групповыми сценами («Столярная мастерская», «Плотники», «Торговка апельсинами», «Продавец сбитня», «Чтец на набережной и торговец лимонадом») — как бы еще раз раскрашенные литографии; они близки к его графике отсутствием собственно живописных качеств — тональной сложности и глубины.
442
Белинский (говоря о раннем Тургеневе) описывает особенности очеркиста-физиолога следующим образом: «У него нет таланта чистого творчества <…> он не может создавать характеров, ставить их в такие отношения между собой, из которых образуются сами собой романы и повести. Он может изображать действительность, виденную или изученную им, или, если угодно, творить, но из готового, данного действительностью материала» (Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1847 г. // Полн. собр. соч. Т. X. М., 1956. С. 345).
443
Поскольку описываются нравы именно средних слоев городского общества (а не народа, не крестьянства, официальной опоры режима), здесь не существует ограничений цензуры. Наоборот, буржуазное общество, мещанское общество — не являющееся частью официальной идеологии «самодержавия, православия и народности» — разрешается и, возможно, даже рекомендуется к осмеянию.
444
Коваленская Н. Н. История русского искусства первой половины XIX века. М., 1951. С. 181.
445
Здесь стоит объяснить — в качестве отступления — новые границы термина, поскольку категория нового бидермайера уже никак не связана с эпохой Венецианова. Контекст первого усадебного бидермайера 20-х годов — контекст сентиментализма и руссоизма — построен (по самому характеру сюжетов) на возвышении низменного (сельского, простонародного, природного): в венециановских идиллиях пастухи (мирные землепашцы) почти так же мифологизированы и идеализированы, как и сатиры. Контекст натуральной школы 40-х годов построен на обратном: на снижении высокого, на разоблачении, на демонстрации низменного и ничтожного. Если в нем и возникает идиллия нового бидермайера, как у Федотова, то эта идиллия общей судьбы, общего ничтожества. Применение к обоим случаям одного термина представляется вполне возможным; различие, существующее в европейском искусстве между бидермайером Вальдмюллера 20-х годов и бидермайером Шпицвега 40-х, — такого же типа.
446
Машковцев Н. Г. П. А. Федотов // Очерки по истории русского искусства. М., 1954. С. 154.
447
Если предположить, что культурное развитие носит циклический характер (и каждая эпоха имеет начало, кульминацию и финал), то люди определенных стадий каждого культурного цикла будут в каком-то смысле близки друг другу. Так, деятельный человек (в том числе интеллектуал) сталинской эпохи, считающий искусство одним из инструментов практического преобразования мира, чуждый сомнениям, презирающий внутреннюю слабость и сентиментальность, ближе к человеку времен Петра I, Анны Иоанновны и Елизаветы (вроде Меншикова, Миниха или Петра Шувалова), чем к человеку эпохи Николая II; ему понятнее поэзия Ломоносова, чем проза позднего Чехова, и, соответственно, интереснее сюжеты Лосенко, чем Федотова (не говоря уже о Серове). Следствием этого стадиального совпадения или несовпадения является не только наличие или отсутствие интереса, но и различная трактовка — того же Федотова.
448
Такого рода новый масштаб событий и людей представлен в европейском бидермайере Шпицвегом с его мирными обывателями и дилетантами — как бы учеными, художниками и поэтами. Творчество — это комедия (такая же, как любовь, сватовство, женитьба).
449
Цит. по: Русское искусство. Очерки о жизни и творчестве художников. Середина XIX века. М., 1958. С. 270.
450
Федотов действительно оказался в сумасшедшем доме.
451
Издатель Е. Е. Бернардский параллельно ведет переговоры с Гоголем, но Гоголь отказывается от издания с иллюстрациями: «я — враг всяких политипажей и модных выдумок. Товар должен продаваться лицом, и нечего его подслащивать этим кондитерством» (Лебедев Г. Е. Русская книжная иллюстрация. М., 1952. С. 28). Не исключено, что под кондитерством подразумевается именно гладкость и приятность стиля Тимма — господствующего в графике. Впрочем, Гоголь любил эту гладкость — «округлость линий» — в искусстве.
452
Там же. С. 30–31.
453
Конечно, у Агина есть определенное разнообразие типов. Круглый Чичиков или похожие на него жители губернского города трактованы полностью в духе Тимма. Помещики по мере удаления от города становятся все более выразительными, как и у самого Гоголя, однако все-таки это скорее «литературная» выразительность. Даже в изображении Плюшкина общая мягкость у Агина сохраняется.
454
Эту типичность («типичность <…> его порой вполне благообразных лиц») — переданную без карикатурности («у Агина, повторяем, нет шаржа, карикатуры») — отмечает и Г. Е. Лебедев (Там же. С. 31).
455
Сами литографии (издание 1857 года, включающее 10 листов) просто ужасны. Некто П. Семечкин пририсовал к фигурам Федотова пейзажи и интерьеры.
456
Старые и новые сословия, разорение старой аристократии, проживающей остатки наследственных состояний, восхождение новых сословий николаевской эпохи — новой бюрократии и новых предпринимателей, — сопровождаемое приобретением нового благородства (орденами, чинами и титулами на службе или неравными браками за ее пределами).
457
Или театр артистического величия (артистического благородства). Уже упомянутый рисунок «Нет, не выставлю. Не поймут!» нельзя не вспомнить еще раз. В нем особенно очевидна важность в искусстве позы и жеста (артистически откинутой головы), важность слов («не поймут»), важность реквизита (артистической блузы, завитых кудрей), а не картин самих по себе (как бы прикладываемых к поведению). Так что, по Федотову, вполне возможна успешная театральная деятельность в амплуа гения — но не сам гений. Персонаж из рисунка Федотова ничем не отличается от аристократа из «Завтрака», только здесь — кудри вместо устриц.
458
Картины Федотова часто трактуются как натюрморты. О федотовских вещах — книга P. M. Кирсановой (Кирсанова P. M. Павел Андреевич Федотов. Комментарий к живописному тексту. М., 2007).
459
Ее автор — Александр Устинов, бывший офицер (как и Федотов), художник-любитель, о котором мало что известно.
460
В эскизах Федотова — слишком маленький мир: провинция, гарнизоны; мир, суженный до одной комнаты. Эта замкнутость — в кругу одних и тех же людей (слишком хорошо знакомых), соседей и сослуживцев — и делает ненужной «ломание комедии» благородства или любви. Театр возможен лишь в достаточно большом городе (мире незнакомых людей).
461
Эту пейзажную традицию можно было бы рассматривать как часть коммерческого искусства, если бы не этот едва заметный оттенок «поэзии примитивов».