Нирьен не успел пройти и половину пути, как оглушительный свист перекрыл гомон толпы. Свист повторился, и с полдюжины вооруженных мужчин в штатском кинулись на опального философа и его остолбеневших сторонников. Двое самых крепких набросились на Нирьена, другие взяли столик в кольцо. Фрезель вскочил, опрокинув стул, сунул руку во внутренний карман, но получил по голове рукояткой пистолета и рухнул лицом на стол. В зале поднялся гвалт, толпа забурлила, кто-то полез вперед, чтобы лучше видеть, а кто-то, напротив, ринулся к парадной и задней дверям. Однако пытавшихся бежать мигом привели в чувство. Непонятно откуда в обеих дверях вдруг появились народогвардейцы в мундирах, снова раздался свист – и вход и выход из кабаре перекрыли.
Как и следовало ожидать, после первоначальной суматохи порядок навели без особых усилий. Несколько лающих приказов, два-три удара пистолетом и столько же выстрелов из мушкетов в потолок быстро вразумили толпу. Сами нирьенисты сопротивления почти не оказали. Их одного за другим обыскали, разоружили и заковали в наручники. Обыск не дал результатов, если не считать последнего бунтарского нирьеновского памфлета, который как раз собирались переправить печатнику. Что до обличающей Бека записки, то она валялась на полу под столом; умница Ойна Бюлод успела начисто затереть пальцами уголь, так что разобрать текст было никак невозможно.
Дреф стоял и смотрел, засунув сжатые до боли кулаки глубоко в карманы пальто. Он поборол почти неодолимый порыв выхватить пистолет и стоял неподвижно, только лицо его побледнело под слоем грима.
Ликующие народогвардейцы сноровисто скрутили и вывели арестованных; Фрезеля – он все еще был без сознания – вынесли на ставне. Отряд солдат остался обыскать кабаре и допросить служащих. Посетителям, имевшим при себе удостоверение личности, разрешили уйти. У Дрефа сын-Цино были не только фальшивые документы, но и клеймо серфа на руке – свидетельство абсолютной политической благонадежности. Его отпустили одним из первых.
Он прямиком поспешил в тупик Слепого Кармана и вошел, не удосужившись привести себя в прежний вид. Час был не поздний, Элистэ еще не ложилась. При виде нечесаного парика и накладных усов брови у нее поползли вверх; она открыла рот, но Дреф опередил ее.
– Нирьен арестован, – сообщил он.
24
Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро. Вид у него был совершенно убитый. Посмотрев ему в глаза, Элистэ невольно спросила:
– Вам досталось?
– Нет.
– За вами шли следом?
– Не думаю.
– Сядьте, Дреф. Сюда, ближе к огню. Вот так. Хотите выпить? – Он кивнул, и она налила стакан бренди. – Что случилось?
– Я и сам пока что не понимаю. Народный Авангард знал, где найти Шорви, и тщательно подготовил засаду. Времени у них было достаточно. Но как они узнали – и от кого?
Он размышлял вслух, уставившись взглядом в камин, и уже не притворялся, будто она не в курсе его ночных вылазок.
– Гниды Нану? – предположила Элистэ.
– Не исключено, но вряд ли. Мы приняли все возможные меры предосторожности – перекрыли окна, двери и дымоходы, собирались в полупустых комнатах, перед тем облазив весь дом сверху донизу. Спрячься там эта тварь, я бы ее наверняка обнаружил.
– Сколько людей знало, где Нирьен будет нынче вечером? Может, его предал кто-нибудь из последователей?
– Логичное, казалось бы, предположение, и тем не менее я его отвожу. Предать могли всего четверо, не считая меня, а каждому из них я верю как самому себе: они сотни раз доказывали свою преданность.
– Людям свойственно меняться…
– Только не этим, жизнью ручаюсь.
– Но люди, бывает… Ну ладно, допустим, вы правы. Если не это, тогда что?
– Что-то другое. Совсем новое… – Дреф хмуро уставился в огонь; к катастрофе он подходил как к интеллектуальной загадке, что было характерно для него. – Они открыли новый вид слежки, и пока мы не поймем, в чем тут хитрость, никто не застрахован от наблюдения.
– Так они могут узнать, кто вы такой и где скрываетесь? – Элистэ было жаль Шорви Нирьена, но больше она переживала за Дрефа. – Не подыскать ли вам другое жилье? А может, вообще стоит уехать из Шеррина? А, Дреф?
– Этого не требуется. Сегодня я на виду у всех ушел из «Котурна Виомента», и ни один народогвардеец даже ухом не повел. Про меня они не догадываются.
– Спасибо Провидению. Значит, вам ничего не грозит?
– Не грозит? – Он горько улыбнулся ее вопросу, который, судя по всему, нашел забавным. – Да разве в Вонаре найдется хоть один человек, которому ничего не грозит?
– Что вы хотите сказать?
– Когда не станет Шорви Нирьена, кто сможет обуздать безумие Уисса Валёра?
– Революционеры убили короля. Все они стоят друг друга. Уисс Валёр или иной цареубийца – какая, в сущности, разница?
– Не пора ли вам распрощаться с детством?
– Ненавижу, когда со мной говорят в таком тоне.
– Вы сами меня вынуждаете. Вы же умная девушка, не нужно прикидываться простушкой.
– Простушкой?
– Мне кажется, вы это нарочно, но, может быть, я ошибаюсь. В вас с детства воспитывали Возвышенную. Вдруг это воспитание причинило вам необратимый ущерб и то, что я принимаю за каприз, на самом деле – неспособность понять?
– Очень любезно с вашей стороны. Однако из-за так называемого остроумия, которым вы очень гордитесь, вас с колыбели преследуют беды.
В действительности Элистэ возмущалась не так сильно, как хотела показать. Главное, он выглядел уже не таким убитым и отчаявшимся.
– Послушайте. Для Вонара нет худшей напасти, чем Уисс Валёр…
– Значит, худшее свершилось.
– Не до конца. Под властью Валёра мы страдаем от гнета и кровопролития, каких не знали даже во времена монархии. Мы стали свидетелями бессмысленной гибели короля и королевы, планомерного уничтожения Возвышенных, зверств и массовых убийств в провинциях, подавления свободы личности, извращения всех революционных идеалов.
– А я-то думала, что крестьяне теперь живут припеваючи, – съязвила Элистэ.
– Возможно, вам придется пожалеть еще основательней до того, как мастер Уисс Валёр осуществит свои планы. И не вам одной, а всем нам. Жертвы можно было бы как-то оправдать, если бы они вели ко всеобщему благу и изобилию. Всех накормить, всех одеть, обеспечить приличным жильем – тогда многие из порожденных идеологией бед показались бы не столь страшными. Нам, однако, до этого далеко. В Республике-Протекторате крестьянину так же плохо, как и при монархии. Он так же мерзнет, так же голодает, так же боится, и обращаются с ним так же жестоко. Вместо двора и Возвышенных ему приходится гнуть спину на диктатора, экспроприационизм и Кокотту. Он потерял то малое, что имел, взамен же не получил ничего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});