Еще задолго до уборки дома хозяйки приобретали разные вещи для подарков детям, прислуге и своим крестникам, тщательно их пряча от любопытных глаз; за несколько дней до праздников объезжали почти все рынки, чтобы запастись живностью на все праздничные дни, с боязнью не переплатить что-либо против других хозяек, соперничающих с ними в умении хозяйничать.
Многим покажется странным, что некоторые купцы, жертвующие на благотворительность тысячи, даже миллионы, в то же время, чтобы не переплатить в провизии какой-то десяток рублей, ездят по базарам, торгуются, волнуются, затрачивая на это много труда и времени.
Как все это понять? Объяснить можно разве только тем, что при постоянных своих покупках, нужных им для их торговли, образуется у них вроде привычки от сосредоточия их ума, силы воли в одном месте сердечных желаний — не передать, а потом все это переходит и на мелочи, для них неважные, как, например, переплата в провизии или на извозчиках. Мне приходилось быть свидетелем, как купец, торговавшийся с извозчиком чуть ли не до пота, расплачиваясь с ним, отдал ему вдвое со сторгованной суммы, говоря: «Возьми, и тебе нужно нажить!» — с довольством на лице, что он все-таки сумел добиться своего у извозчика. Недаром купцы говорят: «Купить — блоху поймать, продать — что вшу убить!»
Н.А. Найденов, как несомненный знаток жизни и обычаев купечества, на одном из собраний выборщиков Биржевого комитета, собранном за несколько дней до Рождества Христова, спешил скорее его закончить с желанием отпустить почтенных купцов к волнующим их домашним делам. Закрывая собрание, он сказал: «Есть еще вопросы, требующие разрешения собрания, но отлагаю до окончания праздников, зная, что у большинства из нас головы заняты в данное время праздничными заботами: гусями, поросятами — самое время запасаться ими, а потому закрываю заседание с пожеланием встретить и провести праздник Рождества Христова и Новый год в полном здоровье и довольстве». Это собрание происходило приблизительно около 1900 года, то есть в то время, когда значительная часть купечества шагнула далеко [вперед в сравнении] с годами моего детства. Многие из них были с высшим образованием, хорошо знакомые с жизнью Европы; мнили себя наподобие английских лордов — и вдруг о них могут думать, что они поедут покупать гусей и поросят. И пожелание председателя на них подействовало неприятно. Я заметил, как лицо Г.А. Крестовникова, сидевшего напротив меня, передернулось, сделалось насмешливым, и по всему было заметно, что эта шутка председателя ему не понравилась. У других же, старых купцов вызвала полное сочувствие, было слышно через довольный смех: «Что говорить: что правда, то правда!»
Еще накануне Рождества Христова убранный и обряженный дом, с теплившимися лампадками перед блестящими ризами икон, с приятным запахом цветов в жардиньерках, давал ясное понятие о наступлении торжественного дня и святости его для всех обитателей в нем.
Праздничный день начинался церковными службами, ходили к заутрене и ранней обедне. По возвращении из церкви дети награждались подарками, а также вся прислуга. С черного хода приходили с поздравлением дворники, кучера, трубочисты, почтальоны, ночные сторожа и тому подобные лица, имеющие какое-либо отношение к хозяевам, наделявшиеся некоторыми суммами.
Визиты родственников и знакомых начиналось рано, чуть ли не с 9 часов; одни уезжали, другие приезжали, приходили приходские священники с крестом, пели тропари празднику, кропили святой водой всех подходящих приложиться ко кресту, попозднее приезжали знакомые монахи из монастырей, и весь день происходил в сутолоке и суете, надоедливой и малоинтересной. Всех приезжающих приглашали в столовую, где на длинном столе стояли разные закуски, вина, с разными затейливыми и вкусными блюдами.
Рождественские праздники всегда справляли торжественно и весело: то уезжая сами в гости, то принимая гостей.
Хозяева считали необходимым побывать в театрах, в Большом и Малом, единственных в то время 1*, а также в цирке. Группы ряженых, как бы случайно приехавших, приезжали в розвальнях со своим тапером; приезд гостей всегда радовал всех; их принимали с особым удовольствием, и танцы и веселье продолжались до глубокой ночи. Во время разгара веселья вливались еще ряженые из большой дворни хозяев, с надетыми масками, в большинстве случаев уродливыми, в перевернутых шубах и разных костюмах, добытых от приживалок и старух, на покое живущих у хозяев, и под аккомпанемент гитары начиналась веселая пляска казачка и камаринской. К молодежи почти ежедневно собирались их друзья и подруги, тогда веселье, что называется, шло дыбом: развлекались гаданьем, играми, танцами и пением. В комнаты, где веселилась молодежь, вносились плетеные корзинки, наполненные яблоками, мятными пряниками, орехами разных сортов и другими сладостями, и треск от грызения орехов шел по всему дому.
Под Новый год в некоторых купеческих семьях бывала в доме всенощная, на каковую приглашались родственники и знакомые, а после окончания всенощной начинался пир.
Новый год встречали за столом, обставленным разными закусками, кушаньями и вином. Произносились тосты, пожелания нового счастья. Веселье продолжалось долго, с гаданиями, танцами, пляской, и разъезжались в 4–5 часов утра.
Святки продолжались до кануна Крещения. Канун Крещения очень почитался: старшие не принимали пищи вплоть до первой звезды, то есть до темноты, когда на небе появится первая звезда, видимая глазами. В два часа дня ходили в церковь, где происходило освящение воды, приносимой домой в медных кувшинах и сохраняемой весь год, давали пить эту воду болящим как целебное средство. Вечером над каждой дверью в доме ставили мелом кресты, чтобы предохранить от вхождения нечистой силы.
В Крещение ездили в Кремль на крестный ход и с ним ходили на иордань 2* на Москву-реку. Следующий праздник после Рождества Христова была масленица, так называемая неделя обжорства. На масленице пеклись блины, и в мое детство они пеклись с понедельника ежедневно сплошь всю неделю, их выпекать начинали с 9 часов утра.
Блины подавались с русским растопленным маслом, со сметаной, икрой, семгой и селедкой. На масленице не полагалось есть мясо, все кушанья были только рыбные. Супы из головизны, с белугой, с осетриной, щи кислые тоже с этой рыбой, жареная навага, корюшка, сазаны, заливные судаки, царский студень из стерлядей и тому подобное.
С четверга этой недели масленица считалась уже широкой. Хозяева уже работать не выезжали, а занимались блинами и другими рыбными кушаньями. Нагрузившись до отвалу, чтобы протрястись, выезжали кататься на паре рысаков с толстым кучером в четырехугольной цветной бархатной шапке, восседавшим в санях как истукан-божок. Мужчины надевали дорогие меховые шубы и бобровые шапки, женщины в ротондах из черно-бурых лисиц, с бархатной покрышкой; сани, закрытые медвежьей полостью, а лошади с сетчатой цветной попоной мчались по улицам в места, где происходили катанья; многие ездили кататься на роскошных гройках с бубенчиками, колокольчиками, на цветных ямщицких санях с медвежьими полостями.
Обжорство на масленице часто сопровождалось преждевременной смертью объевшихся блинами. Мой знакомый аптекарь Штраус говорил, что на масленицу и Пасху аптекарями делается всегда большой запас касторового масла, требуемого в большом количестве.
Последнее воскресенье перед Великим постом считалось «прощеным». Весь дом живущих вместе приходил просить прощение у хозяев дома: дети, прислуга, приказчики, жившие при доме, даже женатые сыновья и замужние дочери, живущие отдельно, приходили и приезжали к родителям просить в этот день прощение, кланялись в ноги; то же самое и родители просили у детей и у служащих прощение, но не кланялись в ноги.
На другой день раздавался печальный перезвон церковных колоколов, своим унылым тоном возвещавший о начале поста с призывом к молитве и покаянию. Церкви переполнялись говевшими, священником произносилась дивная молитва Ефрема Сирина «Господи и Владыка живота моего…» с многими поклонами.
Как бы затихшие чувственные удовольствия масленичной недели перешли в другую душевную стадию: покоя, молитвы, поста и покаяния, но сразу подавить их многим было не по плечу, и вот тех-то тянуло туда, где под плаксивыми ударами церковных колоколов жизнь бурлила от громадного грибного торга, тянувшегося от Устьинского моста до Москворецкого, уставленного санями-розвальнями из окружных Москве деревень и сел с разной снедью, особенно требующейся постом. Розвальни были переполнены грибами сухими, мочеными, маринованными, мочеными яблоками, кочанной и кислой рубленой капустой, баранками, постным сахаром, русским черносливом, яблочной и клюквенной пастилой, клюквой, разными сладостями из шепталы 3*, винной ягодой, изюмом и резной кустарной посудой и тому подобным. На этот рынок со всей Москвы направлялись заботливые хозяйки, чтобы подешевле запастись снедью на весь Великий пост, и туда же стремилась молодежь, чтобы продолжить веселые масленичные встречи и увлечения.