и белые туфли с расстегнутыми пряжками. Без малейшей неловкости и стыда он признался репортерам, что смерть матери разбила ему сердце. «По его щекам катились слезы, — писал репортер Press–Scimitar. — Он плакал во время интервью. «Она была смыслом нашей жизни, — рыдал Элвис. — Самой лучшей из моих девчонок. — Окинув взглядом дорожку перед домом, он добавил: — Когда маме нездоровилось, мы с ней прохаживались по этой дорожке, пока не полегчает. Теперь все кончено».
У ворот собрались сотни поклонников, которые во все глаза смотрели, как в дом вносят тело. Это было вскоре после полудня. Элвис заявил, что хочет проводить мать в последний путь из дома в согласии с обычаями, и, так как Глэдис всегда любила его поклонников, он хотел дать им возможность взглянуть на нее. Но Полковник настоял на своем, объясняя это соображениями безопасности, и в «Грейсленде» с покойной прощались только родные и близкие. Серебряный гроб был выставлен в музыкальной комнате. На Глэдис было голубое платье, в котором сестра, Лиллиан, никогда не видела ее при жизни, и Элвис снова едва не разрыдался, вспоминая, какой простой и равнодушной к богатству и славе женщиной была его мать. «Мама любила красивые вещи, но не носила их», — с горечью сказал он.
С побережья уже летел Ник Адамс, из Флориды ехал Клифф Гливз, а из Луисвилла добирался автобусом Джесси, отец Вернона. Когда приехал доктор Кларк («Они потребовали, чтобы я был с ними в доме»), его взору открылось леденящее кровь зрелище. «Они пребывали в глубочайшей скорби. Отец и сын бродили по коридору, обнявшись, подходили к парадной двери, и я помню, как отец сказал: «Элвис, взгляни на кур. Мама никогда больше не покормит их». — «Да, папа, мама никогда больше не покормит их». Это была просто жалкая скорбь».
Плач делался все громче, и это продолжалось целый день. Кто–то из родственников Элвиса по случаю печального события выпивал на кухне. Так как доктор Кларк видел это, Полковник не занимался приведением их в чувство. Приехал Алан Фортас и подошел к Элвису. «Элвис был совершенно ошеломлен. Его голос звучал тихо и сдавленно: «Моей крошки больше нет, Алан. Она умерла!» — «Я знаю, Элвис, — ответил я. — Мне очень жаль. Она была хорошей женщиной». Потом он повел меня к покойной… Он только изредка вставал, чтобы приветствовать входящих, а все остальное время сидел подле матери. Они напоминали хозяев маленькой вечеринки. Это было жалкое зрелище». Джуниор встретил Эдди Фэдэла в аэропорту, и Элвис подвел его к гробу. «Посмотри на мою маму, — сказал он. — Взгляни на ее руки. Господи, эти руки лелеяли и растили меня». Он все время прикасался к ней и не мог владеть собой, заметила Лиллиан, сестра Глэдис. Он обнимал, целовал, баюкал мать, шептал ей ласковые слова, умолял ее вернуться. «Они не могли остановить его и наконец, испугавшись за Элвиса, прикрыли гроб стеклом». Пришли телеграммы от Дина Мартина, Марлона Брандо, Рики Нельсона, Сэмми Дэвиса–младшего, Теннесси Эрни Форда, а также от действующего губернатора Теннесси — Фрэнка Клемента и Бьюфорда Эллингтона, который вскоре сменил его. Вечером приехали Сэм и Дьюи Филлипсы. Дьюи совсем расклеился. Месяцем ранее его уволили из WHBQ, и под влиянием алкоголя, пилюль и распутства его поведение становилось все более сумасбродным. Но они с Сэмом остались на всю ночь и, как могли, попытались утешить Элвиса, который не отходил от гроба матери. «Спустя какое–то время, — вспоминает Сэм, — я уговорил его пойти на кухню. Мы сели, и я просто слушал его. Он знал, что я не стану молоть всякую чушь и пытаться помочь неискренними утешениями… Элвис говорил только о теле, о том, что не хотел отдавать его кому–то еще. Наконец мне удалось увести Элвиса от гроба, и мы присели у бассейна. Я никогда не забуду увядших листьев, которые лежали там. Я все–таки сумел уговорить его отпустить мать. Я знал, какие струны его души тронуть и как это сделать».
В пятницу в половине третьего ночи наконец приехала Анита. В гостиной и на кухне было полно народу, все спали где попало. Ник, который подрался с Фрэнком Лавджоем и пришел с рассеченной бровью, устроил себе лежанку рядом с Элвисом, чтобы не оставлять его на ночь одного. Джордж, Алан, Ламар и другие ребята тоже обосновались в доме надолго. Анита разыскала Элвиса и Вернона на крыльце дома. Увидев девушку, Элвис обнял ее, оба разрыдались, и он сказал: «Пойдем в дом, маленькая моя. Я хочу, чтобы ты взглянула на маму». Аните этого совсем не хотелось: ведь прежде она никогда не видела мертвых тел. Но Элвис уговаривал ее: «Пойдем, малышка. Мама тебя любила. Посмотри, она такая красивая». Он увел ее в музыкальную комнату. «Тело было прикрыто стеклом, но крышка гроба оставалась откинутой, и можно было видеть Глэдис во весь рост. Элвис подвел меня к телу и стал говорить, какая она милая, а потом похлопал по столу в изножье гроба и сказал: «Взгляни на ее изящные ножки, малышка, взгляни на них. Ненаглядная моя».
Полковник разогнал почти всех оставшихся в доме приятелей, а доктор Кларк дал Элвису успокоительное. В девять утра, когда за телом пришла машина из мемфисского похоронного бюро, он еще спал.
Погребение было назначено на половину четвертого. Панихиду вел преподобный Хэмилл. До начала отпевания мимо гроба прошли почти три тысячи человек. Шестьдесят пять полицейских сдерживали толпу на улице. В зал, рассчитанный на триста прихожан, набилось человек четыреста. Приехал Чет Эткинс, но Билла и Скотти не было. Элвис облачился в темно–коричневый костюм и повязал такой же галстук. Он не мог самостоятельно вылезти из лимузина, и ему помогли. Перед самым началом службы приехала Дикси (к тому времени — уже жена и мать) со своей тетушкой. Они вошли в альков, где сидели родные усопшей, и выразили сочувствие. «Когда я вошла, Элвис вскочил, обнял меня и сказал: «Папа, смотри: Дикси». Как будто я явилась, чтобы спасти мир. С минуту мы обнимались, утешая друг друга. Вокруг сидели человек тридцать или сорок, и пора было начинать отпевание, но и я, и Элвис, и его отец очень расчувствовались. Элвис спросил, смогу ли я приехать в «Грейсленд» вечером, и я ответила: «Постараюсь». Он был так потрясен. У меня сердце разрывалось, стоило только посмотреть на него. Когда «Братья Блэквуд», стоявшие за алтарем, запели «Драгоценные воспоминания», Вернон воскликнул: «Теперь у нас только воспоминания и