«Не так давно я прочитал том писем Фридриха Великого. В одном из этих писем (это было на пятом году Семилетней войны) он написал: «Я начинал эту войну с самой лучшей армией в Европе; теперь я имею навозную кучу. У меня больше нет руководителей, мои генералы ни на что не способны, офицеры не командуют, войска никуда не годятся». Его оценка была ужасающей. Но тем не менее этот человек выдержал войну. К тому же, если почитать оценки состояния русских войск, они тоже никуда не годятся. Но они не останавливаются. Так что главное – в вечных человеческих качествах, качествах, которые в действительности являются основой военной профессии. Военные качества не проявляются сами по себе, если упражняешься на песочных макетах. В конечном счете они проявляются в способности выстоять, в упорстве и решительности. Вот главный фактор в любой победе. Талант – ненадежная вещь, если только он не базируется на упорстве и фанатичной решительности. Вот что самое главное в человеческой жизни. Люди с блестящими идеями, планами и т. п. так ничего и не достигнут в итоге, если они не обладают сильным характером, упорством и решительностью. Иначе они просто полагаются на удачу. Если все идет хорошо, они тревожатся; если дела плохи, они впадают в уныние и тут же все бросают. Так мировую историю не сделаешь. Мировую историю можно делать только в том случае, когда кроме высокого интеллекта и всесторонних знаний, кроме постоянной боевой готовности человек обладает к тому же фанатичной решимостью и смелостью своих взглядов, что может сделать его хозяином над самим собой. В конечном счете главное для солдата чувствовать в критическую минуту, что тот, кто им командует, обладает такими качествами. Некоторые не любят такого, это плохие солдаты. А хорошие солдаты понимают, что они играют какую-то роль; они говорят: «Почему нам приходилось нести все эти жертвы? Но мы просто обязаны и дальше идти на это, до тех пор пока не кончится война». Это бесспорно. Никто не может держаться вечно. Мы не можем, противник не может. Вопрос лишь в том, кто дольше продержится. Дольше должен продержаться тот, кто поставил на карту все. Мы все поставили на карту. Если противник скажет однажды: «С нас достаточно», с ним ничего не произойдет. Если Америка скажет: «Мы уходим. Точка. У нас больше нет солдат для Европы», ничего не произойдет. Нью-Йорк останется Нью-Йорком, Чикаго по-прежнему будет Чикаго, Детройт по-прежнему будет Детройтом, Сан-Франциско по-прежнему будет Сан-Франциско. Ничего не изменится. Но если мы скажем сегодня: «С нас достаточно», мы перестанем существовать. Германия перестанет существовать».
Вот неплохое изложение Гитлером общей политико-стратегической концепции, которую вынашивала германская верховная ставка в конце войны. Проще всего она выражалась призывом не опускать руки «за пять минут до двенадцати», как это произошло, по теории национал-социализма, в 1918 году. Но для человека, который управлял судьбой Германии, тот период, когда решения относительно войны и победы говорили сами за себя, был окутан туманом его бесплодных политических и военных мечтаний. На первом плане была его убежденность в том, что вражеская коалиция потерпит крах, и он все время полагал, что находит этому новые свидетельства. Во-вторых, его «вера» базировалась на нашем «чудо-оружии»; оно являлось великим достижением немецких инженеров и специалистов, но не было основания думать, что оно окажет молниеносный или даже скорый решающий эффект, сравнимый с тем, что позднее был достигнут с помощью первой атомной бомбы. Между тем как весь народ, так и вермахт оставались в неведении относительно реальной ситуации. Их последние силы подстегнули пропагандистская форма изложения требования западных союзников насчет безусловной капитуляции[287] и, хотя и с большей осторожностью, сообщения об ужасах, творимых русским сбродом после вхождения Красной армии в Восточную Пруссию.
Такие доводы могли принести пользу с политической точки зрения, но строить на столь зыбкой почве какие-то военные планы было невозможно, что в один из моментов просветления признал даже Гитлер.
Поэтому на последнем этапе войны германская верховная ставка разрывалась по всем направлениям: между востоком и западом, между попытками осуществить амбициозные операции, для которых не было ни сил, ни средств, и безжалостным ходом событий, постоянно опережавшим любые планы, между наводящей страх героической решимостью не признавать приближения катастрофы и рутинными действиями в сказочном царстве якобы боеспособных армий, дивизий и полков. Одержимость одного человека, обладавшая дьявольской силой, управляла всем. Командная машина слала приказы, как обычно, сплошным потоком, хотя вполне возможно, что их уже некому было получать. Тем не менее немецкие солдаты и гражданское население, уже непосредственно вовлеченное в военные действия, следовали такому руководству с энергией и самопожертвованием.
Так что теперь гитлеровское руководство не имело ни цели, ни объекта, но его сумасшедшие приказы продолжали выходить один за другим со всеми признаками собственных ошибок и фразеологии Гитлера. Он предлагал выйти из Женевской конвенции в знак протеста против бомбежки гражданского населения и для того, чтобы это послужило стимулом для сопротивления в последнюю минуту, но его отговорили. В начале марта 1945 года из мрачных убежищ рейхсканцелярии прозвучала бессмысленная угроза солдатам вермахта, что их родственникам дома придется отвечать за них, если они попадут в плен не будучи ранеными. 19 марта последовал приказ разрушать все промышленные предприятия и склады, прежде чем сдавать еще одну пядь германской территории врагу – даже без учета минимальных жизненных потребностей населения. Наконец, 15 апреля 1945 года, всего лишь за четырнадцать дней до того, как он обманул судьбу, совершив самоубийство, Гитлер обратился к солдатам, воюющим на Восточном фронте: «Каждый, кто отдает приказ об отступлении, если вы не знаете его хорошо лично, должен быть немедленно арестован и, при необходимости, расстрелян на месте, независимо от занимаемой им должности», – хамская награда за дисциплинированность и лояльность вермахта, который пять с половиной лет нес на себе бремя войны.
Кейтель оказался единственным старшим офицером, следовавшим этим начинаниям со всей тщательностью. Единственное, что он сказал, давая показания, это: «Когда все наши попытки [в марте 1945 года] провалились, поражение Германии стало абсолютно очевидным. Лишь воинский долг, лежавший в основе клятвы, которую мы давали, заставлял меня и всех нас продолжать борьбу».
В середине января, еще до того, как противник остановил наше наступление на западе, Верховное командование вынуждено было переключить свое внимание на восток. Первый тревожный сигнал поступил, когда сражение в Арденнах было в самом разгаре. 24 декабря Гудериан появился в «Адлерхорсте». Красная армия глубоко проникла на северо-запад Венгрии, и Будапешт оказался отрезанным. Поэтому он счел, что у Гитлера с его ставкой недостаточно информации о положении на востоке из вторых рук. Заметки Йодля об этой встрече (он ошибается насчет ее даты) создают впечатление, что речь шла только о Венгрии и что с театров военных действий ОКВ туда срочно направили подкрепление. Однако Гудериан в собственном отчете об этой встрече говорит, что целью его поездки было перенести центр тяжести сохранившегося военного потенциала Германии на Восточный фронт ввиду того, что русские превосходили нас как численно, так и в боевой технике по всему фронту. Он заявляет, что называл 12 января датой возможного начала наступления Красной армии. Книга Гудериана красноречиво свидетельствует об ужасе, который он испытывал перед угрозой потери восточных германских областей, о бесконечных спорах с Йодлем, ставшим «еще опаснее Гитлера из-за своей решимости не уступать инициативу, якобы вновь обретенную, по его мнению, на западе», а также о «зловещем и трагическом сочельнике, проведенном им в совершенно не подобающей христианину атмосфере» верховной ставки. Поэтому в описании Гудериана все звучит правдивее, чем у Йодля.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});