давала силы… На следующий день он медленно выбрался из пещеры наружу.
— Я хочу видеть Калед-хана! — заявил он стражнику, который схватил его, словно охапку хвороста, перенес через лагерь и грубо бросил на некое подобие платформы, покрытой шкурами, служившими кочевникам для построения жилищ.
Его появление в центре поселения встретили насмешками, а стражник тем временем крепко связал пленника и заткнул ему рот кляпом. После чего епископа пренебрежительно перегрузили на повозку; вокруг раздавались крики детей, животных, гомон взрослых людей, скрип колес. А вскоре вся толпа двинулась в путь — судя по положению солнца, на север.
В течение следующих недель племя пересекло полосу травянистых пастбищ, что позволило «небесным скакунам» вдоволь наесться и нагулять крепкие мышцы, а затем орда вышла на менее гостеприимные пространства каменистой равнины, что свидетельствовало: пустыня неподалеку. Епископ догадался, что Калед-хан привел своих людей в окрестности жуткого Такламакана.
Вскоре вся орда остановилась, а ее предводитель, спрыгнув со своей повозки, стал всматриваться в высившиеся на горизонте серые песчаные дюны, в их весьма характерные силуэты.
Во время пребывания в Дуньхуане Аддай Аггей слышал от путешественников рассказы о том, в какую чудовищную западню могли угодить одинокие странники и целые караваны среди этих бесконечных пространств, где не было ничего, кроме камней и песка, носимого ветром. Древние китайские хроники эпохи Хань определяли эту пустыню как Лиу-ша, то есть «двигающийся песок». Останки людей и животных быстро превращались в голые выбеленные кости, наводившие ужас на караванщиков, а потом крошились, постепенно смешиваясь с серым песком. Летом пустыня так раскалялась, что смерть от жажды настигала путника за три часа. Сухие бури, кошмарные кара-буран, способны были поднять в воздух чудовищные массы песка и мелких камней и стремительно пронести их на значительные расстояния, сметая все, что попадалось по дороге. Зимой ледяные ветра превращали людей и животных в замороженные статуи, служившие пропитанием для волков, когда приближалась оттепель и мертвая плоть начинала оттаивать в лучах бледного солнца, редко выглядывавшего из-за черных облаков. Темное небо над пустыней Такламакан казалось смешанным с серым песком ее дюн, страшных гор праха земного, смертоносного и мрачного…
Несторианин отметил про себя, что орда, несомненно, сбилась с пути. Калед-хан явно нервничал; он вскочил на коня, чтобы получше осмотреть ужасный регион, в который по неосторожности завел своих людей. Ветер уже заметал их следы, так что трудно было понять, откуда пришло племя и как теперь вернуться в более гостеприимные края. Аддай Аггей лежал неподвижно, не рискуя привлекать к себе внимание в столь опасный и напряженный момент. Калед-хан и его приближенные топтались в растерянности.
К счастью, из-за дюн внезапно появился вооруженный отряд — судя по облачению, это были китайские солдаты.
Аддай Аггей вслушивался в отдаленный разговор между капитаном китайского отряда и вождем тюркютов, до него долетали лишь обрывки фраз, но жесты вполне красноречиво дополняли недостаток слов. Китайский офицер решительно отговаривал собеседника углубляться в песчаный район. А затем несторианину показалось, что Калед-хан, потерявший обычную напыщенность и самоуверенность, осторожно спрашивает совета относительно дальнейшего маршрута. И несторианин не ошибся: вскоре предводитель степняков отдал приказ своим людям поворачивать, а китайцы двинулись впереди орды, прокладывая ей путь.
Еще два дня перехода во главе с китайским отрядом — и кочевники взяли вправо, к огромным скалам, напоминавшим очертаниями руины фантастической крепости.
За эти два дня состояние епископа заметно ухудшилось, потому что он почти не получал пищи, а связанные руки и ноги сильно отекали. Он испытал невероятное облегчение, когда его наконец сняли с повозки.
Тюркюты разбили лагерь у подножия голого каменистого утеса, прорезанного многочисленными пещерами. В этом неприютном месте дневная и ночная температуры почти не отличались, в чем Аддай Аггей смог убедиться уже в течение первых суток. Все пещеры походили одна на другую. В них не проникало солнце. Епископ подумал, что сумрак стал для него за время пленения и болезни самой ненавистной вещью на свете.
Как обычно случается, добрые известия пришли в тот момент, когда Аддай Аггей их уже не ждал. Он понял, что его положение изменится, взглянув однажды утром в красное лицо человека, принесшего ему кусок пирога с абрикосами, на который изголодавшийся епископ накинулся с удивившей его самого жадностью. После бесконечного жидкого супчика это было настоящее пиршество.
— Это слишком хорошо для тебя! — бросил стражник, наблюдая за тем, как несторианин поедал пирог.
— Какой сегодня день? — спросил Аддай Аггей.
— Какое это имеет значение? Сегодня — великий день, потому что ты предстанешь перед великим ханом Каледом! — отрезал кочевник и вышел.
Аддай Аггей торопливо привел себя в порядок; ему дали чистую одежду и немного воды, чтобы он видом и запахом не оскорблял повелителя. Епископ испытывал от этого такое удовольствие, что не мог сдержать улыбку: пересохшие, воспаленные губы скривились, обнажив израненные десны. Стражник ухмыльнулся в ответ, его длинные, висячие усы пошевелились, глаза еще больше сузились, и лицо приобрело неожиданно свирепое выражение.
— У тебя есть новости о твоей единственной дочери? — напрямик спросил пленника Калед-хан.
— Откуда вы знаете, что Умара пропала? — опешил Аддай Аггей.
— Я знаю больше, чем ты можешь вообразить. О твоем злосчастье мне рассказал персидский предводитель Маджиб. Ее внезапное исчезновение посреди безводной пустыни причинило тебе немало хлопот.
— Я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы вернуть ее хотя бы на мгновение!
— Что нужно тебе, чтобы вернуть ее?
— Свобода!
— В таком случае у меня есть для тебя предложение.
— Слушаю вас, — ответил епископ, который был ни жив, ни мертв.
— Один арабский посол сейчас сопровождает молодую китаянку из Пальмиры в Чанъань. Мои наблюдатели сообщили, что недавно вся группа прибыла в Дуньхуан. Если бы ты смог провести меня туда, стал бы свободным человеком и смог бы отправиться на поиски дочери… Знаешь, я неравнодушен к женщинам, — Калед-хан многозначительно подмигнул.
— А та группа велика?
— У них восемь верблюдов, несколько воинов и одна женщина под охраной.
— Если это заложница высокого ранга, разве ее захват не вызовет военного конфликта?
— Она простолюдинка, ценность ее невелика. Просто китаянка, только очень красивая. Зовут ее Нефритовая Луна.
— Но почему вы доверяете мне?
— У тебя, епископ, нет ничего, кроме честного слова…
Аддай Аггей боялся поверить в нежданную удачу, хотя душу смущала мысль, что он покупает свою свободу ценой заключения неизвестной девушки. Если бы только он мог покинуть кочевников, не заключая никаких сделок!
— Я готов выйти хоть сейчас. Я могу указать дорогу до оазиса. Однако если тот караван уже покинул Дуньхуан, мне вряд ли удастся проследить их на следующем отрезке пути.
— Мы