— Посмотрите, — пожал плечами Стас. — Возможно, мне повезет развлекать вас дольше, чем вы предполагаете.
— Мне бы этого хотелось.
— Я не обещаю, что развлечение вам понравится.
— Угрожать мне — смешно в твоем положении.
— Я не угрожаю. Ни в коем случае не угрожаю. Просто я не собираюсь гнить здесь вам на потеху, и стать последователем герцога[201] для меня вполне… заманчиво.
— Какого герцога? — непонимающе нахмурился Аркадий Венедиктович.
— Да так… был персонаж в одной хорошей книжке.
— Часом не той, которую ты распространял?
— Нет, что вы. Совсем другой. Хотя я не уверен, что она не запрещена — нынче все хорошие книги запрещены. А что касается той, которую я распространял… не дадите на минутку лист бумаги и ручку? — Получив требуемое, он быстро написал адрес в сети. — Вот здесь лежит, к примеру. Пароль на бумаге. Раз уж я за это уже сижу, так почему бы не пораспространять?
— Благодарю, на досуге ознакомлюсь. Даже интересно стало. Только не боишься ли, что я сдам этот сайт полиции и они накроют тех, кто на него заходил с паролем?
— Нет. Это одна из резервных копий, кроме меня, никто не знает ни адреса, ни пароля. Так что не утруждайте себя обращением в полицию. Меня вы уже получили на неопределенный срок…
— Ну почему же неопределенный? Вполне себе определенные восемь лет…
— Уже восемь? — Стас чуть прикусил губу. — Значит, стану последователем герцога. Кстати, хотел спросить, раз уж представилась возможность: вы получили мое прошение о разрешении обучения?
— Да, и даже удовлетворил его.
— Вы могли бы быстрее и успешнее меня сломать, лишив даже такой возможности занимать досуг, — насмешливо заметил Ветровский.
— Тогда мне быстрее стало бы скучно. Так что учись на здоровье, Станислав. А сейчас… боюсь, пока мы тут с тобой чаи пьем, товарищи по бараку уже заждались тебя в комнате для наказаний. Да и исполнитель наказаний небось заскучал — может и поразвлечься в ожидании… Все же ты плохой идеалист, Ветровский. Товарищи из-за тебя страдают, несколько часов назад ты человека убил — а сейчас пьешь со мной чай как ни в чем не бывало. Нехорошо…
Стас стиснул зубы. Незримый щит, что он воздвиг между собой и своими эмоциями, истончался на глазах, еще немного — и рухнет, и что тогда будет? И даже подумать страшно, что тогда будет. Нет, пока что надо держаться. Не показывать.
— В таком случае, если вы не против, я откланяюсь, — приподнялся Ветровский. — Негоже заставлять ждать многоуважаемого исполнителя наказаний.
Когда Стаса выводили из кабинета, он успел украдкой обернуться и взглянуть на Новомирского. Тот смотрел вслед «гостю» с нескрываемой досадой. Молодой человек мысленно улыбнулся: по крайней мере, этот раунд он не проиграл. Главное сейчас — выдержать наказание. Что там будет? Нет, нет, не стоит об этом думать раньше времени. Любопытнее другое — какое действие окажет на Аркадия Венедиктовича прочтение книги?..
Комната для наказаний оказалась длинным узким помещением. По всему периметру стен, за исключением двух дверей и почти плоского шкафа с дверцами-купе, тянулась блестящая металлическая полоса. Возле шкафа стояли стул и стол с раскрытым ноутбуком, из динамиков раздавались крики, хрипы, стоны, звуки выстрелов и взрывов — в ожидании «клиента» исполнитель наказаний, а попросту — палач, развлекался крошением в фарш солдат компа-противника, детально прорисованных людей. Стас вспомнил, какое действие подобные игры могут оказывать на эмоциональное состояние игрока, и содрогнулся.
Все обитатели шестнадцатого барака, за исключением «виновников торжества» — Ветровского и покойного Четвертого — стояли вдоль стены, их магнитные наручники крепко держались на блестящем железе.
Стаса зафиксировали с краю, рядом с Восьмым. Тот смотрел в стену перед собой невидящим взглядом, губы едва заметно шевелились. Внезапно он чуть скосил взгляд, посмотрел на Стаса и еле слышно шепнул:
— Считай. Про себя. Отвлекайся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ветровского затрясло. Он еще никогда не оказывался в такой ситуации, не считая страшно далекого и почти забытого двухмесячного детдомовского прошлого, но и тогда было не так страшно — он очень быстро привык, да и наказывали там, конечно, не так.
— Ну, что тут у нас… — Палач, судя по торжественно-агрессивной мелодии, прошел уровень, «сохранился» и поставил на паузу. — Пять и восемь или десять и пятнадцать… Эй, как там тебя… Седьмой! Тебе что больше нравится — обычный кнут или нейрохлыст?
Второе звучало слишком страшно — Стас просто не мог себе это представить. Первое казалось еще страшнее — это Стас себе представить мог.
— Ну как хочешь. Тогда я выберу сам.
— Отвлекайся. Кричи. Считай.
На этот раз палач расслышал тихий шепот Восьмого. Длинный, около двух с половиной метров, кнут со свистом рассек воздух и обрушился на обнаженную спину. Восьмой чуть заметно вздрогнул, зрачки расширились от боли, но с губ не слетело ни единого звука. Стас только сейчас понял, что показалось ему странным в тот момент, когда он посмотрел на выстроенных у стены рабов: спина каждого была испещрена шрамами, у кого-то больше, у кого-то меньше. У Десятого, к примеру, их было всего несколько, а спина Пятого казалась одним большим рубцом.
Кнутовище еще раз распороло воздух, но Восьмой не издал ни звука.
— Здесь разговаривают только люди, — наставительно сказал палач. — Животные — мычат, и то только с моего разрешения. Все понятно?
Восьмой кивнул.
— Тогда начнем. — Ветровский отчетливо уловил довольную улыбку в голосе исполнителя наказаний. Кнут свистнул, Стас торопливо зажмурился.
«Один, два, три…»
Первый же удар предназначался ему. Такой физической боли Стас не испытывал ни разу в жизни, даже сломанные кости, казалось, болели гораздо слабее, да что там — они вообще не болели! Ребро? Помилуйте, какая ерунда.
«Четыре, пять…»
Следующим оказался опять Восьмой — но удар был только один.
«Пять и восемь или десять и пятнадцать», — вспомнил Стас. Ему полагается примерно в полтора раза больше ударов, чем остальным. Вот только сколько — восемь или пятнадцать?
Палач прошел вдоль шеренги, отвешивая каждому по одному удару, и вернулся к началу.
«Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят…»
На первом ударе он прихватил губу зубами. На втором — прокусил насквозь, горячее и соленое наполнило рот. На третьем едва сдержал крик.
Пока исполнитель наказаний обрабатывал остальных, Стас повис в наручниках, не в силах держаться на ногах.
— Стой. Держись. Не расслабляйся. Считай. — Монотонный шепот Восьмого выдернул юношу почти что из обморока. — Иначе будет хуже.
На своем четвертом ударе Стас замычал от боли, а когда палач сделал шаг к следующему, снова обвис.
— Стой. Держись.
«Сто двадцать восемь, сто двадцать девять, сто сорок… нет, сто тридцать».
Пять.
Шесть.
Семь.
Он уже не пытался сдерживать крик. На лопатке лопнула кожа, кровь текла по спине липкими струйками, а Стас дрожал от ужаса и боли и готов был на все что угодно, лишь бы его убили прямо здесь и сейчас… Он никогда не думал, что боль настолько испугает его, он никогда не знал, что она бывает столь нестерпима…
Восемь.
Девять.
Еще один… или шесть. В любом случае больше половины позади… но он больше и одного не выдержит.
Юноша не замечал, что остальные получили столько же, сколько и он, следовательно — его ждало пятнадцать ударов.
Десять.
Палач еще раз прошел вдоль всей шеренги, и Стас со стыдом понял, что, кроме него, кричал только Десятый, но куда тише и меньше. А потом экзекутор вернулся к нему.
Пять ударов подряд, обжигающая боль, невыносимость — Стас почти потерял сознание. Он даже не почувствовал окончания наказания.
Восьмой стоял молча, хоть и хотелось орать, срывая голос. Не за себя — за этого странного придурка, идиота, который зачем-то за него заступился, спас от свихнувшегося Четвертого и теперь за это расплачивался. Восьмой не испытывал таких сильных и ярких эмоций уже очень давно… может быть, даже никогда не испытывал. По крайней мере, в этой жизни.