Да верю, верю вам, дорогие! Но не я же подогрел для вас водичку в подземных котлах! Поймите и вы меня. Детишки новгородские и чеченские, сироты самарские и ростовские-на-Дону — тоже невинные ягнята. Нижегородские и мурманские менты убиенные ничуть не хуже ваших ошпаренных пенсионеров.
Тут вот в чем фокус: ответственность проживающих в Вавилоне безмерно высока! Вы думаете, прописка московская дается за просто так? Копейки, которые Москва для вас сдирает с сирот всея Руси, ничего не стоят? Нет уж. Любите кататься, так будьте готовы и купаться. Всегда — готовы!
А не хотите такой чести столичной, так сматывайтесь поскорее к нам, на Тамбовщину, да впрягайтесь в соху. Так тяжелее для печени, но спокойнее — для души. И здоровее — в космической перспективе.
Нокдаун
Вероятность того, что в ночной электричке наглый, злобный и истеричный хулиган нарвется на сильного и смелого пассажира невелика. Но она существует…
Умер в Польше король Сигизмунд-Август, истощенный командой наложниц и ограбленный колдуньями, призванными для восполнения мужского боезапаса. Наивные поляки стали выбирать (выбирать!) нового короля. Наших Федор Иваныча и Иван Иваныча им подсунуть не удалось (вот бы и не было картины Репина!).
Открестились поляки и от самого Грозного.
Польстились панове на парижский шик и выбрали себе королем герцога Генриха Анжуйского, брата короля Франции Карла и возлюбленной нами королевы Марго. Генриху как раз нечего было делать после Варфоломеевской ночи. Но устричные аппетиты короля и французские повадки любви своего нового народа ему (народу) не понравились. Анжуйский тайно убыл восвояси, тем более, что нужно было временно занять французский трон, проклятый казненным магистром тамплиеров.
И тут на нашу голову поляки выбрали себе в короли князя Стефана Батория. С такой богатырской фамилией терпеть параноидальные выскоки с востока новый король не захотел.
Стефан обнаружил, что пока он вежливо переписывается с Грозным, посылает ему опасные грамоты для делегации, приглашенной на коронацию, царь московский втихаря захватывает один за одним литовские городки. На попытки урезонить нахала посольством последовала хамская отповедь, что мы никакого такого Стефана не знаем, королей, избранных из подлого народа, а не спущенных с небес, не признаем. Вот, если хотите, получите от нас перемирие на три года, пока мы будем осваивать занятые города.
Баторий не захотел. Он уже стремительно договаривался с соседями, всем предоставлял выгодные, человеческие условия мирного сосуществования.
Иоанн рассудил в думе, «как ему, прося у Бога милости, идти на свое государство и земское дело на Немецкую и Литовскую землю», и в июле 1579 года двинул полки на запад. В Новгороде разведка донесла ему, что Баторий идет навстречу, но у него, дескать, и войска мало, и польская шляхта не пошла, и литовская идет не вся, и в раде базар, и самому Баторию сидеть на троне осталось считанные дни. И все это было правдой, за исключением последнего прогноза.
Но и правда была ложью, — бывает и такое. Плевать хотел Баторий на согласие рады и сейма. Дважды плевать он хотел на трусливую шляхетскую кавалерию, и трижды — на литовское ополчение. Был у Батория регулярный венгерский отряд наемников, обученных по последнему европейскому военному слову.
И действовал Баторий по-европейски. Летом 1579 года он объявил Москве войну в письменном виде. Грозный, не подумав, двинулся в Ливонию, туда, где нашкодил. Русские стали привычно грабить и жечь недограбленное и недожженное. Баторий ударил на Полоцк и осадил его. Жители и гарнизон отчаянно оборонялись в горящей бревенчатой крепости. Посланные к ним на подмогу воеводы Шеин и Шереметев струсили, в бой не пошли, ограничились грабежом тыловых обозов короля. Венгерская пехота Батория подожгла Полоцк со всех сторон. Русские, зная о верности королевского слова, вступили в переговоры и сдали город на почетных условиях. Многие ратные люди полоцкие и московские поступили в службу к Баторию.
— Предали!
— Кого? Спасенных ими мирных жителей или кровавого шизофреника?
Баторий пошел дальше, сжег город Сокол, где заперлись Шереметев и Шеин, учинил там бойню. Друг российской словесности, издатель Букваря Константин Константинович Острожский тем временем опустошил Северскую область. На этом кампания затихла до весны. Грозный не унимался в заносчивости. Он продолжал играть Императора. Но Императором он уже был слабым. Сильный Император умеет сплотить Империю и бить неприятеля лоб в лоб. Грозный привык заходить сзади, исподтишка, визгливым наскоком. Империя сама шла в его руки, но попользовался он ею нерасчетливо.
К новой схватке, назначенной Баторием на 14 июня 1580 года, стали готовиться каждый по-своему. Грозный терзал опричными военкоматами ближние и дальние города и веси. Баторий набирал добровольцев: из 20 крестьян — одного на оговоренный срок; после срока боец и все его потомство навсегда освобождались от всех крестьянских повинностей.
Историк отмечает полную растерянность штабистов Грозного перед воистину грозным неприятелем. Войска суматошно перегонялись вдоль гигантской западной границы то к Новгороду, то к Кокенгаузену, то к Смоленску.
Баторий выполнил ложный маневр на Смоленск и ударил на Великие Луки. У него было всего 50 тысяч войска, но в нем — 21 тысяча прекрасной европейской пехоты. Царя охватил патологический страх. Посольство Грозного к Баторию согласилось терпеть пренебрежение к титулу царя, соглашалось отдать Полоцк, Курляндию, 24 города в Ливонии. Но король уже требовал всей Ливонии, Новгорода, Пскова, Смоленска, Великих Лук. Великие Луки, впрочем, он взял сам. Взял Торопец и Невель, Озерище и Заволочье, Холм и Старую Руссу, Ливонию до Нейгаузена. Шведы навалились с севера. Дела военные у наших шли наперекосяк.
Опять была зима, и были переговоры.
Опять Грозный величал себя «князем и царем всея Руси по Божиему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению». Опять хамил и исходил негодованием. Да не на того напал.
Летом 1581 года польские войска пошли на Псков, разбили артиллерией каменную крепость Остров. Но осада Пскова не задалась. Расчеты на месте сразу показали Баторию, что инженерного обеспечения у него не хватает. Отступать было нельзя, сзади злорадно скалилась сеймовая оппозиция. Пришлось идти напролом.
Но наши стояли храбро. Личное мужество князя Ивана Петровича Шуйского и игумена Тихона, который с крестом и мощами какого-то святого обходил позиции, позволило продержаться с сентября до зимы.
Вроде бы полякам на зиму нужно было отступить. Но не тут-то было.
У Батория были неплохие командиры. Воевода Замойский, выпускник Падуанского университета, удержал воинскую дисциплину. Он порол перед строем разболтанных шляхтичей, держал в оковах пьяных королевских дворян, сек проституток, пробиравшихся зачем-то в армейские палатки. Польские войска против обыкновения не ушли на зиму с захваченных территорий.
Пришлось Грозному вступить в длинные переговоры, согласиться на десятилетнее перемирие с уступкой Баторию всех завоеванных им земель. Еще тянулся недостойный торг вокруг царского титула — очень уж не хотели поляки признавать Иоанна Императором, — но кураж был уже не тот.
Первая попытка имперского строительства заканчивалась неопределенным результатом. Основные постулаты имперской Теории были выдержаны не до конца: опять приходилось опираться на наследственное боярство да дворянство, Партия утомилась в пьянстве и разгуле, пирамида государственная качалась. Оно и понятно: все-таки шизофрения — плохой помощник в кропотливом созидании.
Однако бредовые метания оставили немалый опыт, мощную территориальную базу и, самое главное, неизгладимый эмоциональный фон. Народ созрел для полного беспредела. Нужно было только не давать ему расслабляться…
Заходите ко мне, девочки, на вечерний огонек!
С моей стороны было бы большим свинством ограничить историю Грозного только его боевыми делами, царскими претензиями, кровавыми репортажами с Лобного места, то есть сделать акцент на чисто мужские читательские интересы. Наши дорогие любительницы «дамского романа» тоже заслуживают удовлетворения своих невинных слабостей.
Всем известно, что личная жизнь царя была многоплановой и многосерийной. Генрих Восьмой Тюдор с его шестью женами выглядит по сравнению с нашим Ваней просто котенком. Поэтому сегодня, в преддверии пролетарского женского праздника 8 марта 1999 года, я посвящаю эту главу всем нашим прекрасным россиянкам всех мастей и расценок… excusez! — расцветок. Все-таки, они нет-нет, да и отрываются от мыльных телевизионных сериалов «про любовь», чтобы выжать каплю настоящей любви на мужчин государства Российского и, — в том числе, — на скромного автора этих нескромных строк.