту. На протяжении многих веков миллионы людей инстинктивно чувствуют, что их жизнь не обрывается в момент смерти. Так же давно многие великие умы, прославленные гении человечества верили сознательно и формулировали для себя четкие понятия о душе, вечной жизни, сверхчувственном мире, наконец, о боге. Иначе говоря, мы имеем дело со следствием, которое проявляется в самых совершенных механизмах - в людях. И если движение магнитной стрелки свидетельствует о наличии тока, то почему же стремление человеческих умов к невидимым формам бытия не может быть объяснено реальной причиной?

- Старо! - ответил Бжеский. - Никаких форм бытия, помимо материальных, не существует; просто у людей сильны тяга к жизни, инстинкт самосохранения. Этот инстинкт и заставляет фантазировать по поводу будущей жизни.

- Слава богу, вот и пример бесполезного инстинкта. Когда аист или жаворонок к осени улетает на юг, мы знаем, что он найдет там теплый и обильный край; но если человек тоскует по вечной жизни, мы сразу же заявляем, что его надежды - химера. Нечего сказать, хорош позитивизм.

- Но что поделаешь, если это действительно так? К тому же инстинкт самосохранения полезен для сохранения вида. Человеку здоровому он дает возможность обдумывать далеко идущие планы, которые осуществляют другие, а больному и умирающему услаждает предсмертные часы.

- Вот-вот! - подхватил Дембицкий. - Стало быть, бог ли, природа ли, во всяком случае, какая-то высшая сила, благодаря которой мы существуем, придумала целый ряд трансцендентных бредней для того, чтобы вы не скучали и не расстраивались в последние минуты своей жизни? Полное смешение понятий. Ведь для вас, материалистов, природа - это сама истина, она никогда не обманывает. На поверку же выходит, что в одном случае она все-таки лжет: когда наделяет человека чувством отвращения к смерти! А я, простите, представляю себе все иначе. Отвращение к смерти свидетельствует лишь о том, что между душой и смертью существует глубокая дисгармония. Рыба, вынутая из воды, или птица, погруженная в воду, бьются в тревоге, так же как человек, когда он думает о небытии. Иначе говоря, небытие - это яд для души. Размышляя о небытии, вы пьете этот яд и поэтому тревожитесь и безумствуете; я же верю не в небытие, а в жизнь и поэтому смеюсь над смертью. Вы больны, а я в моральном отношении здоров.

Дембицкий встал и начал искать шляпу. На улице уже стемнело.

- Вы уходите? - воскликнула Мадзя, хватая его за руку.

- Я устал, - ответил Дембицкий своим обычным голосом. Ораторский пыл у него охладел, и перед Мадзей стоял просто старый, больной человек.

- Послушайте, - обратился к старику Бжеский, - поедемте со мной в гостиницу ужинать - я ставлю бутылку шампанского. Знаешь, Мадзенька, у меня с собой три тысячи, да на двадцать тысяч я застрахован. Все это останется вам...

- Опять ты за свое! - перебила его сестра. - Вот видите, пан Дембицкий, пока вы говорили, он даже повеселел, а сейчас, когда вы собрались уходить...

- Ну, и разделали же вы меня, ну, и разделали! - весело сказал Бжеский. - Но, должен признаться, микстура подействовала.

- Что, обратились в новую веру? - с полуулыбкой спросил Дембицкий.

- Ну, до этого дело не дойдет. Но вы справедливо заметили, что перед смертью я могу сойти с ума, и это меня отрезвило. Не удивляйтесь: ведь уже несколько недель я нахожусь в одиночестве, и мысль о смерти ни на минуту не покидает меня. А человек, что ни говори, - стадное животное и не может без конца думать об одном и том же.

- Здись, - воскликнула Мадзя, - клянусь тебе, ты поправишься! Правда, пан Дембицкий, у него нет никакой чахотки?

- Очень может быть.

- Ах, если бы это было так, если бы он захотел лечиться и начал рассуждать, как вы, я бы тогда, знаете что? Я бы вышла за вас замуж! - с жаром произнесла Мадзя.

- Дело не стоит хлопот, - ответил Дембицкий. - А захотите выйти замуж, я посватаю вам одного хорошего человека.

- Никогда! - тихо прошептала Мадзя, и на лице ее изобразилась такая печаль, что старик решил впредь не касаться этой темы.

Он попрощался с сестрой и братом и вышел, пообещав прийти в Европейскую гостиницу, где остановился Здислав. Когда старик был уже на лестнице, Мадзя выбежала вслед за ним и, крепко сжав его руку, шепотом спросила:

- Что вы думаете о Здиславе?

- Кажется, он действительно тяжело болен.

- Но ведь он ходит, говорит...

Дембицкий пожал плечами и начал медленно спускаться с лестницы.

Когда Мадзя вернулась в комнату, брат с возмущением набросился на нее:

- Ты просто смешна со своими коридорными секретами! Я знаю, ты спрашивала о моем здоровье. Но что бы ни ответил тебе твой философ, меня он не разуверит. Я обречен, и все напрасно. Дни мои сочтены. И все-таки старик оказал мне большую услугу. Теперь остаток дней я смогу заполнить размышлениями об его вере в будущую жизнь. Счастливый человек, идеалист, оптимист! Мы, нынешнее поколение, не можем быть такими.

- Стало быть, ты не веришь тому, что он говорил? - с удивлением спросила Мадзя.

- Дитя мое, все это старые гипотезы, а не доказательства и, тем более, не факты. Верить же следует не словам, а только фактам.

- Знаешь что, Здислав, - сказала вдруг Мадзя. - Я дам телеграмму отцу, что ты здесь.

Брат схватил ее за руку.

- Боже тебя упаси! - рассвирепел он. - Я и за границу-то бегу, чтобы не встретиться со стариками!

- Тогда я поеду с тобой. Деньги у меня есть...

- Не по-е-дешь! - отчеканил брат. - Дайте же мне хоть умереть так, как мне нравится. Не нужны мне прощания, слезы, разговоры.

- Здислав!

- Послушай, Мадзя, давай раз навсегда с этим покончим. Если ты сообщишь отцу и матери, если кто-нибудь из них приедет сюда или ты увяжешься за мной, клянусь тебе, я приму яд. Поняла?

Мадзя тихо заплакала.

- Можешь утешать меня, как хочешь, - с раздражением продолжал Здислав, - приводи Дембицкого, делай со мной что угодно, но никаких докторов, никаких нежностей! Я очень долго жил без вас, и смерть у вас на глазах была бы для меня пыткой!

- Что же это, мы должны бросить тебя?

- Да, и ты в первую очередь.

- Ах, что ты говоришь! - воскликнула Мадзя, целуя брату руки.

- Довольно, прошу тебя! Не мучь меня своими слезами, не то я... выброшусь в окно. Я ведь сказал тебе, чего я хочу и на что вы можете толкнуть меня своими телячьими нежностями. А сейчас, если хочешь, отвези меня в гостиницу.

Глаза его блуждали, он задыхался от ярости. Мадзя поняла, что спорить бесполезно. Она утерла слезы, оделась, сдерживая рыдания, помогла брату набросить пальто и повезла его в гостиницу.

Всю дорогу Здислав сердился. Когда они вошли в номер, он взял зеркало и начал рассматривать свой язык, затем пощупал пульс и, вынув из чемодана термометр, сунул его под мышку.

- Не верится, что ты действительно тяжело болен, - сказала Мадзя. - Как это случилось?

- Простудился, схватил воспаление легких, запустил болезнь, и теперь конец.

- А мы думали, что ты совсем выздоровел.

- И я сначала так думал. А потом уже не было смысла беспокоить вас. Все равно вы бы не помогли.

Он сидел, уставившись глазами в потолок, дрожал от возбуждения и поминутно щупал пульс. Чтобы хоть как-нибудь отвлечь брата от мыслей, которые, как стая воронья, носились над его головой, Мадзя начала рассказывать о том, как она жила эти два года. Для нее это была настоящая исповедь, но брат плохо ее слушал. А когда она спросила Здислава, что он о ней думает, тот ответил:

- Дорогая моя, разве человек, стоящий на краю могилы, может думать о чем-нибудь, кроме могилы? Все остальное - чепуха!

- И ты говоришь это после всего, что слышал от Дембицкого?

- Слова! - ответил он.

Они оба умолкли. Он воспаленным взором смотрел на свечу, Мадзя кусала губы, чтобы не разрыдаться.