Читать интересную книгу Путь слез - Дэвид Бейкер

– Я не ведаю, что у тебя за умысел, старая ведьма, – прорычал Вил, выпятив губу. – Но точно знаю, что ты положила глаз на сей дом и пекарню. Я предупреждаю тебя и твоего трухлявого старика, что мы вернемся. И когда это произойдет, лучше бы тебе не запустить лапы в то, что тебе не принадлежит.

Побагровев, Анка спросила:

– А кто заплатит смертный налог за вашу несчастную Mutti?

– Отдай приставу свинью и будет с него. Богом клянусь, женщина, тебе лучше быть начеку к моему возвращению. Знай, что я упросил мельника следить, как ты заботишься о матери. Будет лучше, ежели я услышу от него только хорошее, а не то – да помилует тебя Бог! Теперь, слушай, – Вил показал Анке на траву. – Пий сказал давать ей это три раза в день. Ежели она будет жива к моему приходу, то получишь четвертину нашей земли. Я поклялся в этом отцу Альберту.

Анка проворчала. Она была Марте подругой еще с детства, но многие годы провела в зависти и жажде быть на ее месте. Женщина взяла жестянку и кивнула.

– Теперь оставь нас.

Анка высокомерно вышла из дверей, оставив семью пекаря наедине. Вил подозвал к себе Карла с Марией, и все трое постояли недолго у порога своего дома. Они слушали, как перебраниваются в кустах птицы, и как просыпается деревня ранним утром. Казалось, каждый понимал, что это было последнее утро, когда мир вокруг них был еще привычным.

Вил перекинул за плечо потрепанную котомку Лукаса и поправил на поясе кинжал Анселя. Карл зажал в ладони свою цепочку и помолился, чтобы Дева пощадила их мать. Мария улыбнулась и подняла с земли крохотный полевой цветок. Затем каждый прошептал матери «в добрый путь», и безо всяких почестей и песен они вместе с Томасом вышли на проселочную дорогу Вейера.

Воздух был чист и свеж, солнце всходило ясным и веселым. Это было первого дня июля, 1212 года после Рождества Христова, когда четверка начала свой путь.

Глава 5

Кривой Петер

Окрестили его, третьего сына Отто, герцога Франконии, Иоганном Петером, в двадцать седьмой день августа 1135 года после Рождества Христова. Обладая живым и проницательным умом, он весьма преуспел в своем обучении под руководством беспощадных наставников школы в Ахене. Вечно присутствующая любознательность и недюжинная смекалка пробили ему дорогу в досточтимый университет в Болонье, и частные занятия в Салерно, и престижную и взыскательную библиотеку в Вормсе.

Невзирая на превосходную ученость, склонность Петера к бесшабашным затеям заставила нахмуриться не одного из его придирчивых учителей. Однако мягкий нрав и доброе сердце так явственно оттесняли его озорство, что не смогли не завоевать любви самых суровых из своих учителей.

Петер женился, но вскоре испытал агонию вдовца. С разбитым сердцем, но по-прежнему стойкий духом, он, одним ясным прохладным октябрьским утром в Университете Кельна, в возрасте двадцати лет стал Магистром искусств и философии. Но не успел он взять желанный свиток в крепкие руки, как объявил о намерении покинуть возвышенный мир мыслителей. «Твердость свою мне лучше испытать в горьком искусстве войны», – решительно заявил тогда он.

Посему, вопреки мольбам и просьбам как священников так и преподавателей, Петер ушел от дальнейшего образования и склонил колено пред Фридрихом Толстым из Бремена, дабы ординарцем быть принятым в грозные ряды его саксонских рыцарей. Воодушевленный молодой человек провел холодную зиму, обучаясь внутри стен промозглой и мрачной крепости на окраине Бремена. Востроглазые наставники обучали ревностного вассала смертельному военному искусству, и юнец быстро учился. Знакомый с длинным мечом, он был особо ловок в обращении с самострелом, копьем и цепом.

При первой же встрече с ужасами битвы Петер показал себя верным и отважным воином, умелым и пылким, но одновременно способным на милосердие и сострадание. Кольчуга и кожаное облачение хорошо держались на его широких плечах и мускулистых руках. Длинные русые кудри выбивались из-под загнутых краев стального шелома, а широкие ладони сжимали ужасающего вида цеп, который он всегда носил с собой. Фридрих любил его как сына и говорил, что у него «сердце льва и нрав придворного щенка-любимца».

Его отвага, явленная в кровавой битве под Тортоной, была отмечена летописцем Фридриха в хронике войны и официально объявлена двору самого Барбароссы. Ибо не кто иной, как решительный Петер, повел в наступление отряд пехоты, дабы спасти из кольца врагов корпус разбитой конницы. Ломбардские герцоги, миланские duces, едва не сомкнули ряды за спинами Фридриха и его осажденных саксонцев, как Петер во всей своей ярости напал на врага с фланга. Дикая мясорубка спасла германцев из западни, и победа досталась им, хотя и ужасной ценой.

Итак, пред великим собранием рыцарей, благодарный Фридрих собирается посвятить Петера в рыцари и подарить ему в Саксонии обширное феодальное поместье с пахотными и пастбищными землями. Но в то славное утро молодой человек поднял взор с преклоненного колена и кротко отверг щедрое предложение. «Прости меня, мой господин, но ни жду я награды за выполненную повинность, ни удовольствуюсь знаком памяти об учиненной бойне». Петер потерял интерес к войне – и это принесло ему облегчение.

Юный Петер, столь же устремленный, вернулся к более привычной жизни, дабы возобновить свои поиски смысла внутри себя и во внешнем мире. Мало его интересовала гонка наживы растущего класса торговцев, или политические происки его собственного титулованного семейства. Душа его истомилась по миру, и он отдал жизнь на служение римской церкви.

Последующие три десятилетия провел он за арочными витражами соборов и высокими стенами монастырей. Как прежде способный к познанию, он быстро продвинулся от положения простого приходского священника к посту служителя влиятельного архиепископа Шанделё. Но чем больше года покрывали сединой его русые волосы и лишали его руки и ноги былой мощи, тем больше беспощадная погоня за знаниями погружала его глубже в самого себя и тайны веры. Разочарованный, но неугомонный Петер, в итоге, отказался от своего поста, чтобы вступить в требовательную общину монахов-картезианцев в далеком Наймарке. «Можно ли глубже познать Божий промысел, – размышлял он, – чем с пером в руке и глазами в Слове Его?» Итак, он зажил с пером и свечой – переписчиком, – давши обет наносить Святое Писание на листы желтого пергамента, день за днем, за маленьким потертым столом.

За те дни единообразия и молчания брат Петер снова многому научился. Но в своем понимании он становился беспокойным, ибо Слово, которое он читал, как бы противоречило монашескому наставлению. Желая всегда проявлять почтение, Петер пытался совладать с видимым несогласием. В конце концов, не в силах сдержать пылкий дух, он решился открыться собратьям, вышним и, наконец, самому аббату. Вышние ответили на его призыв узколобым укором, порождая внутри Петера настоящий мятеж, который проявил себя в сопротивлении и растущей враждебности к обычаю, учению и власти Церкви. Даже пять лет ссылки и трудовой повинности в монашеском ордене на унылых болотах Силезии не смогли заставить замолчать настойчивого инока.

В итоге, его отказ раскаяться в грубейшем ослушании привел к изгнанию через его отлучение Папой. Но, меж тем, лишенный призвания, титула и наследства, крепкий дух Петера едва ли охладел, но даже необычайным образом оживился. Он напоказ отринул прежние обеты и пустился странствовать по долинам Рейна и альпийским землям самопровозглашенным «нищенствующим священником», служа духовным нуждам забытым, изгнанным и неугодным христианскому миру.

Годами жизни он был благословлен особо. Теперь его постаревшую голову покрывали невесомые белесые волосы, которые поддавались даже самому легкому дуновенью самого слабого ветерка. Вытянутое лицо было сухим и морщинистым, но глубоко посаженные голубые очи сверкали страстью и пылкостью куда более живой, чем с виду можно было сказать о его поношенной телесной храмине. Туловище его подалось вперед, словно неся тяжесть всего мира, упорно поддерживаемое длинными кривыми ногами. Длинные пальцы обхватывали потертый пастуший посох, а на боку висела обветшалая кожаная сума. Вот и все его имущество, да еще крест из оливкового дерева, подвешенный на плетеном шнурке, который он хранил под отрепьями своей черной рясы. Петер держал его за сокровище, свой маленький крест, ибо годами раньше он получил его в дар от ирландского монаха, коего нежно любил. Будучи на паломничестве в Палестине, ирландец нашел у подножья Голгофы обломок дерева и вырезал из него крест наподобие кельтского: круг, вроде солнца, который обымает пересечение линий Т. Не только его простая краса привлекла Петера, но и то, что, непохожий на гладкие серебряные кресты, которые висят на шее у многих священников, сей маленький крест был крестом истинным, с шершавыми краями и занозами, как ему и полагается.