учиться воевать, держа инициативу в своих руках, чем подчиняясь воле противника. Вергасов не был сторонником того, что новичку надо вживаться в войну постепенно. Нет, как учить плавать — толкнуть в воду, и все, только на мелком месте, чтобы не захлебнулся. А сейчас такое мелкое место как раз и подвернулось.
Пришли командиры рот. Вергасов перевернулся на живот:
— Ложись, хлопцы!
Командиры растянулись. Лиц их не было видно, лишь у Коновалова, как у кошки, глаза при каких-то поворотах головы отсвечивали красным.
— Дело, значит, такое, — начал Вергасов. — Будем сопку захватывать. Ту самую — 103,2. Фриц говорит, там всего два станковых пулемета. Желательно захватить их так, чтобы они ни одного выстрела не сделали. Утром фрицы проснутся, а мы по ним — из их же пулеметов. К тому времени и о дальнейших действиях дам знать, с хозяином свяжусь. — Вергасов развернул карту и, присвечивая фонариком, показал на ней высоту, овраг и предполагаемое расположение противника. — На всю операцию даю три часа. К двум, когда начнет светать, все должно быть кончено. Ясно?
— Чего ж неясно? Конечно, ясно, — процедил сквозь зубы Коновалов. — Я тебе и к часу кончу.
— К часу мне не нужно. А к двум. И поручаю я это второй роте, лейтенанту Ильину. Вы поняли задачу, Ильин?
— Понял, — тихо ответил Ильин.
— Если есть вопросы, прошу.
— Нет, вопросов нет.
— Насчет огня. В случае недоразумений поддерживать огнем будет Круглов, первая рота. Слышишь, Круглов?
— Поддержим, а как же.
— Ну вот и все.
— Разрешите идти тогда? — Ильин встал.
— Валяйте. Световые сигналы прежние, но старайтесь ими не пользоваться. О захвате высотки донесите связным. Идите.
Ильин, хрустя ветками, направился к опушке.
— Завалит как пить дать! — проворчал Коновалов.
— Почему завалит? — спросил Вергасов.
— Вот увидишь.
— Не обязательно, — вставил Круглов, постоянный оппонент Коновалова. Достаточно одному из них сказать «да», как другой сейчас же говорит «нет».
— А я говорю — завалит.
— А ты не каркай.
— Я не каркаю, просто говорю. Нельзя давать человеку, да еще такому, первое задание ночью. Первое задание и засветло завалить ничего не стоит. А тут… Да он вместо высотки нашу рощу опять захватит.
— Чепуха, — сказал Вергасов. — У него Сергеев, у него Жмачук, ребята все опытные.
— Ну, это твое дело, — сказал Коновалов. — Ты комбат, а не я. Не мне отдуваться. Можно идти спать?
— Иди.
— Бувайте. Авось ты меня своими пулеметами не разбудишь.
Звякнув шпорами, он пошел. Круглов тоже отправился. Вергасов остался лежать.
«А может, Коновалов и прав, черт его забери? Может, лучше было Круглову поручить? Напутает там Ильин, растеряется, подымет трескотню, и вся затея с сопкой провалится. Ведь это у них первая стычка после Сталинграда, первая — после пятимесячного перерыва. И вдруг в грязь лицом. Не скажешь потом, что не ты, а командир роты виноват…»
Вергасов поднялся и начал вытряхивать забравшегося под рубаху муравья.
Ну да черт с ним. Раз отдал приказ — значит отдал. И он опять стал убеждать себя, что процентов двадцать роты как-никак сталинградцы, что там Сергеев и Жмачук, что вообще не держать же роту, в конце концов, все время в резерве, раньше или позже придется и ей вступить в бой. Но веселое и приподнятое настроение пропало. Когда начальник штаба пришел доложить, что связной в штаб полка послан, Вергасов долго его отчитывал, придравшись к тому, что послали не Агеева, а Силина, хотя никакой разницы между Агеевым и Силиным не было — оба были исполнительными, хорошими связными.
6
Всю дорогу от села Червонотроицкое, где находился на формировке батальон, до Донца, сначала в вагонах, а позже на марше, Ильин думал об одном. Все его мысли сводились к одному слову — началось! И с каждым днем, каждым часом, каждой минутой это начало неизбежно приближалось. И вот подошло вплотную.
Ильин знал, что молодым, веселым ребятам и обожженным фронтовикам, как Вергасов и Коновалов, он — молчаливый, застенчивый, не привыкший к военным условиям, комнатный человек — мог быть просто чужд и неприятен. Но от того, что он понимал это, ему не было легче. Не было потому, что и Вергасов, и Коновалов ему нравились, нравились своей веселостью, способностью всегда и везде чувствовать себя свободно и ловко, не унывать при любых обстоятельствах, ясно и просто относиться друг к другу. Солдаты их любили, уважали и немного побаивались. Начальство тоже любило, и они знали, как себя с ним держать — не слишком развязно и не слишком вытягиваясь, спокойно, с достоинством офицеров, знающих себе цену. Между собой же, когда оставались одни, дурачились, как мальчишки, — возились, хохотали, ссорились из-за всякой ерунды и тут же мирились. Одним словом, хорошие и простые ребята. Он сам хотел быть таким, но знал, что никогда таким не будет.
В полку — Ильин сразу это понял — он никому не пришелся по душе. Он не умел, да и не хотел скрывать свои недостатки, и это определило отношение к нему окружающих. Офицеры полка — в основном молодежь со всеми присущими ей слабостями — после двух-трех попыток к сближению, из которых ничего не вышло, потеряли к нему интерес. Кто-то в шутку прозвал его Судаком, и это прозвище настолько прочно к нему прилипло, что за глаза его иначе и не называли. На совещаниях он сидел всегда в стороне, молча, и к нему никто не подходил. С солдатами он не мог найти общего языка — так ему, во всяком случае, казалось. Приказывать и требовать он не умел, никак не мог отделаться от «пожалуйста» и «попрошу вас», а в отношениях со старшиной — хитрым и оборотистым малым — просто становился в тупик.
И только с одним Сергеевым, командиром первого взвода, он чувствовал себя более или менее свободно. Это был молоденький — лет на шесть моложе самого Ильина — парнишка, с девичьим розовым личиком, без малейших признаков усов и бороды, что доставляло ему немало огорчений, но неглупый, смелый, дважды раненный и имевший уже орден за Сталинград. В полку с ним считались, и, если бы не отсутствие звания — он был только сержантом, — его бы назначили командиром роты, о чем он давно тайно мечтал. Однако, несмотря на то что место это досталось не ему, а неопытному и необстрелянному Ильину, он, увидев его неприспособленность, взял его под свою защиту, хотя был и подчиненным, и младшим по возрасту. И нужно сказать, сделал он это очень деликатно.
Самое важное было — поддержать авторитет командира, причем командира, который авторитетом своим не очень дорожил и, пожалуй, не