Читать интересную книгу Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

«Подтверди, что он умер от гипертонии. Да так, чтобы никто не придрался к диагнозу! И не возражай нам!»

Доктор осмотрел тело и сказал, что учитель умер от побоев и пыток. Тогда бандиты схватили его и стали бить, приговаривая:

«И ты туда же? Хочешь того же, что и он?!»

Конечно, доктор написал в справке, что «смерть наступила в результате внезапного гипертонического криза».

Революционеры и их учитель

На Западе давно в ходу легенда о том, что хунвэйбины — это родные братья, может быть, более фанатичные своих европейских современников — революционно настроенной молодежи конца 60-х годов. Есть и другая легенда: после расправы с «шанхайской четверкой» к хунвэйбинам стали относиться в Китае как к фашистам и подпевалам банды политических авантюристов. На самом деле «бунтари» считали себя коммунистами-маоистами, абсолютно чуждыми идеям демократии и свободы. Такими они в сущности и были. Еще меньше они смыслили в демократическом централизме и превратились в некую «параллельную компартию» (что и положило конец их двухлетней эпопее) именно в тот момент, когда раскол в партии полностью парализовал ее. Готовые умереть за Мао, находившиеся в идеологической зависимости от Линь Бяо и особенно Группы по делам «культурной революции» под руководством Цзян Цин, они превратились в альтернативу городским и местным властям, оказавшимся вражеской мишенью для маоистского Центра, и вспомогательной силой для сведения счетов в пекинском руководстве. Неиссякаемая энергия этих десятков миллионов юнцов была сугубо разрушительной. В те моменты, весьма непродолжительные, когда им действительно удавалось получить власть, они не смогли воспользоваться ею и пошатнуть фундамент тоталитаризма. Хунвэйбины как будто бы имитировали принципы Парижской коммуны 1871 года, но ни разу организованные ими избирательные кампании не были ни свободными, ни открытыми. Все главные решения принимали маленькие самопровозглашенные комитеты. Смена руководства происходила у них только методом непрекращающихся силовых ударов, направленных внутрь их организаций и административных структур, которые они подчинили себе силой. Кроме этой «малости», им были даны некоторые «свободы», иногда им позволяли почувствовать социальное превосходство над рабочими, но тем более жестоким стал разгром их движения в 1968 году…

Хунвэйбины были связаны с коммунистическим аппаратом тысячами нитей. В мае — июле 1966 года рабочие бригады «красных охранников» были посланы в средние школы группой Лю Шаоци и местными органами власти нижнего звена составлять первичные списки «черных вражьих нор», преподавателей — кандидатов на поношения. Хотя с начала августа 1966 года они были официально «сняты с операции» после удара Мао по Центральному комитету, они долго сохраняли авторитет в местных организациях ряда уездов. Это они решительным образом стимулировали дикую ненависть общества к профессорским и учительским кадрам и давали добро наступлению на «четырех старых». Эта инициатива, поддержанная местными, властями проводилась в жизнь силами милиции, составлявшей списки конфискаций и определявшей места сбора конфискованных предметов. (Нень Чэн была удивлена, когда в 1978 году ей удалось найти большую часть своего фарфора, конфискованного у нее самым беззаконным образом двенадцатью годами раньше). Искупительными жертвами оставались те, кого преследовали во всех предыдущих кампаниях, к ним прибавились еще работники среднего звена, заслонившие собой более высокопоставленных руководителей.

Продвижение «культурной революции» на заводы способствовало цели Мао Цзэдуна, которому нужно было устранить из аппарата своих соперников, и потому он всячески поощрял широкомасштабные столкновения между «бунтарями» и муниципальным руководством или руководством провинций. С одной стороны, местные руководители создавали так называемые консервативные массовые организации, которые по сути были трудно отличимы от более близко стоящих к линии Мао «бунтарей». С другой стороны, более независимые местные «бунтари», видели свое спасение в смычке с «тем сверх-ЦК», каким стала Группа по делам «культурной революции», где Кан Шэн играл столь же тайную, сколь и центральную роль. У него были курьерские отряды (состоявшие по началу, в основном, из столичных студентов), осуществлявшие связь с Пекином. Он регулярно пересылал из Центра инструкции и черные списки (куда наряду с рядовыми членами партии включал две трети Центрального комитета), получал с обратной почтой результаты допросов и самокритики, после чего рассылал своим единомышленникам долгожданные «красные ярлыки», которые потом долго служили их владельцам «охранной грамотой» для армейских патрулей.

Все-таки «бунтари» были более вовлечены в оборот государственной машины, чем «консерваторы», т. е. они всё же отличались друг от друга. Трудно сказать, насколько прочным было единство между отдельными группами и фракциями в вопросе о репрессиях, — очевидно, что существует огромная разница между китайским феноменом и революционной традицией Запада. Если в Китае и критиковали систему лаогай, мало затронутую революцией, то только чтобы пожаловаться на ее «терпимость». Нень Чэн на себе ощутила жестокость и бесчеловечность охранников-маоистов «нового набора». С другой стороны, когда Хуа Линьшань, ультралевый «бунтарь», открыто боровшийся против армии, занял слесарно-механический цех тюремного завода, чтобы изготавливать там оружие, он заметил, что: «во время всего нашего пребывания [заключенные] оставались в камерах и мы совершенно не встречались с ними». Хунвэйбины, которые часто прибегали к похищению детей, считая это важным тактическим приемом, имели свою собственную судебно-следственную систему: в каждой школе, в здании местной администрации, на заводе были особые помещения, чуланы, учебные классы, где были заперты «враги», проводились допросы, всегда под рукой имелись орудия пыток и можно было дать волю воображению и мастерству. Вот как описывает Лин «неформальные уроки психологии» в своей школе: «Мы старались поменьше говорить о пытках, но всегда считали их искусством (…). Мы пришли к выводу, что нашим исследованиям в этой области не хватает научности. Мы знаем много методов, но удобный случай представляется не всегда, и не все еще применено на практике». «Радикальная» добровольная дружина Ханчжоу, почти целиком состоящая из «черных» по рождению, уже прошедших репрессии до работы в дружине, содержала в трех своих следственных центрах около тысячи человек. Двадцать три заключенных были осуждены за клевету на своего руководителя Вэн Сэньхэ. Члены этой дружины за один день дежурства получали три выходных дня, кроме того, их бесплатно кормили. Как свидетельствуют все бывшие хунвэйбины, репрессивные мероприятия занимали в их жизни так много места, что они только и делали, что обсуждали между собой то сбитого с ног противника, то пытки, то унижения, которым они подвергали других, а то и убийства, и, судя по всему, никто против этого никогда не возражал. Показательно, что во время «культурной революции» участились повторные заключения тех, кто уже побывал за решеткой, и повторные обвинения уже реабилитированных жертв, некогда «правых уклонистов». Участились аресты иностранцев и проживавших за рубежом китайцев. Практиковались новые подлости, например, дочь заставляли отбывать срок, который не досидел в тюрьме умерший там отец. Гражданская администрация сильно пострадала, но у лагерного начальства были развязаны руки. И кто скажет, что это было за поколение — бунтарей или надзирателей? Что касается взглядов молодежи на общество, политику и экономику, то даже самым активным правдолюбцам, которые живо интересовались теоретическими вопросами — как, например, труппе Шэнвулян из Хунани, — ни на шаг не удавалось отойти от цитат Мао. Хотя все понимали, что мысли председателя уже настолько туманны, а высказывания так противоречивы, что можно иногда понимать их по-своему и «добавить чуточку от себя». И у «консерваторов», и у «бунтарей» порой бывали при себе одинаковые цитатники, но одни и те же изречения каждый трактовал на свой лад. В этом непостижимом Китае времен «культурной революции» один взятый с поличным воришка оправдывался фразой из Мао, что, дескать, «это была взаимовыручка». А другой, попавшийся на краже кирпичей рабочий из «черных», не испытывал ни малейших угрызений совести, потому что «рабочий класс должен иметь свою собственную линию». Однако теория была выстроена по железным законам логики с целью оправдания насилия, радикализма, классовых стычек и их политических последствий. Все разрешалось тому, кто знал, какой путь «правильный». «Бунтари» не могли дистанцироваться от официальной пропаганды, у которой они позаимствовали ее кондовый язык, и по-прежнему продолжали беззастенчиво обманывать и массы, и своих товарищей по организации.