Читать интересную книгу Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

Митя окинул мать взглядом, прижался к ней и вспыхнул.

— Ты еще спрашиваешь! Еще бы нет. Она будет, да?

— Будет, и даже лучше, чем была. И ее-то уж мы не позволим уничтожить. Но республика не свалится с неба. Для этого нужно кое-что сделать…

Митя многозначительно подмигнул.

— Слушать Кромержиж[169], да?

Мать улыбнулась.

— Этого мало. Словом, папа должен был уехать, чтобы иметь возможность работать. Чем меньше ты станешь о нем спрашивать, тем лучше сделаешь. И не думай о папе ничего дурного. Тебя это зря тяготило бы, а его бы ты очень обидел.

Митя вздохнул, точно у него гора с плеч свалилась.

Он заерзал и подсел поближе к матери.

— Мама, знаешь что?

Мать повернула к нему голову. Он увидел над собой ее глаза: радужная оболочка разбегалась маленькими золотисто-коричневыми веерами вокруг крохотных, как точка, зрачков.

— Что, мой дорогой? — И она погладила его по голове, по темным, густым, сухим, наэлектризованным волосам. «Как хорошо, что у меня такой мальчуган», — подумала она с нежностью.

— Знаешь, что со мной на днях случилось? — продолжал Митя таинственно. — Мы с ребятами возвращались с футбола, а перед нами шел человек — ну точь-в-точь мой папа. Так же держит плечи, та же походка, ну все…

Рука, игравшая с Митиными волосами, замерла. Светло-коричневые веера в маминых глазах вдруг пропали, их проглотили расширившиеся зрачки. У мамы стали совсем черные глаза. Она спокойно улыбнулась.

— Ну, — сказала она снисходительно, — ты обогнал его, и это оказался какой-то совсем незнакомый человек. Откуда же здесь взяться папе?

— Я вовсе его не обгонял, — возразил сконфуженный, по-детски точный Митя. — Он вошел в дом, я так и не видал его в лицо.

— И в следующий раз не делай этого.

— Мама, я не смогу вытерпеть. Я знаю, что папа в Америке, — ведь он писал мне из Чикаго. Но если я увижу человека, похожего на папу, я должен пойти за ним, это ты напрасно так говоришь.

Мать рассердилась.

— Неправда, не должен. На то ты и человек, чтобы держать себя в руках. Пойми, что дедушка Гамза — известный коммунист, что за нами следят.

— Хорошо, — строптиво согласился Митя. — Но что же тут такого, если я пойду за кем-нибудь, раз папа в Америке?

«Ах, боже», — подумала Еленка. Она пытливо посмотрела на своего маленького, логично рассуждающего сына. В то же время этим взглядом она как бы что-то взвешивала.

— Послушай, Митя, мы ведем войну против фашистов, тайную войну. А на войне каждый солдат должен соблюдать строгую дисциплину. И ты — тоже!

Мите эти слова понравились. А то, что мама поставила его на одну доску с собой, просто привело его в восторг.

— Теперь дай мне слово, что ты ни за кем чужим бегать не будешь, чтобы понапрасну не привлекать внимания. Это военный приказ. В воскресенье мы, может быть, вместе поедем на прогулку и поговорим об этом еще. Идет?

— Идет.

— О том, что мы сегодня здесь с тобой говорили, — добавила Еленка, — ни гугу, ни единой душе.

— И даже бабушке? — мигом спросил Митя.

— Да. Бабушка и так уже много испытала, и мы должны ее беречь. Это только понапрасну ее взволнует.

— И Стане не говорить тоже, — горячо добавил Митя, — и Барборке.

— Главное, не надо говорить мальчикам в школе! Ну, просто никому, никому на свете. Я посмотрю, умеешь ли ты молчать.

— У меня вовсе не такой длинный язык, — сказал мальчик и преданно посмотрел матери в глаза. — Честное слово. Вот моя рука.

ГРЯЗНЫЙ ДЕНЬ

Нелла в забрызганных грязью туфлях позвонила у ворот бубенечской виллы Хойзлера. Она долго и старательно, как делают просительницы, вытирала ноги на коврике перед дверью.

«Здесь хоть не придется подниматься по лестнице», — подумала она устало. Вилла была двухэтажная.

Уже в передней на нее повеяло беззаботным комфортом. Батареи центрального отопления мирно дышали за изящными металлическими решетками. Здесь жили прекрасно — в тепле! Сейчас, когда не достанешь ни кокса, ни угля! Как обогрело бы окоченевшую душу тепло, если бы оно было добыто честным путем, если бы Нелла пришла сюда просто с дружеским визитом к порядочным людям!

Смазливая горничная в наколке, белой, как сахар, и в похрустывающем, как ледок, накрахмаленном передничке (откуда они берут мыло?) вежливо указала посетительнице, как пройти. Нелла очутилась в просторном холле, куда выходило несколько светлых, прекрасно натопленных комнат без дверей. Из угловой комнаты с громовым лаем навстречу Нелле выскочила овчарка. Она вылетела, как дикая, сбивая ковры лапами. Из эркера появилась стройная дама.

— Рольф, nieder![170]

Ро стояла уже рядом с собакой и выхоленной рукой держала ее за ошейник.

— Untersteh dich! Sollst dich schämen, pfui![171]

Овчарка с виноватым видом поглядывала на нее и тяжело дышала.

— Она не понимает по-чешски, — выразительно пояснила Ро и улыбнулась, словно извиняясь. — Из Дессау. Gelt, Ролли? Brav, brav, schön brav sein[172]. He бойтесь, пани Гамзова, она не укусит.

Но для верности Ро все же придержала пса за ошейник, нажимая свободной рукой кнопку звонка.

— Уведите собаку, она мешает, — приказала хозяйка горничной. — Потом поправьте ковры.

— Ну, иди, иди, Рольфик, — спокойно сказала девушка по-чешски. И овчарка пошла за ней как ягненок.

Хозяйка дома изменила голос и любезным тоном «для клиентов» пригласила посетительницу сесть в одно из низеньких креслиц, поставленных вдоль стен эркера. Она усадила Неллу напротив себя, поближе к свету. На круглом столике с двойной доской лежали свежие газеты и, как ни странно, «Заратустра» Ницше. Из-под книги выглядывали забытые кем-то зеленые и красные жетоны. Высокий фикус с кожистыми листьями заслонял другое окно. Обе женщины сидели в той самой угловой комнате, где когда-то артистка Тихая, изгнанная хозяйка дома, разучивала роль Кристин, дочери Лавранса. Только теперь в «магорке» Власты были сняты двери — в светском доме тишина никому не была нужна для работы. Ро, причесывавшая свои волосы цвета платины так же, как дамы из Германии, которым очень понравилось у нас, и нацепившая большие розовые серьги в виде цветов, такая стройная в своем джерсé цвета резеды и альтрос[173] сейчас чувствовала себя счастливой и щебетала, перескакивая с одного на другое.

— Милая, дорогая пани Гамзова, что скажете хорошенького?

Впрочем, Ро не ждала ответа. Она не давала Нелле даже раскрыть рта.

— Какая для меня честь, что вы вдруг вспомнили обо мне, — сказала она чуточку язвительно. — Ай-яй-яй! Что же такое у вас с глазом? — воскликнула она соболезнующим тоном, увидав безобразное, воспаленное от ячменя веко на бледном, постаревшем лице Неллы. — Не смотрел ли глазок, куда не следовало? Нет, кроме шуток… ведь ваша дочка — врач… что думает на этот счет Елена? Она такая способная! Она ведь вернулась из России?

Сердце у Неллы екнуло.

— Давно… — ответила она, не показывая виду. — Ячмень, говорят, от недостатка витаминов… Пустяки, пройдет. Я хотела бы, пани Хойзлер, только попросить вас…

— Бедняжечка, как вы похудели! От вас просто половина осталась! Нет, серьезно, пани Гамзова, если бы вы не предупредили меня по телефону, я ни за что бы не узнала вас.

— У меня так много забот, — начала Нелла, — мой муж…

— Но я удивляюсь Елене, куда она смотрит, — болтала Ро, совсем не слушая Неллу. — Она прописала вам что-нибудь для возбуждения аппетита? Вы хорошо кушаете? Да вы ведь из тех дам, которые чем угодно пожертвуют, лишь бы сохранить линию, — шутливо погрозила Ро пальчиком Нелле, — а впоследствии все это дает себя знать. Вы должны позаботиться о себе, дорогуша, питаться как следует, окрепнуть…

Нелла смотрела на нее, пораженная. Разве она не знает, что мы ужинаем картошкой и запиваем горячей бурдой? Она и знать этого не желает! Неужели она настолько бездушна или глупа? Вероятно, и то и другое вместе.

— …худая шейка должна пополнеть, — продолжала трещать Ро, — ведь это слишком старит вас, дорогая, к чему? Вы еще такая интересная дама. Чем я могу быть вам полезна? Какао, кофе, чаю? — предлагала она, словно за прилавком. — Скажите же, что вы больше любите? Может быть, какао, нет? Оно всего питательнее.

Нелла, несмотря на свой возраст, покраснела.

— Вы слишком любезны, — сказала она, — но я не задержу вас и десяти минут. Только выслушайте меня. Вы помните, может быть, пани Хойзлер…

— …как вы меня, еще девочкой, возили в Нехлебы, — подхватила Ружена, — richtig[174], моя милая, добрая пани Гамзова. Как же мне не помнить, ведь в этом нет ничего зазорного теперь, когда счастье вам изменило. Я вижу, точно наяву, сказочный фисташковый крем; ничем подобным, конечно, я не могу вас угостить — война. Но, моя милая, добрая пани Гамзова, вы, вероятно, не будете настолько горды, вы не откажетесь от скромного угощения, которое я осмелюсь вам предложить. Вы серьезно меня обидите. Даша!