Читать интересную книгу Воровская трилогия - Заур Зугумов

Нетрудно догадаться, что отравы здесь было море, и на любой вкус. Что касается администрации тюрьмы, то лучшей, по-моему, нельзя было и придумать. До своего появления здесь я считал, что самая козырная из тюрем – это Баилова в Баку, но теперь, очутившись в чарджоуской, понял, насколько ошибался в суждениях.

Всегда хороша та тюрьма, в которой мы еще не были, но о которой слышали много лестного. Это конечно же вывод старого каторжанина, а не свободного человека, которому, вероятнее всего, понять меня будет ой как непросто…

Стояли невыносимо жаркие дни, и в камерах было не продохнуть. Какие только средства мы не испробовали, чтобы хоть как-то спастись от этой духоты, но ничто не помогало. Днем нас мучили зной и удушье, потому что все были чахоточными, а ночью в буквальном смысле пожирали комары. Тогда еще не придумали таблеток от этих злоехидных насекомых. Но, несмотря ни на что, мы все же умудрялись как-то жить и выживать. Даже глаза приучали к тому, чтобы они спали по очереди.

Вслед за умением каторжанина довольствоваться малым идет умение жить ничем. Это как бы две комнаты: в первой темно, во второй – непроглядный мрак.

Глава 8

Так прошел почти месяц, в течение которого меня никто не тревожил. Непонятное отсутствие дорогих и близких мне людей предвещало два варианта: или что-то слишком плохое, или очень хорошее. Среднего здесь просто не могло быть, потому что это напрямую касалось меня – человека, для которого в этом мире существовали лишь два цвета: черный и белый.

Еще по дороге менты предупредили, что судить меня будут по статье 188 Уголовного кодекса – побег из мест лишения свободы. Так что, когда в конце июля вызвали «слегка», я не ошибся: меня повезли на суд, и не куда-нибудь, а в ЛТП города Краснозаводска.

Эти идиоты ко всему прочему решили устроить мне еще и показательный суд.

Сто километров по песчаному тракту пустыни Каракумы до профилактория вытрясли из меня всю душу, и, приехав туда, я еле держался на ногах. Много раз и в разных местах я представал перед нашим самым гуманным советским судом с его образованными и высоконравственными народными заседателями (то есть кивалами), всегда проницательным, умным и деликатным прокурором и конечно же судьей – этим эталоном честности, порядочности и неподкупности.

Почти всегда это был спектакль, лучше или хуже сыгранный (чаще всего сыгранный абсолютно бездарно), все зависело от места действия и таланта приглашенных актеров.

На этот раз меня завели в единственный большой кабинет начальника профилактория. За столом, покрытым белой простыней, возле стены с портретом Брежнева, сидели двое с виду простых хлопкоробов в длинных восточных халатах и тюбетейках, тянули из «косушек» ароматный зеленый чай и мирно беседовали вполголоса, скорее всего об оросительной системе на полях Туркменистана. Больше никого в кабинете не было.

Мент, узкоглазый молодой туркмен, молча завел меня в помещение, подвел к стене, как для расстрела, и стал рядом как истукан, ожидая приказа.

– Ассаламу алейкум! – поприветствовал я их, как и положено правоверному мусульманину.

– Ваалейкум ассолом! – ответили они, прервав беседу и встав, как по команде, одну руку протягивая мне, а другую приложив к груди. Это, как оказалось позже, были народные заседатели, то бишь кивалы, но кивнуть хоть разок, к их сожалению, на этот раз им так и не пришлось.

Я присел на предложенный мне этими гостеприимными хозяевами стул у противоположной стены. Мне также налили чаю в пиалу, стоящую на тумбочке возле меня, и они продолжили прерванную беседу как ни в чем не бывало.

Я, с удовольствием утоляя жажду приятным напитком, следил за этими двумя персонажами предстоящей комедии, когда в зал неожиданно вошла молодая девушка, тонкая как тростник, в длинном, до пят, цветастом платье. Следом шли несколько человек: хозяин профилактория, мой лечащий врач и какие-то легавые.

Они не успели еще устроиться на своих стульях, как девушка провозгласила: «Встать, суд идет!» Все встали, и появилась женщина.

Одно только описание этого действия доставляет мне неслыханное удовольствие. Это была дама неопределенного возраста, потому что с головы до пят ее прелести закрывала цветная восточная мануфактура. Она была в таком же, как и юная секретарша, только более шикарном балахоне до пят, а нежная шелковая накидка, что-то вроде вуали, покрывала ее нос и губы. Даже лоб был прикрыт платком, завязанным на затылке. Открытыми оставались только глаза. В тот момент она была похожа по меньшей мере на наложницу великого султана, так гордо она внесла себя в этот кабинет.

Лишь только войдя в помещение, как будто освободившись от суеты мирской и наконец-то попав в обитель своего господина, она скинула вуаль, приподняла одной рукой подол платья на манер великосветских европейских дам и буквально проплыла эти несколько метров, давая понять, что она и есть здесь главная – оплот правосудия Страны Советов.

Я поневоле прыснул от смеха. Такой винегрет, что ни говори, мне довелось увидеть впервые. «Встать», «сесть» и так далее заняли следующие несколько минут, затем зачитали коротенькое обвинение и лишь только потом слово дали мне.

Я уверен, что после моей защитительной речи мне позавидовал бы сам Плевако, доживи он до того дня.

– Ханум, – любезно обратился я к судье, пытаясь сгладить свое бестактное поведение несколькими минутами раньше. – Видит Аллах, перед вами – без вины виноватый преступник! Но преступник ли? По существующему ныне закону лица, страдающие любой формой туберкулеза, не подлежат водворению в ЛТП, но меня, чуть ли не умирающего, наглым образом водворили в это заведение, нарушив тем самым советский закон. А когда я решил покинуть пределы их досягаемости, объявили в розыск, и теперь вы судите меня за нарушение этого самого закона, через который они переступили много раньше. Так что же получается?

Здесь я сделал маленькую паузу, а затем перешел к юриспруденции вообще и к римскому праву в частности, а в конце своей речи позволил себе даже маленькую дерзость.

– Ваша честь, – резюмировал я сказанное, – справедливость не стоит путать с правосудием, ибо справедливость очень часто борется с юридическим правом. Закон – всегда лишь сумма наибольших строгостей, в то время как справедливость, стоящая выше любого закона, часто отклоняется от исполнения законности, когда в дело вступает призыв совести.

Все время моего выступления я чувствовал по выразительным лицам, по пристальному вниманию, что заворожил их, как змей болотных лягушек. Ощущая неподдельный интерес этого «прайда», я, говоря откровенно, обретал в себе вдохновение ритора. За полчаса я разбил обвинение, выдвинутое против меня работниками ЛТП, в пух и прах, еще и пригрозив им, что за незаконное водворение в профилакторий в самом ближайшем будущем их ждут большие неприятности.

Надо было видеть, как сидящие в этом кабинете отреагировали на мое выступление. Но главным было резюме судьи, которая, к слову сказать, была довольно-таки привлекательной и оказалась далеко не глупой женщиной. Технику судебного дела и законы она знала неплохо, но понятия не имела о том, что знают мудрые судьи, то есть о подлинной жизни, о неуловимом сплетении обстоятельств, которые взывают к сердцу, опрокидывая все писаные законы, а временами даже свидетельствуя об их полной непригодности.

Порою недостает палачей, чтобы приводить в исполнение приговоры, но никогда не бывает недостатка в судьях, эти приговоры выносящих. Но здесь было все наоборот.

«Отправить дело на доследование» – таков был ее вердикт после нескольких часов чаепития и болтовни с заседателями, то бишь совещания.

Вечером я уже был вновь препровожден в тюрьму и оказался в своей камере, но, как показало время, к счастью, ненадолго. Через несколько дней, ближе к вечеру, меня вывезли из тюрьмы на легковой машине и доставили к прокурору области. Меня редко подводила интуиция, так было и в этот раз.

Уже по дороге из тюрьмы, даже не задавая никаких вопросов конвоирам, я почувствовал, что вокруг витает воздух свободы, а увидев в коридоре прокуратуры стоящих рядом Лимпуса, Ларису и Якова Соломоновича, понял, что не ошибся. Через час разговора с прокурором я был освобожден из-под стражи прямо в его кабинете.

Нетрудно догадаться, что сыграло главную роль в моем освобождении, но после рассказа Ларисы о хлопотах в Москве очевидным для меня стало одно: не отправь я вовремя жалобу с фотографиями легавых, долго бы мне еще не видать свободы…

Глава 9

Жизнь наша полна самых разных чудес и неожиданностей. Радость и печаль в ней всегда соседствуют друг с другом. Черную полосу, как правило, сменяет белая. После темной ночи наступает яркий рассвет.

Что касается моей жизни, то в ней такой последовательности не было и в помине. Либо прибьет до кондиции, либо отпустит, но ненадолго, чтобы не успел расслабиться.