Экий заботливый! И до чего непривычно было такое внимание с его стороны! Да что уж там, Саша вообще-то и до того не была разбалована ничьей заботой — разве что, Серёжи? Но про Авдеева рядом с князем ей и не думалось.
А Мишель словно и не собирался отходить от своего нового образа. Ни намёка на былую холодность в нём не было, более того, он был не в пример самому себе учтив, галантен и обходителен — открыл перед ней дверь, подал руку, чтобы усесться на сиденье кареты, и даже улыбнулся пару раз.
А под конец и вовсе заявил:
— Я скажу Воробьёву, что это я взял дело с его стола в тот день. Чтобы у тебя из-за этого не было неприятностей!
И тут Саша не удержалась.
— Ваше величество, да что с вами?!
— Что со мной? — С улыбкой спросил Мишель.
— Какой-то вы сказочно добрый в последнее время, сами на себя не похожий!
— В самом деле? — Как будто и не замечая за собой ничего подобного, поинтересовался Волконский.
— Где подвох? — С подозрением спросила Сашенька.
— А что, должен быть?
— Непременно! Вы же, в конце концов, наполовину Гордеев, как и ваш отец! А от Гордеевых непременно нужно ждать подвоха!
— Я ещё и наполовину Волконский, как моя мать. Так что никакого подвоха не будет, не волнуйся. — С этими словами он изысканно поклонился ей — так, словно она была, по меньшей мере, императрицей — и, посмеиваясь, уверенной походкой зашагал к больнице. Саша хотела, было, задержаться, чтобы не заходить вместе с ним и не давать поводов для сплетен, но Вера Гурко всё равно уже её увидела.
«Боже мой, только не это!», подумала Сашенька обречённо, и, повесив голову, зашагала к дверям.
— Прошу тебя, ни о чём не спрашивай! — Сразу же сказала она, вскинув руку, предвидя бурный поток вопросов. — Он просто меня подвёз! В конце концов, он мой брат, и в этом нет ничего такого!
— Просто подвёз?! — Возмутилась Вера, забыв даже об элементарном приветствии. — Видела я, как он на тебя смотрел!
— Как? — Ахнула Сашенька. Как на ничтожество, как же ещё? Раньше он смотрел на неё именно так. Но, видимо, так было раньше.
— Знамо дело как! — Фыркнула Вера, и покачала головой, но без укора, а скорее с восхищением. — Смотри, Сашка, осторожнее! А что будет, если блондинчик твой его здесь увидит? Или он блондинчика?
— Господи, Вера, перестань выдумывать! Они прекрасно знают друг о друге, и…
Но Вера её совсем не слушала.
— Брат! — Фыркнула она. — Как же! Не родной, поди, брат-то? На родных, Саша, такими глазами не смотрят!
«Да как он на меня смотрел-то, боже мой?!», с недоумением спрашивала себя Александра, и над этими словами Веры рассуждала всю первую половину дня, поминутно разбавляя эти мысли другими — об их с Волконским возможном родстве. И не о том, которое намечалось ввиду свадьбы их родителей, а о том, что, может быть, случилось уже давным-давно…
Не дай Бог, всякий раз думала она, и крестилась, крестилась, словно это как-то могло повлиять на события, произошедшие в прошлом. Но молитва ей помогала. И Ипполит Сидоренко, оказавшийся хорошим наставником, в трезвые свои часы, тоже помогал. С ним время летело незаметно, и в один момент Сашенька вдруг поняла, что перестала бояться покойников, и уже не вздрагивала от отвращения всякий раз, когда бралась за скальпель.
— Хорошая ты девка, Санька. Но, попомни моё слово, была бы парнем — цены бы тебе не было! — На этой фразе Ипполит Афанасьевич взял за правило завершать их совместную работу, и, лукаво подмигивая, добавлял всякий раз: — Может, выпьем?
Ох, спасибо! Выпила уже вчера! И как теперь идти к Владимирцеву, как после вчерашнего вечера смотреть в его глаза?! Саша решила пока не смотреть, и начать с невинной Любови Караваевой: отчего же нет? Тем более, княгиня так хотела с кем-нибудь поболтать! И желательно, конечно, не с кем-то там, а именно со своим лечащим врачом, милой Сашенькой!
— Я пока ещё не врач, Любовь Демидовна, милая! — Смеялась Саша, несомненно, польщённая таким доверием со стороны княгини, но та лишь отмахивалась.
— Не врач, так станешь! Я знаю, Саша, я вижу, у тебя большое будущее!
«На моём большом будущем из последних сил старается поставить крест Викентий Воробьёв», подумала Александра со свойственной ей иронией. Затем, поправив простынь у княгини, улыбнулась ей и рассказала о званом вечере, который затеяла Элла.
— Ах, моё неугомонное дитя! — Воскликнула Караваева, и глаза её увлажнились. Дочку она любила как ничто в целом мире, и готова была хвалить её за каждый поступок — неважно хороший или плохой. Элла была самой главной в её жизни радостью. — Непременно сходите, Сашенька! Вы не разочаруетесь, наша Лизонька — большая мастерица по таким мероприятиям! Её приёмы вся местная молодёжь любит! Вот увидите, вам понравится!
В том, что понравится — Саша не сомневалась. Куда больше она тревожилась за то, что ещё один званый ужин вполне себе может окончиться очередным предложением руки и сердца со стороны ещё какого-нибудь горе-кавалера. Старого полковника Герберта, например. Или толстого купца Лебёдкина, по кличке Слива — а что, почему нет? У Гордеева извращённая фантазия — он бы и на такой брак согласился, лишь бы насолить ей!
Идиллию нарушило внезапное появление Марины Викторовны. Саша заметила, как напряглась княгиня в её присутствии, да и сама госпожа Воробьёва тоже прекрасно видела, как пациентка поменялась в лице. Добродушная улыбка сменилась недоверием, в глазах появился холод. Но Марина Викторовна к таким вещам была абсолютно не чувствительна, а потому лишь сделала Саше знак выйти в коридор.
— Прошу прощенья, Любовь Демидовна, я сейчас! — Произнесла она, поднимаясь со своего места у изголовья. И, выйдя в коридор, уже Воробьёвой: — Марина Викторовна, что-то случилось?
Она всё ждала подвоха, или разноса за вчерашнее: а вдруг кто-то видел, как она засиделась с Владимирцевым? Или, ещё хуже, как Волконский уносил её из больницы на руках?! Но подвоха в кои-то веки не было, Воробьёва улыбнулась совершенно счастливо и протянула Сашеньке бумагу.
Начиналась она так: «Я, Владимирцев Владимир Петрович, предупреждён о возможных последствиях и даю своё согласие на проведение повторной операции…» Саша почувствовала, как слёзы застилают глаза, и подняла взгляд на точно такую же радостную Воробьёву.
— Он согласился, — произнесла Марина. — Ты сделала это, Саша! Ты убедила его!
Вздохнув с облегчением, Саша не сдержалась и обняла Воробьёву. Марина Викторовна, к излишней чувствительности непривычная, неловко погладила её по спине, смущённо улыбнулась и отстранилась. И, уже серьёзно, спросила её: