У хозяев нашлась и картошка, и квашеная капуста, и соленые огурчики. Через полчаса все четверо сидели за столом, и Серебряный, как заправский тамада, наливал рюмки и произносил тосты. Самогонка была вонючая и горькая (видимо, для крепости в нее добавили табаку), и Пикалов с трудом цедил ее сквозь зубы, а Серебряный пил, словно водичку, не морщась, не торопясь закусывать, как делал Пикалов, чтобы быстрее заглушить сивушный дух. Старик и молодица не отставали от Вани. Лица их раскраснелись, глазки пьяно поблескивали.
Молодица и впрямь была недурна: не красавица, но вполне пригожая, крепкая, в самом соку, кубанская казачка. Она все чаще бросала то на Пикалова, то на Серебряного призывные взгляды, поддразнивая их: ну кто из вас смелее, кто хочет испытать мои горячие объятия? Пикалов, хотя и старался пить «не по всей», чувствовал, что захмелел. Казачка нравилась ему все больше, и он подумал: а почему бы, в самом деле, не поиграть с этой похотливой толстушкой в любовь?
Акулина сидела напротив него, и он, вытянув ногу, легонько нажал на ее комнатную тапочку. Она высвободила пальчики и ответно нажала на его ступню.
Серебряный рассказывал о своих боевых подвигах, беззастенчиво привирал и прихвастывал; дед слушал его с открытым ртом, изредка задавая один и тот же вопрос: «Ну а когда ж война-то кончится?» Ваня отвечал: «Скоро, дедусь» — и продолжал рассказ. Пикалов и Акулина перестали обращать на них внимание, разговаривали о своем — о жизни в колхозе, — а жестами, глазами, прикосновениями друг к другу выражали нетерпение, желание быстрее очутиться вместе. И едва дед зевнул, как Акулина решительно поднялась и скомандовала:
— Спать, батяня. Спать. И товарищам командирам надо отдохнуть. Они умаялись с дороги, и еще дорога предстоит нелегкая.
Дед, пошатываясь, встал, окинул комнату несмышленым взглядом: где же ты всех разместишь?
— Ты на печке поспишь, — объяснила Акулина. — Товарищи командиры — за перегородкой, на моей кровати, а я в закутке, на твоей.
Акулина открыла завизжавшую ржавыми петлями дверцу, взбила подушки и позвала:
— Заходите, ложитесь.
Когда они проходили к загородке, коза снова встала и проводила их нацеленными рогами.
— Ну, ну, — погрозил ей Пикалов.
Серебряный, несмотря на изрядное опьянение, разделся по-военному, в два счета. И захрапел, едва коснувшись головой подушки. Пикалов позавидовал его спокойствию: военный трибунал, можно сказать, занес над ним свой карающий меч, а ему хоть бы хны — дрыхнет, забыв обо всем на свете: о том, что угнал машину, что могут хватиться командиры, и мало ли что может случиться в караулах, в части за время его отсутствия.
Дед тоже храпел на печи — на все лады. Акулина заворочалась, давая, видно, знать, чтобы Пикалов шел к ней. Он неслышно поднялся. Подошел к двери-калитке, легонько надавил на нее. Раздался оглушительный скрежет. Пикалов вздрогнул от неожиданности и замер. Понес его черт в дверь, когда перегородка выше колен начинается. И ведь помнил, что петли скрипят… Слава богу, дед не проснулся. И Ваня рулады на все лады выводит.
Пикалов постоял немного, лег на пол и двинулся вперед по-пластунски. Продвижение его остановил страшный удар в лоб. Из глаз посыпались искры. Поначалу он ничего не мог понять, лежал ошеломленный, скрюченный болью. И лишь когда зашуршала солома и тоненький голосок проблеял: «Бе-э-э», он понял, в чем дело.
«Чтоб ты сдохла!» — мысленно пожелал он козе, отползая обратно. Желание очутиться рядом с горячим телом Акулины отпало. Ему было и больно, и смешно. Внезапно его озарила мысль послать по своему пути Серебряного. Коза и теперь на страже, перебирает копытцами, охраняя своих чад.
Пикалов растолкал друга.
— Чего ты? — зевнул во весь рот Серебряный.
— Тс-с. Там Акулина тебя ждет.
— Какая Акулина? — никак не мог понять Ваня.
— Акулина, хозяйка, которой ты предложение хотел сделать, — не упустил случая подколоть Пикалов. — Иди, она ждет тебя. Меня отшила, говорит, капитана подай. Понял? — Ваня наконец сообразил, что к чему, повернулся на другой бок, сказал беззлобно:
— Пошел ты с ней к черту.
— Да ты что? — толканул его в бок Пикалов. — Она к нему со всей душой, а он… Такая женщина… Не позорь наши Военно-Воздушные Силы.
Сопя и вздыхая, Ваня нехотя поднялся.
— Только не через дверь — скрипит. Под загородку, вот сюда, — напутствовал Пикалов, слыша, как вблизи зашуршала солома и нетерпеливо стукнули копытца.
Ваня опустился на пол и едва пополз, как раздался тупой удар и победно-торжественное: «Бе-э-э!»
Серебряный ткнул кулаком уткнувшегося от хохота в подушку друга и лег, отвернувшись к стенке…
Рано утром, еще до света, их поднял дед и, найдя в сарае два бревна, приготовленных, по его словам, для ремонта сарая, отдал им:
— Пользуйте, вам они теперь нужнее.
Погода, как и предсказывал первый старичок, действительно разведрилась, небо прояснилось, и вчерашнюю хлябь схватило тонкой корочкой.
Пикалов и Серебряный подложили под задние колеса бревна и без особого труда выбрались на дорогу. Отнесли в сарай старику бревна, поблагодарили его и тронулись в обратный путь. Когда рассвело и они глянули друг на друга, на вздувшиеся на лбу шишки, громко захохотали.
5
…В течение 27 февраля наши войска вели наступательные бои на прежних направлениях…
(От Советского информбюро)
Как Пикалов и предполагал, подполковник Омельченко хватился Серебряного еще ночью. Помощник ответил, что дежурный поехал проверять посты. Но Омельченко был не из тех простачков, которых можно в два счета обвести вокруг пальца: он передал помощнику приказание, как только дежурный вернется в часть, позвонить командиру полка в штаб. Серебряный вернулся утром. Помощник передал приказание подполковника. Ваня грустно вздохнул, пожал плечами и констатировал:
— Кажется, влип. — Спросил у помощника: — Он еще в штабе?
— Нет, в столовую пошел.
Ваня поправил фуражку, шинель под портупеей и, подмигнув Пикалову — все, мол, будет в порядке, — зашагал в столовую.
Не возвращался он с полчаса и вернулся не один, а с молоденьким лейтенантом, недавно прибывшим на пополнение, без красной повязки на рукаве — повязка была у лейтенанта. Голова Вани была низко опущена, и капитан казался еще ниже ростом.
«А женщины его любят», — совсем некстати подумалось Пикалову.
— Финита ля комедия, как писал Лермонтов, — сказал, грустно усмехнувшись, Ваня. — Омеля решил трибуналом меня переделать. Принимай, лейтенант, всю эту хурду-бурду, — кивнул он на уставы, лежавшие на столе стопкой, журнал приема и сдачи дежурства, ящик с патронами в углу. — И помни: первое дежурство тебе передал потомок великого князя Иван Серебряный.
Пикалов дружески положил ему на плечо руку:
— Ты не расстраивайся, все образуется. Сдай дежурство и иди отдохни… Меня Омеля не спрашивал?
— А ты при чем? О тебе я словом не обмолвился.
— Ну ладно, я пошел. Надо переодеться, мне же занятия с радистами проводить.
— Топай.
На улице Пикалов мысленно похвалил себя за удачу и за смекалку: теперь капитан Серебряный, «потомок великого князя», сидел у него на крючке намертво. Сегодня вечером или завтра Блондине завершит дело. Ваня слишком честолюбив, чтобы сменить свою штурманскую профессию на рядового пехотинца. Он предпочтет выпрыгнуть с парашютом в тылу врага, и Пикалов в этом ему поможет. Но это крайний случай, если действительно вздумают его судить военным трибуналом, хотя Пикалов был почти уверен, что до этого дело не дойдет: штурманов сейчас и без того не хватает и подготовить их не так просто, а Серебряный, несмотря на все его недостатки, отлично ориентируется в воздухе и бомбит снайперски. Если Омельченко с этим не посчитается, то посчитаются другие, более высокие начальники. И Пикалов опять-таки придет на помощь Ване. А Ваня ценить дружбу умеет…