И конечно, всех волновало положение с продовольствием. После того как мы посчитали, сколько нужно продуктов питания для Сахалина, учитывая особые нормы для рабочих, для детей, для беременных женщин и больных, я попросил Сталина дать указание отправить на Южный Сахалин в течение октября – ноября 1945 г. 25 тыс. т необрушенного риса и 5 тыс. т сои. Я знал, что на Дальнем Востоке эти продукты есть и их не надо грузить из Москвы. Через день или через два я получил телеграмму, из которой явствовало, что все мои предложения приняты.
Надо было еще решить, как быть с торговлей, валютой, зарплатой, ценами, коммунальными вопросами, здравоохранением. Я сообщил Сталину о том, что командование на Южном Сахалине с моего согласия ввело хождение советского рубля по курсу: один рубль равен одной иене. Госбанк же предложил установить на Южном Сахалине курс: один рубль равен четырем иенам. Я не согласился с этим, понимая, что если принять такой курс, то существующая низкая зарплата рабочих, которая пока еще не может быть заменена без надлежащей подготовки советской зарплатой, фактически будет снижена в четыре раза в тех случаях, когда из-за отсутствия иен зарплата будет выдаваться советскими деньгами. Я писал также, что материальное значение этого вопроса тут, на Южном Сахалине, для нас небольшое, а отрицательное влияние на настроение рабочих и предпринимателей, находящихся под нашим контролем, велико.
И эта проблема была решена в соответствии с моим предложением.
Большой интерес на Южном Сахалине представляли для нас лесная, бумажная, угольная и рыбная промышленность. После ознакомления с этими отраслями я информировал Сталина о лесных запасах Южного Сахалина. Написал о том, что для лесозаготовок срочно необходимо оказать помощь: завезти топоры, поперечные пилы, а к наступлению морозов дать теплую одежду и обувь.
В телеграмме я высказал свои соображения и о создании на Южном Сахалине трестов и комбинатов, которые смогут организовать работу лесной, бумажной и угольной промышленности. В частности, я предложил обязать народного комиссара угольной промышленности Вахрушева направить на комбинат «Сахалинуголь» в двухнедельный срок 250 инженеров, техников и специалистов для использования их на руководящих работах в тресте и на комбинате.
29 сентября командующий Тихоокеанским флотом адмирал Юмашев передал мне телеграмму Сталина. В этой телеграмме говорилось: «СНК СССР постановляет: принять предложения, внесенные Микояном по вопросам лесной, бумажной и угольной промышленности на Сахалине».
На окраине Тайохары имелись питомники, где разводились черно-бурые лисы. Меня это дело интересовало, потому что, будучи наркомом внешней торговли, я много занимался пушным делом. Причем, как ни странно, не только продажей пушнины, но и производством ее, ибо тогда в состав наркомата входили все зверосовхозы и каракулеводческие совхозы страны.
Это получилось таким образом. Во время заседаний политбюро я не раз жаловался, что пушное хозяйство, которое является большим источником валюты, поставлено у нас слабо, плохо развивается и каракулеводство. Однажды, когда во время заседания политбюро я в очередной раз пожаловался на все эти обстоятельства, Сталин сказал: «Сколько директив писали, а дело не идет. Возьми все это хозяйство себе в наркомат, сам будешь за него отвечать. И не на кого будет тебе жаловаться!» Я ему говорил, что совершенно это дело ко мне и Внешторгу не имеет отношения, что Внешторг только продает каракуль, аппарат его никакого отношения к совхозам не может иметь. Но он настоял, говоря: «Аппарат не имеет отношения, но ты найдешь людей, ты умеешь такие работы выполнять». Поскольку такое решение было записано, надо было его выполнять. Собрал каракулеводов и расспросил их, что им мешает в работе, причем выслушал не только ученых, но и практиков вплоть до чабанов. Мы создали свой научно-исследовательский институт каракулеводства, который выводил породы, соответствующие требованиям внешнего рынка. И надо сказать, до 1949 г., пока я был наркомом, я этим делом занимался, и с большими результатами. Даже в войну эти совхозы продолжали развиваться, увеличивали поголовье. Конечно, эти совхозы были прибыльными, кадры в них устойчивыми. Я не давал местным органам менять кадры часто или устраивать «своих людей» в эти совхозы. И зверосовхозы стали большой отраслью хозяйства.
Поэтому я с интересом ознакомился с организацией пушных питомников на Южном Сахалине. В общем, они были похожи на наши, только меньше размером.
Вместе со мной на Южный Сахалин приехал нарком рыбной промышленности Ишков, прекрасный знаток своего дела, самородок, настоящий талант. На западном берегу мы осмотрели рыболовецкие промыслы. Они произвели тяжелое впечатление. Здесь были большие уловы сельди, и японцы половину и даже больше пускали на удобрение. Нам сказали, что в 1945 г. из 1150 ц выловленной сельди 59 % пошло на удобрение. Я был поражен этим: сельдь, которую так любит наш народ и которая так хороша с картофелем, – на удобрение! Мы сразу приняли решение строить чаны для обычного посола сельди по астраханскому методу. Чанов мы могли построить достаточно. Подсчитали, что сможем засолить таким методом не менее 1 млн ц в живом весе.
К моменту нашего приезда на Сахалин туда уже прибыло руководство вновь организованной рыбопромышленности Южносахалинского треста – 103 человека. Была установлена связь с местами, укомплектовывали местный аппарат советскими работниками, использовав и аппарат промышленных компаний. Поскольку работники этих компаний и сами рыбаки охотно шли на возобновление работы, рыбная промышленность быстро восстанавливалась. Принимались меры для улучшения санитарного состояния и повышения качества продукции.
Так день за днем я посылал Сталину телеграммы. 26 сентября я получил от Сталина сообщение, что все мои телеграммы получены и что «соответствующие решения Совнаркома приняты и посланы тебе».
Утром 24 сентября на военном корабле мы подошли с тихоокеанской стороны Курильских островов к острову Кунасири, но из-за шторма не могли подплыть к нему, поэтому изменили курс на бухту Рубецу на острове Итуруп со стороны Охотского моря, где и высадились. Это самый большой остров Курильской гряды.
Я видел штормы в разных морях и океанах, но такого еще не доводилось. Первый раз я узнал, что такое шторм, когда нас перевозили из тюрьмы по Каспийскому морю в Баку. Попадал я в сильный шторм, когда ехал на корабле из Гавра в Нью-Йорк, побывал в шторме на Баренцевом море. Но тогда даже и не представлял себе, что такое девятибалльный шторм, в который мы попали на Тихом океане. Только разве ради шутки можно было назвать этот океан «Тихим»!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});