Читать интересную книгу Ночные кошмары и фантастические видения (сборник) - Стивен Кинг

Моему отцу, которого все это крайне огорчило, пришлось заплатить штраф в семьдесят пять долларов, выписанный Федеральной комиссией по связи, и он вычел их из денег, которые предназначались Бобби на карманные расходы в следующем году.

Жизнь с Бобби, да, конечно… но посмотрите. Я плачу. Искренние ли это слезы – или препарат начинает действовать? Думаю, первое. Бог свидетель, я его любил… Но, пожалуй, мне все равно лучше поторопиться.

Бобби окончил школу к десяти годам, но так и не стал бакалавром гуманитарных или естественных наук, не говоря уже о высших степенях. Причина заключалась в том самом большом и мощном компасе, стрелка которого все вращалась и вращалась в его голове в поисках истинного севера.

Он прошел период увлечения физикой, потом, более короткий, влюбленности в химию… но Бобби никогда не хватало терпения на скрупулезные математические расчеты, поэтому эти сферы человеческой деятельности не удержали его. Он мог многого достичь, но физика и химия – как и точные науки в целом – навевали на него скуку.

К пятнадцати годам Бобби увлекся археологией. Облазил подножия Белых гор около нашего летнего коттеджа в Норт-Конуэе, реконструируя историю живших здесь индейцев по наконечникам стрел, кремневым ножам и даже древесному углю давно потухших костров в мезолитовых пещерах центральной части Нью-Хэмпшира.

Но это прошло, и он начал читать книги по истории и антропологии. Когда Бобби исполнилось шестнадцать, мои отец и мать с неохотой отпустили его в экспедицию по Южной Америке с группой антропологов из Новой Англии.

Вернулся он через пять месяцев с первым настоящим загаром на лице. Он также вырос на дюйм, похудел на пятнадцать фунтов, и в нем прибавилось сдержанности. Он остался достаточно веселым, но его вечный мальчишечий энтузиазм, иногда заразительный, иногда утомляющий, исчез. Именно тогда, впервые на моей памяти, он заговорил о новостях… в смысле, о том, какие они плохие. Шел 2003 год, тот самый, когда экстремистская группа, отколовшаяся от Организации освобождения Палестины и назвавшаяся «Сынами джихада» (почему-то это название всегда казалось мне отвратительно похожим на какую-нибудь католическую общину в Западной Пенсильвании) взорвала «грязную бомбу» в Лондоне, сделав шестьдесят процентов его территории непригодными для проживания, а оставшиеся сорок – опасными для тех, кто собирался иметь детей (или прожить больше пятидесяти лет, если на то пошло). В том году мы попытались установить блокаду Филиппин после того, как правительство Седеньо согласилось принять «небольшую группу» советников из Красного Китая (тысяч пятнадцать или около того, согласно информации с наших разведывательных спутников), и отказались от своих планов лишь тогда, когда стало очевидно, что: а) китайцы всерьез готовы выпустить ракеты, если мы не дадим задний ход; и б) у американцев нет особого желания совершить массовое самоубийство ради Филиппинских островов. В тот же год еще одна группа обезумевших говнюков – думаю, албанцев, – попыталась распылись над Берлином вирус СПИДа.

Такие новости огорчали всех, а Бобби просто вогнали в депрессию.

– Почему люди такие озлобленные? – однажды спросил он меня. Случилось это в конце августа, мы еще жили в нашем летнем коттедже в Нью-Хэмпшире, но большая часть вещей уже лежала в коробках и чемоданах. Коттедж навевал грусть, выглядел покинутым, как всегда перед тем, как мы все разбегались в разные стороны. Меня ждал Нью-Йорк, а Бобби – Уэйко, штат Техас, подумать только. Это лето он провел, читая книги по социологии и геологии – такую вот безумную смесь, – и хотел, по его словам, провести в Уэйко пару экспериментов. Говорил буднично, как бы ни о чем, но я заметил, что последние две недели, которые мы провели вместе, моя мать как-то по-особенному, внимательно поглядывала на него. Мы с отцом ничего не подозревали, но, думаю, мама знала, что стрелка компаса Бобби перестала вращаться и четко нацелилась в выбранном направлении.

– Почему они такие озлобленные? – переспросил я. – Ты меня спрашиваешь?

– Кому-то придется ответить на этот вопрос. – Он пожал плечами. – И очень скоро, судя по тому, как развиваются события.

– Они развиваются, как и всегда развивались, – усмехнулся я. – А люди озлобленные потому, что, думаю, они такими созданы. Если хочешь кого-то винить, вини Бога.

– Это чушь. Я в это не верю. Даже двойные икс-хромосомы в итоге оказались чушью. И не говори мне, что причина в экономических трудностях, конфликте между имущими и неимущими, потому что и это объясняет далеко не все.

– Первородный грех, – напомнил я. – Отличное объяснение… бальзамом льется для души, не стой на месте, а пляши.

– Что ж, может, и первородный грех, – не стал спорить Бобби. – Но каково средство, большой брат? Ты задавался таким вопросом?

– Средство? Какое средство? Не понимаю тебя.

– Думаю, это вода, – задумчиво сказал Бобби.

– Что?

– Вода. Что-то в воде. – Он посмотрел на меня. – Или что-то, чего в воде нет.

На следующий день Бобби уехал в Уэйко. И я не видел его до тех пор, пока три года спустя он не появился в моей квартире в вывернутой наизнанку футболке и с двумя стеклянными контейнерами.

– Привет, Говард, – поздоровался он, небрежно похлопав меня по спине, словно прошло только три дня.

– Бобби! – проорал я и сжал его в медвежьем объятии. В грудь уперлось что-то твердое, и я услышал сердитое гудение.

– Я тоже рад тебя видеть, но осторожнее. Ты расстраиваешь аборигенов.

Я торопливо отступил на шаг. Бобби опустил на пол большой бумажный пакет и снял с плеча сумку. Потом осторожно достал из пакета два стеклянных контейнера. Пчелы уже успокаивались и возвращались к своим делам, но осам происходящее определенно не нравилось.

– Бобби. – Я смотрел на него и улыбался. Не мог заставить себя стереть улыбку с лица. – Чем теперь занимаешься?

Он расстегнул молнию на сумке и достал банку из-под майонеза, наполовину заполненную прозрачной жидкостью.

– Видишь? – спросил он.

– Да. То ли вода, то ли дистиллят.

– На самом деле, и то, и другое, если только ты мне поверишь. Источник этого – артезианская скважина в Ла-Плате, маленьком городке в сорока милях от Уэйко, и эти полбанки, которые ты видишь, первоначально представляли собой пять галлонов. Да, братец, у меня там работает настоящий перегонный аппарат, но не думаю, что правительство меня за него накажет. – Его улыбка стала шире. – Здесь только вода, но это самый крепкий чертов самогон в истории человечества.

– Я понятия не имею, о чем ты.

– Знаю, что не имеешь. Но ты все поймешь. И вот что я тебе скажу, брат…

– Что?

– Если это идиотское человечество продержится еще шесть месяцев, готов спорить, оно просуществует до скончания веков. – Он поднял майонезную банку и уставился на меня сквозь нее увеличенным, невероятно серьезным глазом. – Это лекарство от самой худшей болезни, которой только может заразиться Homo sapiens.

– От рака?

– Нет, – ответил Бобби. – От войны. Драк в баре. Стрельбы из автомобиля. Всей этой мерзости. Где у тебя ванна, Говард? Не то я сейчас лопну.

В ванной он не только надел футболку как положено, но и причесался… правда, привычным ему способом: смочил волосы под краном, а потом зачесал назад пальцами.

Затем он глянул на два стеклянных контейнера и объявил, что пчелы и осы вернулись в нормальное состояние.

– Хотя для осиного гнезда понятие «нормальное» неприменимо, Говард. Осы – общественные насекомые, такие же, как пчелы и муравьи, но в отличие от пчел, которые разумны практически всегда, и муравьев, которые изредка впадают в шизофрению, осы – полные и абсолютные безумцы. – Бобби улыбнулся. – Совсем как мы, старые, добрые Homo sap. – И он снял крышку с контейнера, в котором находились пчелы.

– Вот что я предлагаю, – начал я, натянуто улыбаясь. – Верни крышку на место и просто расскажи мне все. Наглядный показ оставь на потом. Я хочу сказать, владелец нашего дома – душка, но управляющий – здоровенная активная лесби. Которая курит сигары «Оди Перод» и весит на тридцать фунтов больше меня. Она…

– Тебе понравится, – продолжил Бобби, словно и не услышал меня: с этой его привычкой я сталкивался не реже, чем с десятипальцевым методом причесывания волос. Мог ли я его остановить? Разумеется, нет. Я слишком сильно радовался его возвращению. Думаю, даже тогда я знал: грядет что-то невообразимо ужасное, – но он буквально гипнотизировал меня, стоило мне провести с ним каких-то пять минут. Он был Люси, которая держала мяч и обещала: теперь взаправду, а я – Чарли Брауном, который бежал по полю, чтобы ударить по нему[10]. – Более того, вероятно, ты видел это раньше – на фотографиях, которые время от времени появляются в журналах, или в телевизионных документальных передачах о дикой природе. Ничего особенного, но кажется чем-то из ряда вон выходящим, потому что люди – и совершенно напрасно – относятся к пчелам предвзято.