Читать интересную книгу Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— Завтра сменю фитиль и подолью керосинчику…

— Хорошо бы, — эхом откликнулась мать и посмотрела на меня так пристально, что я едва не вздрогнул. Трудно сказать, что было в ее взгляде, только каждый мускул моего тела напрягся, как это бывает в предчувствии опасности. Сомнений не оставалось, загадочный дом принадлежал старику. Я буквально физически видел, как, прямой и молчаливый, он вышагивает по деревне к своим владениям.

Старуха поправила под костистым подбородком узел платка и продолжала:

— До войны дело было. Задолго. Я еще малая была, мать мне рассказывала. Как-то летом приехала сюда черная машина. Большая, вся лаком блестит. Люди такой отродясь не видали. Сначала, вроде бы, высыпали на улицу поглазеть, а потом по избам попрятались, из-за занавесок на окнах наблюдают. Остановилась у дома на выселках, прямо у крыльца, и из нее вышли двое. Один солидный такой, лет пятидесяти, но почему-то со связанными руками, а второй молодой, в форме и с револьвером в кобуре. Быстро поднялись по ступеням и скрылись за дверью. Мужики собрались у околицы, смотрят, обсуждают. Не знаю, сколько прошло времени, только вышел из дома один только военный. Высокий такой, прямой, будто аршин проглотил, и, хошь не старый, а совсем почти седой. Голова круглая, стрижена ежиком, и будто втягивает он ее в плечи…

Все, понял я, круг замкнулся!

— Сел за руль и уехал, — заключила Тимофевна, ставя голосом точку.

Слушавший хмуро, Колька обиделся:

— Мне никогда об этом не говорила!.. А этот, ну, пожилой, с ним-то что? Ходили ведь, небось, в дом-то, любопытствовали…

Старуха утерла ладонью белесые губы:

— Потому и не рассказывала, что уж больно ты неумен, вопросов много задаешь. А ходить… ходить было некому! На следующий день пригнали два грузовика, один с солдатами, и всех наших мужиков увезли. Сказали, мол, военные учения, только никто из них не вернулся. Отца, — Тимофевна мелко перекрестилась, — светлая ему память, Господь спас! Его в тот год отпустили на заработки — семья большая, ее кормить надо — а когда он по первому снегу пришел, призвал к себе всех и строго настрого наказал об этом случае помалкивать. Не было такого и все тут!

В избе наступила тишина. Николай в задумчивости ковырял в тарелке вилкой, старуха сидела, поджав губы, смотрела, подслеповато щурясь, в темноту за маленьким оконцем. Сказать по правде, я ничего уже не понимал. Бывают в жизни совпадения, но не так часто, как нам кажется. События последних суток выстраивались, казалось бы, в некую цепочку, но логику их, как ни старался, я ухватить не мог. Не верилось мне, что дядя занимался подобными делами, не подходил он на ту роль, что невольно вырисовывалась из слов Тимофевны. Люди, конечно, с возрастом меняются, но что-то главное, заложенное в них с детства, остается нетронутым. Не мог старик, каким я его знал, быть замешан в такие делишки.

Прошло, наверное, несколько минут прежде чем старуха снова заговорила.

— Сдается мне, я того военного и потом встречала. Правда, уже не в форме. Теперь и не вспомнить, когда это было. Последний раз… — она задумалась, — лет десять, а то и все двадцать назад, годы в старости бегут быстро. Огород у меня рядом с выселками, там земля хорошая. Колька-то наезжает не часто, надежды на него никакой. Запасы на зиму приходится самой готовить, вот с утра до вечера и колготишься. Картошку по весне посадишь, окучить надо, жука обобрать, а то он всю пожрет. Огурцы с помидорами в нашем климате вызревают плохо, парничок возле дома спроворить, травку какую посеять Раньше курей держала и поросенка, а теперь сил нет… — она посмотрела на сына и замолчала. Вздохнула тяжело: — Так вот, я и говорю! Копаюсь, значит, на огороде, как вдруг с неба спускается вертолет. Я за кустами притаилась, смотрю. Выходят из него пять человек, все в золотых погонах и при лампасах, чистые генералы, и только этот, похожий на ежа, в штатском. Седой, как лунь. Не то, чтобы совсем старый, но видно, в хорошем возрасте. У меня спина колесом, а он прямой и плечи в разворот. Я так смекаю, при большом начальстве должна быть прислуга, денщики всякие, адъютанты, а эти сами взяли сумки и направились гуськом к дому. Глаза у меня зоркие, я их всех рассмотрела. На крыльце остановились, вроде как разговаривают о чем-то, а вертолет тем временем уже скрылся за лесом. Ну да мне недосуг было, время подошло поросенка кормить, я с огороду-то и побегла…

Нетерпеливый Колька потянулся к бутылке:

— Что ты все заладила: вертолет, вертолет! Раньше, что ли, не видала?..

— Помолчи, дурень! — заткнула его мать и, обращаясь уже только ко мне, понизила голос: — А к ночи, темнеть уж стало, смотрю, а он идет по деревне один!..

— Кто? — почему-то так же шепотом спросил я.

— Этот, седой! Голову опустил, смотрит в землю, и будто сразу лет на десять постарел. Света еще не зажигала, он и не знал, что я за ним наблюдаю. Дома по осени стояли заколоченные, но электричество, как сейчас помню, было. А потом слышу, где-то далеко за околицей завелась машина и все стихло…

Я поднял рюмку и чокнулся с Тимофевной. Колька нас не дождался, выпил так. Странное владело мною чувство: я ждал продолжения рассказа и страшился его услышать. Чего боялся? Трудно сказать, наверное, получить подтверждение своей догадки о той страшной роли, которую играл в этой истории старик. Но вещи узнал настолько неожиданные, что так и не смог решить, как к ним относиться.

Шамкая беззубым ртом Тимофевна продолжала:

— В ту пору жил на другом конце деревни один бобыль… — старуха перекрестилась и бросила быстрый взгляд на сына, — и был у него старый мерин. Не бог весть что, одер одром, вроде вашей кобыленки, но ноги еще переставлял. Вот, на следующей неделе мы и поехали с Захаром в сельсовет, каждый по своим делам. Захожу, значит, в контору, смотрю, а на столе при входе газеты и все с портретами в черных рамках. А на фотографиях… — старуха облизнула сухие губы, — на фотографиях — те четверо, и тоже в форме и при погонах! У меня враз ноги отнялись, забыла зачем приехала. Опустилась тут же на стул, надела очки, читаю: погибли в авиационной катастрофе, и перечисление должностей и званий. Кто только их родным и близким соболезнования не выражал: и президент, и правительство… только старика, что шел по деревне, среди них не было! — посмотрела мне в глаза: — Понимаешь, не было! И вертолет к нам больше не прилетал…

Вконец обиженный Николай даже отодвинул от себя тарелку:

— Мне опять ничего не сказала!

— А что говорить-то, — морщинистое лицо старухи осветилось беззащитной улыбкой, — что, Коль, говорить?.. Или, думаешь, времена изменились? В крови это у нас у всех: потерял — молчи, нашел — молчи, целее будешь! Мне-то что, я свое отжила, а тебя — дурака жалко. Язык, как помело, а умишка, будто у воробья…

Тимофевна, кряхтя, поднялась на ноги и начала убирать со стола. Николай, затаив обиду, принялся макать в томатный соус кусочки хлеба и отправлять их в рот. Жевал угрюмо, ни на кого не глядя. Тезка его, святой угодник, смотрел на нас из красного угла. Крошечной точечкой теплился огонек лампадки.

— Выходит, теперь дом этот принадлежит мне… — произнес я среди наступившей тишины, ни к кому собственно не обращаясь. — Что ж, пойду завтра на него взгляну…

Колька подавился хлебом. Долго кашлял, пока я не хлопнул его с силой по тощей спине. На глазах у мужика выступили слезы. Старуха с тряпкой в руках замерла на полпути к печке. Постояла так, скорбно глядя на меня, и вернулась к столу. Собрав морщинистые губы в кулак, устало опустилась на табурет:

— Ты вот что, мил человек, ты переночуй, а назавтра, как рассветет, уезжай от греха подальше восвояси! Николай тебя свезет. Место это гиблое, а твое дело молодое, тебе еще жить да жить…

Сын ее оказался более эгоистичным, он думал лишь о себе:

— Тебе хорошо, ты сгинешь, а меня менты затаскают! Кто привез?.. Известное дело, Колька! Машину где оставили? У моего кореша! Значит и сидеть мне, пожалуй, Колька, на нары! Не-ет, мы так не договаривались…

— Ну, хочешь, пойдем со мной, — попытался я его образумить, — сам увидишь, все это сказки и досужие вымыслы! Стыдно должно быть, ты же в школе учился…

Про школу, конечно, упомянул зря, она вряд ли чему хорошему научит, а вот взять его на «слабо» попробовать стоит. Вместе со стулом я придвинулся к своему новому приятелю и приобнял его одной рукой за плечи:

— Ну что, слабо? Уже обделался…

Но он вырвался, не захотел даже слушать. Поднялся на ноги и поспешно выскочил из избы. Я отправился следом. Тишина в природе стояла редкостная. Небо над головой расчистилось, но ночь была безлунной. Лохматый пес вылез из полуразвалившейся будки и, зевнув с урчанием во всю пасть, выкинул перед собой передние лапы и сладко потянулся.

Закурили молча в две трубы. Деревенская улица за покосившимся забором лежала пустая и темная. Николай продолжал хмуриться: