Читать интересную книгу Славянская Европа V–VIII веков - Сергей Алексеев

Не отсюда ли в конечном счете летописное предание о «руси», прозвавшейся «от варяг»? Как мы помним, «фенно-скандинавская» теория как раз определяет, что «прозвалась», восприняла свое имя русь вовсе не «от варягов», а от финских аборигенов. Однако все равно летописное предание работает именно на эту теорию. Именно в силу четко выраженного мнения об иноязычном происхождении названия «русь». Слова «русый» и «русло» были достаточно хорошо известны на Руси XI–XII вв., а со времен появления имени прошло не так много поколений, чтобы славянский корень забылся целиком. Ясно, что во времена летописцев никакого племени «русь» на Руси не знали. Но и племя «русь» за «Варяжским морем» — не более чем домысел летописца. Чтобы объяснить его отсутствие в современной Скандинавии, он утверждал, будто Рюрик забрал оттуда «всю русь».[2069]

Как же развивались события? Ход их вполне поддается восстановлению, если идти от накопленных наукой источниковых данных. В VI в. в языке западных финнов появилось воспринятое от скандинавов слово ruotsi. Оно стало обозначать чужеземцев, приходивших из лежащих вокруг Балтики земель на финские земли. Не исключено, что даже все европейские народы нефинского расового типа — включая в том числе славян-кривичей. Последнее, однако, необязательно — поскольку кривичи уже селились на финских землях до появления этого слова. Во всяком случае, когда в конце VII в. в нижнем Поволховье закрепились словене, они уже стали для окрестных вепсов и вадьялов ruotsi. Это значение закрепили тесные контакты словен с заморскими ruotsi — скандинавами — в VIII в., когда во главе данов и свеев встали выходцы из словенского Поволховья.

Где же произошло восприятие слова «русь» славянами и возникновение особой группы населения «русь»? Ответ очевиден — в Ладоге, в месте теснейшего общения финнов, славян и скандинавов. При этом участие скандинавов играло второстепенную роль. «Русью» стали звать себя славяне, именно смешивавшиеся с туземными финнами и знающие их речь. Все это указывает на 780-е гг., время после перехода Ладоги в руки словен. В Ладоге тех лет было крайне мало скандинавов, по крайней мере — людей скандинавской культуры. В то же время население оказалось достаточно пестрым, чтобы из смешения разных племен возникла особая группа людей, не причислявших себя в строгом смысле ни к одному. Они и приняли название — «русь». В основном это были, конечно, славяне и финны, свободно владевшие языками друг друга, связанные кровными узами.

«Русь» изначально явно не была «племенем», «родом» в привычном смысле, но слиянием людей из разных «родов». Слияние это происходило на почве не столько даже взаимного свойства, сколько общих интересов. «Русь», чему достаточно свидетельств от IX–X вв., — прежде всего, общественная группа. Древние русы жили торговлей на речных путях Восточной Европы, а если требовалось — военными набегами. И это тоже указывает на Ладогу, важнейшее звено в торговой системе 780-х гг. Разноплеменная дружина «русь», сложившаяся в граде к этому времени, и взялась за освоение великого Волжского пути. Сначала — в качестве посредников осевших в Ладоге персидских стеклоделов. Потом — уже, наверное, через год-два, — самостоятельно. Вообще, события, связанные с появлением руси и расширением ее влияния, происходили стремительно и заняли не более двух десятилетий.

Находки в Старой Ладоге. VII–IX вв.

Однако эта разноплеменная вольная дружина, независимая от родоплеменных властей, выламывалась из устоявшегося уже строя жизни Ладоги. Ладога рубежа веков — верный партнер словенских князей-волхвов из Любши — была не лучшим местом для проявлений независимости. Русь не находит себя в общине Ладоги. Конфликтов происходит тем больше, чем больше молодых словен и вепсов привлекает богатая и свободная жизнь бродячих купцов. У умножившейся руси появляется стремление создать собственную общину, в конечном счете — стать отдельным «родом». Русь сохраняет Ладогу как родной очаг, как верный тыл, продолжает обогащать ее — но в возросшей своей массе сдвигается на юг.

Какая-то часть руси осела в Городке у порогов — важном пункте на пути ладей с восточным серебром. Но основная масса выстроила и населила неукрепленную весь гораздо выше по реке, в будущей новгородской округе. Это древнейший населенный пункт с названием Руса — старше «Старой Руссы» к югу от Ильменя. Неукрепленное поселение располагалось на террасе над поймой Волхова, на левом берегу. К северу, при излучине реки, жители воздвигли три сопки. На крутом правом берегу выше по течению тогда же или позже основали городище Слудица, защищенное глиняным валом. Еще дальше на юг, в самом Приильменье на реке Веряжи, в конце VIII в. появилось уже упоминавшееся поселение Георгий. С самого основания этот будущий град стал центром торговли с востоком — на тот момент важнейшим на самом озере. В низовьях той же Веряжи, на острове, тогда же или позднее возникло городище Сергово, защищенное длинным валом. Появляются русы и в Южном Приильменье, в окрестностях будущей «Старой» Руссы. Судя по большому количеству произведенных от слова «русь» географических названий, сюда в итоге и стянулась основная масса руси. Ее памятники — сопки еще VIII в. на Порусье и Ловати. Здесь располагались поселения, чьи жители занимались ремеслом.[2070] К моменту прихода в южноильменскую «Руссу» численность руси (с учетом семей) возросла уже до нескольких тысяч. В том числе за счет присоединившихся местных жителей. Так что предание XVI в. вполне оправданно в том, что «прозвались русью» пришельцы из Ладоги именно в Поильменье.

Археологические материалы конца VIII в. — когда только и можно говорить о факте появления руси — довольно однозначны. Скандинавский элемент в среде русов Поволховья и Поильменья того времени крайне мал, если не ничтожен. Русы не являлись заморскими пришельцами — ни норманнскими, ни западнославянскими. Никакого племени «русь» за пределами исторической Руси никогда не существовало. При всей своей разноплеменности русь являлась исключительно местным образованием. Самый значительный ее неславянский компонент — финский, вепсский. Но и он по материалам тогдашней Ладоги явно уступает словенскому. Хотя при движении руси вверх по Волхову от Ладоги процент финнов как раз мог возрастать за счет вадьялов и «чуди». Итак, поздние новгородские предания справедливы в том смысле, что именно словене «прозвались русью». Только в IX–X вв. в связи с увеличением доли скандинавов и их проникновением на юг по Днепру там «русь» какое-то время воспринималась как нечто инородное. Именно тогда у части славянских племен и у южных их соседей «русы» оказались тождественны на время «норманнам». Но ненадолго — уже к концу X в. появляется общепринятый термин «варяги», а слово «Русь — русь» становится обозначением всего Древнерусского государства и, наконец, киевских полян как жителей его столицы. Последний смысл впервые четко определяет Нестор: «поляне, которые ныне зовутся русь».[2071] В конце же VIII в. русь действительно являлась «викингами» — словенскими викингами, бродячими дружинами воинов и торговцев.

Характерно, что скандинавы называли вольные разноплеменные дружины Приладожья иначе — кюльфингами (чему соответствует древнерусское слово «колбяги»). Название производят от кюльфы — колокола, созывавшего воинов на сходку. Подобно древнейшим русам, кюльфинги скандинавских источников — вольные воины и торговцы. Тождественность этого термина славянскому «русь» для VIII–IX вв. вполне очевидно. Итак, скандинавы не принимали названия «русь» и придумали для него собственный синоним. Более того, «Кюльфингаландом», «Страной Кюльфингов», они называли Русь до того, как за Х в. утвердилось новое название — Гарды, «Города», или Гардарики, «Государство Городов».[2072] В названии словенских краев «Страной Кюльфингов» еще в конце VIII в. ничего невероятного нет. Ведь именно «русы», кюльфинги, ездили с приходившими на Волхов восточными ценностями в Скандинавию, именно их там знали лучше всего из обитателей будущей Руси. К началу XI в. термин «колбяги» вошел и в русское право. При этом они отделялись как от варягов, так и от большинства «руси». В это время требовалось уже отличать и от пришлых наемников, и от княжеской дружины продолжавшие действовать на Новгородчине разноплеменные военно-торговые ватаги.

При всей своей разноплеменности, на Волхове и Ильмени русь уже в конце VIII в. стала напоминать обычный славянский «род», племя с собственными землями и поселениями. Правда, поселения руси оказались разбросаны на огромном расстоянии речного пути по обе стороны озера, среди словенских и финских. Но связи между русами поддерживались теснейшими, и они осознавали себя как одно целое. Где племя — там племенные вожди. Свидетельством выделения в среде руси собственной знати, богатейших и самых родовитых воинов-торговцев, являются сопки на Ловати. В Коровичино в «русских» низовьях Ловати, рядом с ремесленным поселением, воздвиглось около десятка монументальных сопок. По трудоемкости возведения они не уступали княжеским сопкам приладожского севера. В верхней части трех изученных сопок — каменные кладки, их вершины окаймляли два кольца валунов. Высота сопок достигала 10 м. Погребения здесь совершались с животными жертвами. Найдены останки лошади, собаки и орла. Подобные сопки были в Марфине на Порусье.[2073] Нельзя не обратить внимания на большое количество — по сравнению с севером — подобных памятников. В обоих случаях — это целые группы. Широкое использование «княжеского» ритуала подчеркивало равноправие верхушки русов, их независимость от далекой теперь любшинской знати.