И охота, как и она, жадно слизывать пот с его шеи, жаться к его груди, тонуть в перинах в такт его толчкам…
Нельзя смотреть.
Нельзя такое чувствовать!
Но разве так можно? Я знаю, что нельзя. Книга учила иному.
Мне тошно. И страшно.
Женщина, получающая удовольствие от близости, – развратна и подлежит умерщвлению.
За окном луна подмигивает из-за деревьев. Лежать, свернувшись клубочком, любоваться на звезды должно быть хорошо, спокойно, но меня трясет. И скрип двери режет ножом по ноющему сердцу.
Рори садится на кровать, ведет ладонью по моему плечу, шепчет ласково на ухо:
– Что за невоспитанная девочка, подглядывать некрасиво.
– Это нечаянно, – хрипло отвечаю я.
А что, если он сейчас и со мной? Как с той девушкой?
Голос сипит, не слушается, кажется чужим. Я не знаю, чего хочу сильнее – чтобы он ушел или чтобы он остался? А Рори с легким смешком отстраняется, кутает меня в одеяло и целует в макушку.
– Тебе идет это платье. Завтра станешь моей женой. Будь готова.
И уходит…
Разве можно быть готовой? Все, что я знала, чему меня учили, оказалось неверным, неправильным, бесполезным. И строки Книги впервые подвели…
Хочу закрыть глаза, заснуть и… проснуться той глупой девочкой, какой я была раньше. Или не хочу? Я уже и не знаю.
Но теперь мне почему-то спокойно. И голос у Рори красивый. Он так забавно растягивает слова…
Вереском вновь пахнет. До головокружения. Разве вереск может пахнуть? И я забываю вдруг о Рори, с головой погружаясь в нежный запах.
Женщина – существо глупое и подневольное. Она не может жить одна, она должна принадлежать мужчине. До замужества – отцу, после – мужу.
Сумрачники странные. Днем спят, ночью… ночью у меня свадьба. Льется через высокие окна лунный свет, отражается в зеркалах, блестит в хрустале бокалов. Скользят в плавном танце люди, чуть шуршит белоснежный шелк одеяний, томит печальная мелодия.
Высокое кресло, в которое меня посадили, жесткое и неудобное. От еды воротит. От вина, сильно разбавленного водой, кружится голова.
Рори ободряюще сжимает мою ладонь, на запястье его блестит серебро браслета. Он красив, Рори. Но… мне страшно. И горько. Потому что, оказывается, я не первая его жена, вторая. А первая вот, сидит по другую сторону от Рори, такая прекрасная, темноволосая, гибкая, такая…
Я вспоминаю предыдущую ночь, и щеки мои опаляет жаром.
Рори встает, я вслед за ним, но стоять не получается. И мир покачивается вдруг, а Рори подхватывает меня на руки, и я плачу, горько плачу ему в плечо.
– Глупая девочка, – тихо шепчет он, опуская меня на залитую серебром луны кровать. – Я же сказал, что подожду, чего же ты боишься?
Не боюсь, мне горько и больно… потому что от Рори не пахнет вереском.
Эта комната другая… Более просторная, более светлая. Там, за портьерами – спальня старшей жены, Лейлы. И луна светит через окна невыносимо, а ночь дышит чужой любовью.
– Рори, Рори! – томно зовет Лейла, и Рори ей что-то отвечает, не слышу что, и слова его еще больше утопают в протяжном стоне.
Женщины не знают ни вкуса настоящей дружбы, ни настоящего горя. Все их эмоции скоротечны и поверхностны.
В следующую ночь вихрится за окном снег, на сердце холодно от страха. Оказывается, Рори уехал, а на моем языке в замке никто не говорит. Но я все понимаю. Мой брак принес дружбу, не мир. И мой муж поехал сражаться плечо к плечу с моими отцом и братом. Это неправда, что больше убивать не будут!
Я… я ненавижу мир мужчин! И я ничего не могу изменить!
Но и не боюсь. Ночью, слыша приглушенные рыдания, проскальзываю в спальню первой жены, залезаю на кровать и прижимаюсь к ее спине. На миг она затихает, а потом вновь начинает плакать. Еще сильнее.
Но не прогоняет. И пахнет тут Рори. Теперь я узнаю этот запах… горечь. Горечь полыни. Не вереска. Как жаль… И как стыдно своих мыслей – я не хочу и боюсь возвращения мужа.
Содержать жену достаточно легко. Все, что ей нужно, это красивая одежда, драгоценности, вкусная еда. Не можешь содержать жену, отдай другому. Неудовлетворенная женщина – беда в доме.
Весна горько пахнет черемухой. Я уже привыкла к жизни в замке. Теперь я знаю их язык, я научилась читать их книги. Я просыпаюсь вечером и, пока не стемнеет, пропадаю в библиотеке. А библиотека огромная… плотно забитые томиками стеллажи, убегающие под самый потолок.
Теперь я знаю, сумрачники живут ночами, потому что ночью живет их сумрачный бог. В одной из книг я вычитала, что он очень красив… и временами оживает. Тогда я с раздражением закрыла книгу и поставила ее обратно на полку. Глупости это. Не бывает живых богов.
Тоска, какая же вокруг тоска! Меня наряжают как красивую куклу и вкусно кормят. Я украшение мужа, я его жена, его драгоценный лунный цветок. Меня учат танцевать их странные танцы, но это даже приятно, это так похоже на то, как учили Айрона драться. А еще я учусь играть на флейте. И Лейла говорит, что у меня хорошо получается.
Такой, как Лейла, мне не быть никогда. Я и не хочу быть такой. Я задыхаюсь от ее мыслей, от ее разговоров, от ее вечной женственности. Я понимаю, что она красива, красива по-своему и счастлива, но я не могу быть счастливой… не могу быть чьей-то куклой.
Она добрая. Дружит со мной, разрешает положить ладонь ей на живот и почувствовать, как бьет ножками малыш.
Я радуюсь ребенку Рори так же, как и Лейла. И чувствую поднимающийся в горлу стыд – я не хочу своих детей. Не хочу быть хорошей матерью, не хочу быть хорошей женой. И не понимаю до конца – почему. Ведь Рори так добр ко мне, шлет письма, подарки. И Лейла… Лейла стала мне сестрой, которой у меня никогда не было.
Мы много разговариваем, о разном. И никогда не повышаем голоса – сумеречники вообще очень тихие.
Я теперь тоже люблю ночную тишину, полную едва слышных шорохов.
Женщина живет для рождения детей. Это ее плата за тот добробыт, что дарит ей муж.
Ночь сегодня какая-то особенная. Я не могу спать – низ живота тянет болью. И пожаловаться некому – с самого утра все бегают, суетятся, «готовятся к ритуалу». Мне помогать нельзя. Пока нельзя. Почему «пока»?
Ночью служанка видит пятно на моей простыне и расцветает улыбкой. Заставляет наспех умыться и переодеться, хватает за руку и тянет за собой.
В этой части замка я никогда не была, меня сюда не пускали. Коридоры тут выше и тоньше, уносятся ввысь стрелами узких окон. И опять лунный свет… прожигающий насквозь, скользящий по полировке стен, по каменному полу, тенью бегущий следом в тонкие разрезы дверей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});